Соперница императрицы

Опубликовано: 10 мая 2015 г.
Рубрики:

Ее красота была столь ослепительной, что, как гласит народная легенда, когда солдатам приказали ее расстрелять, те из боязни обольщения палили в нее зажмурившись, не смея даже взглянуть ей в лицо. Эти сведения не вполне точны, хотя казнь действительно имела место. На самом деле, никто не стрелял, не щурился, не опускал очи долу. Напротив, жадная до зрелищ толпа, запрудившая 29 августа 1743 года Васильевский остров, глядела во все глаза и на эшафот, сколоченный наскоро из грязных досок, и на грозных, с лицами, как вымя, заплечных дел мастеров, и на внушительных размеров колокол, возвещавший о начале экзекуции. После чтения “милостивейшего” монаршего указа, приговорившего ее к битью кнутом, вырезыванию языка, конфискации имущества и ссылке в Сибирь, к ней подошел палач, грубо сорвал мантилью и разорвал рубашку. Она заплакала, тщетно стараясь вырвать платье, дабы прикрыть им наготу. Тут один из экзекуторов властно схватил ее за руки, повернулся и вскинул себе на спину, в то время как другой наносил жертве один за другим жестокие свистящие удары кнутом – один, два, три... После этого к обессиленной женщине приблизился новый палач не то с клещами, не то с ножом в руках. Разжав несчастной челюсти, он просунул в рот инструмент и стремительным движением вырвал оттуда большую часть языка.

- Кому надо язык? – кричал он со смехом, обращаясь к народу, - Купите, дешево продам!..

Чем же навлекла на себя монарший гнев эта женщина, Наталья Федоровна Лопухина (урожденная Балк), с которой расправились, как с закоренелой государственной преступницей? Ответ на вопрос дает вся ее жизнь, а потому обратимся сперва к родословной нашей героини. По матери Наталья происходила из печально знаменитого в российской истории семейства Монсов, от которого и наследовала свою замечательную красоту. Ее родная тетя, обворожительная Анна Монс, была в течение десяти лет предметом любви самого Петра Великого, а дядя, красавец и щеголь Виллим Монс, вскружил голову императрице Екатерине Алексеевне. Впрочем, Монсы жестоко пострадали от взбалмошного царя: Анна за измену была на три года посажена под домашний арест; а Виллиму по приказанию императора отрубили голову якобы за взятки, до которых он был охоч (а в действительности за связь с женой монарха); досталось и матери Натальи - Матрене Монс, которую за потворство брату прилюдно выпороли плетью, а затем выслали вон из столицы (и это несмотря на то, что она одно время была тоже наложницей Петра). Так что у Натальи Федоровны, как у отпрыска опального семейства, были резоны для стойкой ненависти к царю-преобразователю.

Непросто сложились отношения с Петром I и у мужа Натальи, Степана Васильевича Лопухина, приходившегося кузеном первой (и постылой) жене Петра – Евдокии Федоровне Лопухиной, заточенной царем в монастырь под “крепкий караул”. Это Петр, вопреки декларируемому им указу не принуждать молодых к женитьбе, буквально настоял на браке Натальи со Степаном, хотя те открыто признавали, что не испытывают друг к другу ни малейшего влечения. “Петр Великий, - говорил впоследствии Степан Лопухин, - принудил нас вступить в брак; я знал, что она ненавидит меня, и был к ней совершенно равнодушен, несмотря на ее красоту”. Однако в первый же год их брака в России разразился процесс над царевичем Алексеем, в ходе которого сложил голову на плахе брат томившейся в монастыре Евдокии, Абрам Федорович Лопухин; другие же представители рода оказались в далекой сибирской ссылке.

Пострадала и наша молодая супружеская чета. “Известен эпизод, происшедший в 1719 году, - объясняет причину гонений на Степана историк Леонид Левин, - в церкви при отпевании сына Петра I от второй жены Петра Петровича, горячо любимого отцом; стоя у гроба ребенка, Лопухин демонстративно рассмеялся и громко сказал, что “свеча не угасла”, намекая на единственного потомка Петра по мужской линии - Петра Алексеевича - сына казненного Алексея”. За столь дерзкий поступок Степан был отдан под суд, бит батогами и сослан вместе с молодой женой к Белому морю, в Колу. Но перед ссылкой ему удалось поквитаться с доносчиком, подьячим Кудряшевым, и нещадно отлупцевать его. Горяч нравом и буен был Лопухин, отличаясь и недюжинной физической силой. Попав в Колу, он буквально затерроризировал всю охрану – избивал солдат, а “сержанта бил по голове дубиною и оную дубину об его, сержанта, голову сломал”. Стража отправляла в столицу одну за другой жалобы: “Так бил и увечил солдат, что многие чуть не померли”; “даже ангел Божий с ним не уживется, а если дать ему волю, то в тюрьме за полгода не останется никого”. Он, как и Наталья, костерил в сердцах Петра I, так сурово раправившегося с его родней. Вездесущая Тайная канцелярия распорядилась вновь бить строптивого арестанта батогами, но тот все не унимался.

