Перед нами стоял низенький столик, сбитый из гладко выструганных досок. Частый спутник в моих командировках фотокор Леша Бочаров и я голодными глазами следим за движениями хозяйки. С самого утра, а дело шло к вечеру, у нас во рту не было маковой росинки, не считая яблока, который Леша сорвал с придорожного дерева и галантно преподнес мне.
Алексей Павлович Бочаров, русский бессарабец, конечно, отлично говоривший по-молдавски, в поездках по селам был в те первые годы и моим переводчиком. и главным по хозчасти. Общепита тогда, в далеких пятидесятых годах прошлого столетия, в молдавских селах еще не было. Без языка, без столовых можно голодным долго мыкаться по дорогам. Что со мной частенько и происходило, если я ехала одна.
Леша — близкий друг моего мужа. Провожая нас, Иосиф всегда напутствовал:
— Ну, Леш, ты уж там позаботься.
— Оська, не надо мне напоминать. Ты же знаешь, за мной как за каменной стеной.
И это была чистая правда. Они были очень разные, эти закадычные друзья. Разные по воспитанию, по образованию. Но многое их роднило. Бывшие фронтовики, они умели дружить и были бесконечно преданы своим семьям.
Просматривая свои семейные альбомы, я нигде не нахожу Алексея Павловича. Да и понятно. Это ведь он всегда нас снимал: во дворе дома, где-то на берегу реки или в саду, в редакции среди коллег, на первомайской демонстрации...
А сейчас мы сидим в ожидании угощения в молдавском селе где-то в Кодрах. И вот хозяйка выносит в глубокой сковороде, а может, в казане что-то ярко-желтое, пышущее жаром. Она ловко опрокидывает прямо на стол это нечто, похожее то ли на хлеб, то ли на густую кашу. У Леши загораются глаза:
— О, нам сегодня везет! Мамалигуца, мамалыжка! — И Леша как-то молитвенно складывает руки, даже закрывает глаза. Может, и вправду молится фотокорреспондент газеты «Советская Молдавия».
Хозяйка улыбается, что-то уютно бормочет, потом достает с полки длинную суровую нитку и разрезает ею эту самую мамалыгу на небольшие треугольные куски. Оголодавший Леша хватает прямо руками горячий кусок, обмакивает его в чесночно-масляную приправу и, зажмурившись от удовольствия, начинает есть.
Вначале я с опаской смотрю на этот непропеченный, как мне кажется, золотистый каравай, но потом тоже приступаю к трапезе. Как ни странно, это блюдо оказалось вполне съедобным и даже вкусным. Потом на столе появилась плошка со сметаной, с раскрошенной в ней брынзой. И мы уже уписывали за обе щеки.
Позже, приезжая в Кишинев уже из Москвы, я всегда заказывала в ресторане мамалыгу. Но та, первая, на маленьком деревянном столе была самая вкусная...
На Балканах и вокруг них мамалыгу, этот извечный хлеб бедняков, ели многие сотни лет. Для молдавских крестьян она и была хлебом. Пшеницы тут выращивали мало. А кукуруза дает большие урожаи. Ею откармливали свиней, птицу. И какое оно было вкусное, это «кукурузное» мясо!
Я видела, как деревенские женщины на ручных меленках дробили кукурузное зерно. Для мамалыги нужна мука особого помола: не очень грубая, но и не такая измельченная, чтобы печь из нее блины. Это требовало особого навыка, искусства, и им владели здешние крестьянки в совершенстве.
Помню, как поздней осенью сжигали на полях сухие кукурузные стебли. И запах этих горелых останков здешней кормилицы, вместе с запахом сливового повидла, которое варилось в огромных котлах прямо в крестьянских дворах, у меня всегда ассоциировался с молдавской осенью. Солнце еще дарит тепло, земля отдает свои последние плоды, но уже надвигаются с севера тяжелые тучи...
Потом мы уехали в Центральную Россию, как теперь говорят, на свою историческую Родину. Но долго-долго не отпускали меня воспоминания о тех краях, где прошли десять молодых, плодотворных лет...
И вдруг в стране началась настоящая лихорадка, связанная со скромной сельскохозяйственной культурой. «Кукуруза-царица полей!», «Продвинем кукурузу до Полярного Круга!» — кричали газетные заголовки.
Меня вся эта суматоха касалась напрямую. Я теперь собственный корреспондент «Комсомольской правды» по Центрально-Черноземным областям, и моя «ставка» размещается в городе Воронеже.