Наконец, пришла долгожданная воля, и чета Лопухиных поселилась в Москве, а с воцарением Петра II (той самой “неугасшей свечи”) они, как и другие их родичи, были возвращены ко двору. Особым почетом была окружена “государыня-бабушка” юного императора - Евдокия Лопухина, с которой был дружен Степан.

Обласканы были Лопухины и при императрице Анне Иоанновне: им даровали богатые вотчины; Степан получил генеральский чин, а Наталья стала одной из самых заметных статс-дам двора Ее Величества, выделяясь отчаянным щегольством. Вот как описывает ее приготовления к выходу в свет автор исторического романа: “Датской водою, на огурцах настоянной, омыла себе белые груди. Подскочили тут девки с платками и стали груди ей вытирать. Майским молоком от черной коровы вымыла Наташка лицо – ради белизны (и без того белое). Для легкости шага натерла миндалем горьким пятки: танцевать предстоит изрядно... В разрез груди она вклеила мушку – кораблик с парусом. Достала другую – сердечком, и – на лоб ее! Для обозначения томности сладострастной подвела на висках голубые стрелки, поняла, что для любви готова”. Лопухина слыла эталоном красоты, законодательницей придворных мод и пользовалась в обществе оглушительным успехом. Вдобавок к неотразимой красоте, главною прелестью которой были темные и томные глаза, она была умна и образованна. “Толпа вздыхателей постоянно окружала красавицу Наталью, - восторженно восклицает ее биограф Дмитрий Бантыш-Каменский, - с кем танцевала она, кого удостоивала разговором, тот считал себя счастливейшим из смертных. Где не было ее, там царствовало принужденное веселье; появлялась она – радость одушевляла общество;...красавицы замечали пристально, какое платье украшала она, чтобы хотя нарядом походить на нее”.

До нас дошел любопытный документ. Это реестр портного, некоего Ягана Гилдебранта, о сделанной, но не оплаченной работе для Лопухиной. Здесь красавице предъявлен счет: “За работы фиолетовой самары и за приклад к оной костей, шелку и крашенину – 3 р.; за работу шнурования – 4 р.; за работу фижбенной юбки и за прикад ко оной костей – 4 р.; за работу зделанной обяринновой самары и за приклад ко оной костей и шелку; за работу померанцавого цвету грезетовой самары и за приклад ко оной и шелку...”. Не будем останавливаться на упомянутых здесь конкретных деталях одежды того времени. Отметим лишь, что самара (или контуш) – это, как пишут историки костюма, “дитя галантного века..., широкая одежда с декольте, без талии, падающая свободными складками до пола; ...к ней приделали лиф, который, хотя и обрисовывал бюст, но только спереди”; а фижбенной называлась юбка с вшитыми в нее костями или китовым усом. Что же касается окраски платья, то наша щеголиха предпочитала, как видно, броские цвета, хотя ей уже давно перевалило за тридцать.

При дворе императрицы блистала и другая необыкновенная красавица - дочь Петра I, цесаревна Елизавета. По описанию жены английского посланника леди Рондо, у нее были превосходные каштановые волосы, выразительные голубые глаза, здоровые зубы и очаровательные уста. Она обладала внешним лоском: превосходно говорила по-французски, изящно танцевала, всегда была весела и занимательна в разговорах. Неподражаема была цесаревна в русской пляске, которой в веселые часы забавлялась императрица Анна со своими шутами и шутихами. К тому же Елизавета была на десять лет моложе Натальи.