Погодите, но ведь всякий здравомыслящий человек, даже не имеющий отношения к аграрным делам, должен понимать: каждая культура имеет свой ареал обитания. Молдавский селянин привык к своей мамалыге. Ему бы и в голову не пришло, скажем, варить кисель из овса. А мы на Урале варили, ели его с молоком да похваливали.
Что за оказия приключилась? А все дело в неукротимом характере нашего тогдашнего правителя Никиты Хрущева. Побывал он в Америке, познакомился с кукурузными фермами Айовы, посмотрел на хорошо откормленных бычков да свиней. А мы, что, хуже? Догнать, перегнать заокеанских капиталистов!
— Ох, как бы без штанов не остаться при таких догонялках! — с горечью пошутил знакомый колхозный председатель на Тамбовщине.
Созвать бы ученых, толковых практиков из разных зон страны, обсудить детально: что, как, где? Да куда там! А разве не так получилось с освоением целинных земель? Там, где степные люди исстари пасли, разводили скот, Хрущев, не подумав о последствиях (некогда нам раздумывать), приказал распахать огромную территорию в Северном Казахстане.
Большая часть вспаханного слоя оказалась буквально в воздухе. Беспощадные степные бури делали свое дело. Сама, будучи на Целине, однажды попала в такой недобрый час. Шофер грузовика, с которым мы, случайные пассажиры, ехали, сбросил на нас брезентовый покров. Буря бушевала минут десять, а мне показалось — целый час. Климат подсказал казахам их кочевую скотоводческую судьбу.
Кукуруза действительно отличный сочный корм для скота. Ее можно было двигать с Юга, но не до Архангельска же и Мурманска! Не ломать же с бухты барахты все посевные площади, не объявлять кукурузный аврал по всей стране!
А кормов, действительно, в стране катастрофически не хватало. Я была свидетелем, как в Курской области скотники снимали с крыши полусгнившую солому и раскладывали ее в кормушки. Отощавшие вконец буренки, которые уже и молока никакого не давали, с голодухи ели эту дрянь.
Конечно, как тут было не увлечься кукурузой. Без раздумий и промедлений распахали угодья, занятые клеверами, другими кормовыми культурами. Мало того, кукуруза вытеснила и солидную часть пшеничного клина. Тут же начались перебои с хлебом. Было приказано при выпечке добавлять гороховую муку. Хлеб стал невкусный, тяжелый, сырой. Хотели как лучше...
Хитрые прибалты засевали кукурузой только края полей у дорог, чтобы начальство из Москвы, проезжая мимо, видело: генеральный план выполняется неукоснительно.
Внедрять в гигантских масштабах новую культуру — дело нешуточное. Это требовало времени, а Хрущеву все надо было сразу, без проволочек. Шум и гвалт стоял невообразимый. Кто не успел с уборкой, отвечал должностью, партбилетом. Случались разные казусы. И смешные, и драматичные.
Один такой казус как раз и произошел в моем Воронеже. Где-то в самом начале шестидесятых проводились кустовые собрания, которые посещал сам генсек. Черноземников, естественно, собрали в их центре — в Воронеже. Дело было в начале декабря. Собрание проходило в театре оперы и балета.
Когда кортеж Хрущева подъехал к театру и он вышел из машины, к нему кинулся невидный такой мужичонка в старом кожушке. Несмотря на многочисленную охрану, он сумел сунуть ему в руку бумажку. Никита Сергеевич развернул ее и прочитал эту коротенькую цыдулку. А в ней сообщалось следующее. В колхозе села Новоживотинное, что совсем неподалеку от областного города, не успели убрать до конца кукурузное поле, и оно пошло под снег. А когда узнали, что приедет высокое начальство, районные деятели распорядились прикатать злосчастное поле рельсой. Под снегом-то поди разгляди.
И вот поднимается на трибуну красный от гнева Хрущев и начинает громить местных деятелей: «Вы любите тут распевать песню «Под Воронежем у нас хороши поля», а вы теперь спойте-ка нам, как под Воронежем кукурузу рельсой убирают да как вы дискредитируете новое прогрессивное дело!»
Да, во время подвернулся тот народный ходок. Конфуз на всю страну. Секретарь Воронежского обкома партии, кстати, полуграмотный самодур, чувствовал себя царем Черноземного края. Теперь же он попадал в немилость.
После одной своей критической статьи в «Комсомолке» у меня с ним была основательная стычка, о которой я рассказывала читателям «Чайки». Были случаи, когда после очередной проработки какого-нибудь партработника районного масштаба отправляли из кабинета Хитрова по «скорой» прямо в реаниамацию.
А тут он сам попал в передрягу, да еще какую. Но плохо, плохо знал Никита свои кадры. Не простил ему Хитров того поругания и сумел отомстить ему. Когда, несколько лет спустя Хрущева отстраняли от высокой должности, первым, кто поддержал тогда Леонида Брежнева на том пленуме, был именно он, Степан Хитров. Так аукнулось бедному Никите то нехитрое письмецо про рельсу и кукурузу...
И новый Генсек Леонид Брежнев не оставил без внимания услугу товарища. Вскоре Хитров получил высокую должность министра сельского строительства СССР. Для хорошей карьеры тогда не надо было ни ума, ни знаний. Надо было только быть «своим» человеком.
Сколько я знаю таких людей, и среди коллег-журналистов тоже, которые пели осанну Брежневу — «наш дорогой Леонид Ильич», потом вмиг стали яростными горбачевцами, позже кричали «ура» Ельцину, после отреклись и от него. Теперь я вижу кое-кого у трона Путина. Очень быстро умеют такие менять свои взгляды. Одно у них остается неизменным — подобострастная улыбка и выражение полной готовности бросаться в огонь и в воду ради очередного «дорогого и любимого». Поразительно живучее племя, вскормленное комсомолом и партией, которое стало столь востребованным в современной России...
А скромная кукуруза продолжала проделывать в моей жизни совершенно неожиданные кульбиты.
В пору оттепели (за это спасибо Никите Сергеевичу!) для журналистики открылись какие-то форточки, были сняты запреты с некоторых, ранее абсолютно запретных тем. Наконец-то была реабилитирована, как наука, генетика. Мы узнали о трагической судьбе замечательного ученого Николая Вавилова.
Я уже переехала с семьей в Москву, работала в центральном аппарате «Комсомольской правды», когда мне в руки попали нити одной биографии. Еду в Краснодар, к ученому-генетику, селекционеру Хаджинову. Еду и волнуюсь. Мне предстоит встреча с одним из любимых учеников Николая Ивановича Вавилова.
Передо мной стоял невысокий, если не сказать, маленький, пожилой человек с очень смуглым лицом и смотрел на меня черными, чуть раскосыми насмешливыми глазами. За годы своей работы я уже привыкла к первоначальному недоверию, с которым люди встречают журналиста. Среди нас ведь есть и такие, с которыми не хочется быть откровенным — не поймут, переврут, а то и просто навредят.
Но если уметь слушать, проявить к собеседнику подлинный интерес, высекается та волшебная искра, которая сделает потом твой материал интересным для читателя.
Так у нас получилось с Михаилом Ивановичем Хаджиновым. Он был не просто увлечен, а одержим своим делом. Говорил о нем горячо, даже вдохновенно. Те несколько дней, что я провела с ним, были одними из самых запоминающихся в моей профессиональной жизни.
Родился и вырос тут неподалеку, на берегу Азовского моря в селе Мангуш, где жили греки и, по-моему, исчезнувшее ныне племя ногайских татар. Я так и не спросила про его корни, а он не сказал.
Была осень. Маленький и подвижный, несмотря на свой солидный возраст, Михаил Иванович бегал меж рядов созревшей кукурузы и время от времени громко вопрошал:
— Вы слышите, как шуршат кукурузные листья? Это же музыка. Ах, ты, моя красавица... — Он трогал руками завернутый тугими листьями початок, и на его лице появлялась подлинная нежность.
Между прочим, моя дочь-генетик всерьез уверяет меня, что муха-дрозофила — настоящая красавица. Ну, если уж муху можно так назвать, то кукурузу и подавно. Впрочем, тогда моя дочка еще была школьницей...
В 1927-м году выпускник Харьковского сельскохозяйственного института волею судьбы попал на работу в Ленинградский ВИР (Всесоюзный институт растениеводства), который возглавлял Н.И.Вавилов. Собранная им в странах Южной Америки кукурузная коллекция поразила начинающего ученого своим великолепием и разнообразием. Николай Иванович по сути отдал ему в руки свое кукурузное сокровище. Первая их совместная работа была посвящена селекции кукурузы, выведению ее высокоурожайных гибридов для южных краев СССР.