Поклонники красоты разделились на два лагеря – одни отдавали пальму первенства Наталье Федоровне, другие – Елизавете Петровне. В числе последних был китайский посол: когда его в 1734 году спросили, кто самая прелестная женщина при дворе, он прямо указал на Елизавету. Впрочем, у Лопухиной, загубившей, как говорит современник, “немало сердец”, приверженцев было куда больше. Не станем уподобляться мифическому Парису, взявшемуся судить, которая из красавиц лучше. Подчеркнем лишь, что между дамами, стремившимися всячески перещеголять друг друга, существовало давнее соперничество. Соперничая с Елизаветой, как женщина с женщиной, Лопухина, проведав, в каком платье цесаревна собирается быть на куртаге или на балу, могла заказать себе такое же платье и появиться в нем в обществе, очень этим раздражая амбициозную цесаревну. Однако, при Анне Иоанновне, и, в особенности, позднее, при правительнице Анне Леопольдовне такие чувствительные для Елизаветы уколы не только сходили Наталье с рук, но и возбуждали насмешки над дщерью Петра, не пользовавшейся тогда особым весом и влиянием. Дополнительный стимул в этой щегольской баталии придавала Лопухиной ее ненависть к Петру, перешедшая и на его дочь. Думается, что и Елизавета с тех самых пор затаила на Наталью Федоровну острую и стойкую обиду.

При всей своей внешней несхожести обе дамы были объектом пересудов. Наталью называли “пройдохой блудодейной”, столь же порицали и Елизавету за ее “рассеянную жизнь”. Не будем приводить имена фаворитов цесаревны, ибо не она - героиня нашего повествования. Что же касается Лопухиной, то, на наш взгляд, ее осуждали напрасно. Да, она не хранила супружескую верность. Но ведь ее брак с нелюбимым был обречен с самого начала. Это, кстати, понимал и Степан Лопухин – он вовсе не корил жену за измены, а в какой-то мере оправдывал ее, говоря: “К чему же мне смущаться связью ея с человеком, который ей нравится, тем более, что нужно отдать ей справедливость, она ведет себя так прилично, как только позволяет ей ея положение”.

Таким человеком стал для Натальи франтоватый обер-гофмаршал, граф Рейнгольд Левенвольде. “Возвысился посредством женщин”, - говорили о нем. Но следует признать, долгая, проверенная годами бескорыстная связь с Лопухиной не прибавляла Рейнгольду ни титулов, ни регалий и объяснялась именно сердечной склонностью. И хотя его нельзя назвать верным любовником (поговаривали, что он держал дома целый сераль красавиц-черкешенок), граф был постоянен в отношениях с Натальей и открывал перед ней лучшие стороны своей натуры. Лопухина же ни на кого, кроме милого ей Левенвольде, и смотреть не могла!

Она полностью разделяла и его политические взгляды. А симпатии Левенвольде и, соответствено, Лопухиной были на стороне “проавстрийской партии”. Такой политической ориентации следовал двор Анны Брауншвейгской, управляемый любившим оставаться в тени вице-канцлером А.И.Остерманом. Среди желанных гостей двора был австрийский посланник Ботта д’Адорно, к которому Наталья и Рейнгольд испытывали глубокое уважение.

Вообще, время императора Иоанна Антоновича и правившей за него регентши Анны Леопольдовны было золотым для семьи Лопухиных. Степан Васильевич занял видный пост генерал-кригс-комиссара. Блистала при дворе и Наталья Федоровна. А их сына, Ивана Степановича, назначили камер-юнкером и приняли в интимный круг особо приближенных к правительнице. Он сошелся и с влиятельным фаворитом Анны Леопольдовны К.М.Линаром.

Но счастье Лопухиных рухнуло в одночасье 25 ноября 1741 года, когда в результате переворота, осуществленного гвардейцами Преображенского полка, к власти пришла Елизавета Петровна, и Брауншвейгское семейство было низложено и сослано.. Первым делом новая императрица расправилась с ведущими сановниками предыдущего царствования. Трагичной была судьба и Р.Левенвольде, сосланного на безвыездное житье в далекий Соликамск. Легла опала и на Лопухиных: поместья, дарованные Анной, были у них отняты. Лишился должности и был отставлен тем же чином, без всякого повышения и награды, Степан Васильевич; отчислили из камер-юнкеров Ивана Степановича (его перевели подполковником в армию, без назначения в полк); Наталья Федоровна, хотя продолжала оставаться статс-дамою, чувствовала нерасположение к себе монархини.