Законы наследственности в селекции стало делом Хаджинова на всю жизнь. Но... начался разгром генетики. В 1940-м году Николай Иванович Вавилов уехал в очередную экспедицию на Западную Украину. Прямо в поле подошли к нему люди в штатском, надели наручники, посадили в свою машину. С тех пор его уже никто не видел.
Так закончилась научная биография да и жизнь этого удивительного человека. Со своим знаменитым рюкзаком Вавилов побывал в Чили, Боливии, Перу, в странах Месопотамии, в Афганистане, Китае, Японии, Испании, Греции, Палестине. Все и не перечислишь. Он создал уникальную коллекцию злаковых культур. И не для абстрактных ботанических целей, а для селекционной работы. Его волновал самый насущный во все времена вопрос: как накормить людей планеты?
Советская власть хорошо отплатила ученому с мировым именем за эти высокие, благородные цели. Он умер от голода в тюрьме города Саратова. Ему ни разу не передали продуктовую передачу, которые регулярно привозила его жена...
Генетика была названа буржуазной лженаукой, предана анафеме. Арестованы ведущие ученые Карпеченко, Левитский, Говоров, Фляксбергер. В ВИР пришли лысенковцы. Началась корчевка кадров. В числе других оказался на улице и Хаджинов. С волчьим билетом, с клеймом вавиловца.
Что делать? Как жить дальше? Одно он знал твердо: приспосабливаться, предавать учителя не станет никогда. Надо было на практике подтверждать непреложные законы генетики. Нельзя отдавать науку на поругание невеждам.
На опытной станции в Краснодаре работали два бывших ВИРовских аспиранта. Они помогли Хаджинову там устроиться. Ему было почти сорок лет, когда круто повернулась научная карьера, вся жизнь.
Руководство станцией вначале отнеслось к нему с недоверием: генетик, вавиловец. Но скоро оценили и его энергию, и широкие знания, и живой ум. И решили: нам что поп, что батька, лишь бы дело шло.
Еще в ВИРе с благословения и помощью Вавилова разрабатывал Хаджинов научные методы гибридизации кукурузы на основе опыления. Теперь надо это двигать в жизнь. Долгие годы он работал без шума, без публикаций в научных журналах, без поддержки и признания. Палящее солнце, кукурузное поле и вечный вопрос: выйдет или не выйдет?
И он вывел новые гибриды, основываясь, конечно, на генетических методах. Никто не бил в литавры. А кубанские колхозы высоко оценили хаджиновские гибриды. Потом их двинули в Закавказье, Среднюю Азию.
Его любимая кукуруза так пластична, так податлива (это его выражения) в руках селекционера, что Хаджинов без конца улучшал, совершенствовал свои гибриды. Ворчали даже его помощники: можно остановиться, успокоиться, пожать плоды сделанного. Но Хаджинов иной раз даже шел... против самого себя. Ведь селекция бесконечна, как сама природа.
Хаджинов стал Лауреатом Ленинской премии. Помогла ему и неожиданная мода на кукурузу.
Помню последний наш вечер. Мы сидим в кабинете Михаила Ивановича. На стене висит большая фотография Вавилова. Красивое лицо, задумчивые глаза, в усах спрятана улыбка. Что ж, Хаджинов не предал учителя, не подличал, не менял своих взглядов в угоду сильным мира сего. Счастлив человек, если сумел выстоять, прожить так, как хотел, как считал нужным.
Ах, эта кукуруза! Не зря, видно, ей поклонялись древние индейцы еще до ацтеков, до инков. Стены своих храмов они украшали изображением маисового початка. Христофор Колумб привез чудо-семена в Старый Свет, и с тех пор кукуруза прекрасно себя чувствует всюду, где есть солнечное тепло.
Обо всем этом рассказывал мне человек, который сумел воплотить в жизнь свои идеи, сберечь свою совесть и честь.
Михаил Иванович все боялся, что за опус я напишу о нем и не напутаю ли чего-нибудь. Да и вообще, что скажет потом самый строгий его критик — жена Надя... Когда очерк был напечатан, я получила от него письмо: как ни странно, но ошибок нет, и Наде понравилось...
Я так много и, наверное, так горячо рассказывала дома по вечерам о поездке в Краснодар, о Хаджинове, Вавилове, что моя дочь-десятиклассница сказала: «буду генетиком». Мы с мужен вначале не отнеслись к этому серьезно, а она, упорная, все-таки стала студенткой биофака МГУ.
А все эта битая, клятая, а впрочем, без вины виноватая кукуруза.
Добавить комментарий