Но более всего Лопухина была удручена положением ее возлюбленного Рейнгольда, за которого страстно жаждала отмщения. И отомстила она Елизавете чисто по-женски. Несмотря на запрет являться на балы и во дворец в платье того же цвета, что у императрицы, своевольная статс-дама облачилась, как и прежде, в наряд не только того же цвета, но и того же покроя. Кроме того, она украсила прическу такой же, как у Елизаветы, розой. Это демонстративное неподчинение монаршему запрету было воспринято как неслыханная отчаянная дерзость – императрица заставила Наталью встать на колени и, вооружившись ножницами, срезала с ее головы розу и вдобавок отхлестала по щекам. Подобная выходка Лопухиной была для Елизаветы тем несноснее, что она, став самовластной императрицей, уже не терпела соперничество и похвалы чужой красоте. И кто, казалось бы, посмел бы конкурировать с этой венценосной щеголихой? А вот Наталья Федоровна посмела, желая отомстить за любимого! После названной сцены она вовсе перестала посещать балы во дворце (впоследствии ей припомнят и это: “самовольно во дворец не ездила...”).

Опасность, однако, подкралась к Лопухиным с другой, неожиданной стороны. Забегая вперед, скажем, что они стали одной из мишеней в борьбе придворных и политических партий, развернувшейся при дворе императрицы. А началось все с того, что Наталья Федоровна, узнав, что на место ссылки Рейнгольда, в далекий Соликамск, едет новый пристав, кирасирский поручик Ф. Бергер, решила послать милому весточку. Она поручила сыну, Ивану, передать через Бергера свой поклон ссыльному: “Граф Левенвольде не забыт своими друзьями и не должен терять надежды, не замедлят наступить для него лучшие времена!”

Святая наивность! Нечистоплотный карьерист Бергер только и ждал, чтобы возвыситься любой ценой, включая верноподданический донос. Он тут же заторопился к личному врачу Елизаветы, влиятельному И-.Г.Лестоку, которому и поведал в точности слова Лопухиной. Благодаря этому назначение Бергера в забытый Богом Соликамск было отменено. Он остался в Петербурге и получил указание, выведать у Ивана Степановича, на чем это Лопухины основывают надежды, что участь Левенвольде изменится к лучшему. Бергер вместе с другим доносчиком, капитаном М.Фалькенбергом, зазвали молодого Лопухина в трактир, крепко подпоили и стали жадно внимать его пьяным откровениям. Горькая обида семьи на новую власть сразу выплеснулась наружу. “Государыня ездит в Царское Село и берет с собой дурных людей, - почти кричал хмельной Иван, - любит она чрезвычайно английское пиво. Ей не следовало быть наследницей на престоле; она ведь незаконнорожденная – родилась за три года до венчания своих родителей. Нынешние правители государственные – все дрянь, не то, что прежние – Остерман и Левенвольде; один Лесток только проворная каналья у государыни. ...Скоро, скоро будет перемена! Отец мой писал к моей матери, чтоб я никакой милости у нынешней государыни не искал”. Раззодоривая сильнее болтливого Лопухина, Фалькенберг как бы невзначай спросил: “Нет ли тут кого побольше?” И Иван бросил фразу, дорого стоившей всему семейству Лопухиных: “Австрийский посол, маркиз Ботта, императору Иоанну верный слуга и доброжелатель”.

Узнав о разглагольствованиях младшего Лопухина, “проворная каналья” Лесток воодушевился. Воображение рисовало ему зловещую картину тотального заговора против Елизаветы, нити которого призван распутать он, преданный монархине лейб-медик. Что там Лопухины, когда врагом трона была птица покрупнее - сам австрийский эмиссар Ботта! Впрочем, он тут же вспомнил, что Наталья приятельствует с Анной Гавриловной (урожденной Головкиной, по первому браку Ягужинской), женой Михаила Петровича Бестужева. А ее любимый брат Анны Гавриловны, Михаил Гаврилович Головкин, как и Левенвольде, был отправлен в сибирскую ссылку, следовательно, и Бестужева не жалует новую власть. При этом она, как и Лопухина, была дружна с австрийским маркизом. Но и Анна Гавриловна интересовала Лестока не сама по себе, а лишь поскольку приходилась снохой главному его сопернику при дворе – вице-канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву, который не поддерживал его франко-прусские симпатии, а твердо гнул свою политическую линию на альянс с Австрией. Таким образом, сверхзадача, которую поставил перед собой Лесток, была приплести к делу вице-канцлера, свалить его и тем самым упрочить свое влияние на императрицу.

А дальше все как будто шло по разработанному Лестоком плану. Первым схватили, бросили в застенок и с пристрастием допросили словоохотливого Ивана. На дыбе он во всем повинился и оговорил мать, что к ней в Москве приезжал маркиз Ботта и сказывал: Брауншвейгскому семейству будет оказана помощь. Под пыткой заговорила и Наталья Федоровна. Она признала, что маркиз Ботта не раз бывал у нее в доме и вел разговоры о судьбе августейшей семьи. “Слова, что до тех пор не успокоится, пока не поможет принцессе Анне, - отвечала Лопухина, - я от него слышала и на то ему говорила, чтоб они не заварили каши и в России беспокойств не делали... С графинею Анною Бестужевой мы разговор имели о словах Ботты, и она говорила, что у нее Ботта то же говорил”.

Анна Гавриловна Бестужева, так же пытанная, сказала: “Говаривала я не тайно: дай Бог, когда бы их (Брауншвейгскую фамилию) в отечество отпустили”. Призвали в застенок и отличавшегося прямолинейностью Степана Васильевича Лопухина. Он не стал юлить, а сразу сознался: “Что Ее Величеством я недоволен и обижен, об этом с женою своею я говаривал и неудовольствие причитал такое, что..без награждения рангом отставлен; а чтоб принцессе [ Анне Леопольдовне- Л.Б. ] быть по-прежнему, желал я для того, что при ней мне будет лучше”. Подтвердил он и то, что Ботта нелестно отзывался о новой императрице и клеймил беспорядки нынешнего правления. К этому мифическому “заговору”, получившему в истории название “лопухинское дело”, были привлечены еще несколько человек – их также наказали за то, что они якобы знали о нем, но не донесли. По мысли Лестока, пружиной “заговора” должен был быть именно Ботта – лейб-медик прямо говорил допрашиваемым, что если они покажут на маркиза, их участь будет облегчена.

Однако, главная цель Лестока – устранить вице-канцлера А.П.Бестужева – с треском провалилась. Не пострадал даже его брат, М.П.Бестужев, женатый на “государственной преступнице” Анне Гавриловне. Она же, Бестужева, не только не оговорила мужа, но полностью обелила его.

Русский двор настаивал на примерном наказании Ботта, о чем Елизавета писала императрице Австро-Венгрии Марии-Терезии. Последняя некоторое время защищала своего эмиссара, но затем, не желая портить отношения с Россией, отправила его в Грац и в течении года держала там под караулом.

Расправа с русскими фигурантами дела была куда более жестокой. Генеральное собрание постановило: Степана, Наталью и Ивана Лопухиных, а также Анну Бестужеву “вырезав языки, колесовать, тела положить под колеса”. Однако, Елизавета, поклявшаяся, что при ней в России не произойдет ни одной смертной казни, смягчила приговор и даровала им жизнь. Но какую жизнь!

Ссыльных развезли в отдаленнейшие уголки Сибири. Известно место поселения Бестужевой – ее увезли в Якутск, за 8617 верст от Петербурга. Наталья Федоровна также оказалась в Якутии, в городишке Селенгинске. Там прожила она долгие двадцать лет. Лишенная языка, она не могла говорить и издавала беспомощное мычание, понять которое в состоянии были лишь близкие. Примечательно, что она, немка по национальности и лютеранка по вероисповеданию, будучи в ссылке, 21 июля 1757 года приняла православие. Что подвигло ее на это? Ведь русский Бог был так беспощадно строг к ней. Может быть, ее просветлили страдания, и она приняла их как спасение души, как высшую благодать.

С воцарением императора Петра III Лопухина получила прощение и возратилась в Петербург. Дутое “лопухинское дело” было пересмотрено. Вот что писала о нем Екатерина II: “Все это сущая неправда. Ботта не составлял заговора, но он часто посещал дома госпож Лопухиной и Ягужинской; там говорили несколько несдержанно о Елизавете, эти речи были ей донесены; во всем этом деле, за исключением несдержанных разговоров, не видно и следа заговора; но то правда, что старались его найти, дабы погубить великого канцлера Бестужева, деверя графини Ягужинской, вышедшей вторым браком за брата великого канцлера».

В Петербурге Наталья Федоровна снова стала бывать в обществе. Но, резюмирует Бантыш-Каменский, “время и печаль изгладили с лица красоту, причинившую погибель Лопухиной”. Этот биограф полагает, что Елизавета погубила Наталью из зависти к ее красоте. Одно бесспорно: дама, дерзнувшая соперничать с императрицей, вызвала у последней негодование и враждебность. А потому Елизавета Петровна была рада расправиться с ней, когда представился удобный случай.

Наталья Лопухина пережила свою обидчицу и оставила свет уже в царствование Екатерины II, 11 марта 1763 года, на 64 году жизни. В последние годы уже не завидовали ее красоте, не окружала ее и шумная толпа поклонников, и никто уже не верил, что эта увядшая немая старуха была когда-то соперницей самой монархини.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки