Вадим проснулся, твердо зная, что сейчас без десяти восемь. Он всегда просыпался в одно и то же время, не было надобности смотреть на часы. Ожидая, он лежал на правом боку с закрытыми глазами. Примерно через минуту скрипнула дверь, и пахнущая духами воздушная волна тронула его лицо. Затем шорох раздался уже в передней. Щелкнул замок входной двери, и каблуки застучали снаружи, на лестничной площадке. Все. Он открыл глаза и сел на диване, который с некоторых пор служил ему постелью.
В гостиной было неприбрано, его одежда валялась по креслам и даже свисала с торшера. Он медленно поднялся с дивана, накинул халат и заглянул в спальню. Там, напротив, царил полный порядок, постель была убрана, пирамида подушек тщательно выложена по ранжиру и цвету, склянки на туалетном столике выстроены по убывающему размеру. Гармонию нарушали только тапочки на полу: Линда сбрасывала их перед самой дверью и проскальзывала через гостиную мимо его дивана босиком, неся туфли в руках.
Он постоял некоторое время в спальне, осматривая хорошо знакомые предметы, потом вернулся в гостиную, начал снимать с дивана постельное белье, запутался в простыне, бросил ее комом в шкаф, снял халат, натянул брюки, поискал рубашку. Все это он проделывал механически, в задумчивости, словно не замечая движения своих рук. Он пытался вспомнить сон, который длился всю ночь до самого утра. Нескончаемый диалог, даже спор. С кем? Кто это был? Скорей всего, Мидав, - как всегда, Мидав...
Рубашку он достал из шкафа, чистую, надел ее поверх брюк навыпуск и через коридор прошел в кухню. Мидав был уже там. Он курил, сидя за кухонным столом, и на появление Вадима никак не отреагировал.
Вадим достал из шкафа кофейник, сполоснул, и прежде, чем насыпать в него кофе, спросил:
- На тебя заваривать?
- Кофе вреден для здоровья, - ответил Мидав поучительным тоном.
- Да? А водка? Водку ты ведь пьешь.
- Кофе хуже. Впрочем, с утра чашку разрешается.
Кофе они пили молча. После второй чашки Вадим сказал:
- Я тебя во сне видел. О чем-то спорили. Опять ты меня поучал.
- Никого я не поучаю. Просто мне противно слушать, когда ты на жизнь жалуешься. Тебе плохо, да? Постыдился бы. Живешь тут, как у Христа за пазухой, никаких проблем. Что бы ты в России запел?
Вадим отхлебнул из чашки.
- Материальных проблем нет, это так. Но в жизни бывает и другое...
Он задумался, стоя посреди кухни с чашкой в руке. Бесцельно походил по квартире, вышел на балкон. Пронзительный ветер с Гудзона накинулся с воем. Отсюда, с девятнадцатого этажа, видна была не только река, но и вся заболоченная низина на другом берегу, прорезанная густой сетью дорог. Из-под его ног прямо на юг стремительно убегала Девятая авеню.
Холод пробирал до костей. Вадим стал поспешно застегивать рубашку, пальцы плохо слушались, и он выронил чашку. Скользнув по руке, она исчезла в пустоте за перилами. Он посмотрел вслед, как чашка, медленно покачиваясь, неслась вниз, и отшатнулся.
В передней Вадим надел куртку, лыжную шапочку и вышел из дому на уличный холод.
Было тепло и пахло кофе. Вадим сразу увидел Лену за столиком в углу пустого кафе. Она сидела, закутанная в пальто и шарф, и смотрела в окно.
- Холод какой, - ответила она на его приветствие и подставила щеку для поцелуя.
- А не помнишь, какие холода бывали в России?
- Нет, не помню. На санках каталась - помню. А холода не помню.
Он принес две чашки капучино, бросил куртку на свободный стул и сел напротив Лены. Она по- прежнему смотрела в окно, а он рассматривал ее в профиль - большой нос, вытянутое узкое лицо, тонкие губы... Как незаметно она превратилась из прелестного ребенка в самую заурядную женщину. Довольно некрасивую, откровенно говоря.
- Ну, как вы там? - спросил Вадим.
Она посмотрела на него с удивлением, несколько утрированным, как подумалось ему.
- Тебе это интересно?
В ее вопросе звучал вызов, но Вадим решил его не замечать.
- Как живете, я спрашиваю. Ты ведь живешь с мамой?
- Да, с мамой. Не потому, что мне так нравится, а просто денег на две квартиры не хватит.
- Ты работаешь?
- Да, в больнице, рисепшенист... как это по-русски? Зарплата неплохая, но цены на квартиры такие... Мама тоже работает, все там же. - Она пристально посмотрела на него. - А что это ты вдруг нами интересуешься? Тебя что - твоя американка из дома выгнала?
- Не говори глупости! - он старался сохранять спокойный тон. - С тобой-то я не разводился. А с мамой... Двадцать лет вместе прожито, тоже не забудешь. Почему бы нам не попытаться наладить отношения? Ты же мне все-таки дочка.
- Дочка, - сказала она с горечью и снова отвернулась к окну. - Дочка...
Нос ее задрожал, по нему поползла большая слеза. Это было неожиданно, он даже растерялся.
- Ну, так получилось, - сказал он примирительным тоном. - Прошлого не изменишь, но почему бы не попытаться хотя бы как-то...
Лена его не слышала:
- Знаешь, как обидно было? Я маленькая была, а все равно обиду чувствовала. Со мной, говоришь, не разводился. Но ты ушел от нас обеих. Знаешь, как обидно... Особенно по вечерам. Мама вернется с работы, сядем ужинать, а твой стул пустой... А по выходным... Нет, лучше не надо. Она последнее время как-то спокойнее стала. Я имею в виду, не говорит об этом постоянно, как раньше. А тут ты опять... Нет, не надо! Живи, как хочешь, а нас не трогай.
Вадим почувствовал, что продолжать разговор бесполезно.
Ветер особенно свирепствовал на перекрестках, он набрасывался, казалось, каждый раз с другой стороны, сгибал в три погибели, валил в сугроб. Однако Мидав принципиально игнорировал непогоду. Прижимаясь к уху Вадима, он говорил:
- Подумаешь! В России, что ли, таких ветров не бывало? И ничего, люди жили, функционировали. А здесь... Странная у вас, эмигрантов, психология: там вы все терпели, а здесь любая трудность приводит вас в отчаяние. Даже ветер.
Вадим хотел было заспорить, но говорить на таком ветру было трудно, и он только махнул рукой.
Дверь под напором ветра с трудом поддалась - швейцару пришлось навалиться плечом.
- Жуткая погода, сэр, - пробормотал он, пропуская Вадима в вестибюль. На нем, поверх расшитой галунами ливреи, была напялена лыжная куртка.
Войдя в квартиру, Вадим сразу же увидел мигающий сигнал автоответчика. Он нажал кнопку и услышал голос Линды:
- Дорогой мой, надеюсь, ты не забыл, что сегодня последний срок платы за квартиру. Если сегодня пропустишь, банк оштрафует, это уже случалось в прошлом, как ты, надеюсь, помнишь. Пожалуйста, не забудь, дорогой мой. И не жди меня с ужином, я опять задержусь.
Линда говорила медленно и отчетливо, и от этого ее тон казался назидательным. Вскоре после их женитьбы выяснилось, что они часто не понимают друг друга. В самом буквальном смысле не понимают: к разнице возрастной, культурной и прочей добавлялось то, что английский был для него неродным языком. Тогда она и усвоила этот назидательный тон. Словно выговаривает нерадивому школьнику, думал он.
Мидав сидел на диване в гостиной, курил и поглядывал на Вадима с вызовом, явно намереваясь снова продолжать свои бесконечные споры. Боже мой, до чего же он надоел! Его постоянное присутствие, его готовность возражать по каждому поводу, критически обсуждать каждый шаг выводили Вадима из себя.
- Идеальных жен не бывает, - объявил вдруг Мидав. - Ну да, она тебя шпыняет: сделай то, не забудь это... - Он привстал с дивана. - Но ведь она работает каждый день с утра до ночи, а ты сидишь дома. Если бы не ее зарплата, могли бы вы на твою пенсию снимать квартиру на Манхэттене в доме со швейцаром? Живешь с молодой, красивой женщиной, которая к тому же поддерживает тебя материально. Что тебе плохо?
Вадим походил по комнате, зашел в спальню. Здесь еще витал аромат линдиного утреннего туалета. Он посмотрел в трюмо на свое отражение. В последнее время он старался не делать этого без особой необходимости. Борода еще больше поседела, на лбу все отчетливее вырисовываются какие-то пятна. А самое главное - растет брюхо, черт его дери! Вадим повернулся боком, втянул живот. Нет, все равно заметно.
Он присел на кровать - на линдину кровать, как теперь она называлась. Еще не так давно это была их общая кровать, супружеское ложе. Но в последнее время они спали порознь: она здесь, а он в гостиной на диване. Делалось это для того, чтобы Линда утром, когда собирается на работу, не тревожила его сон. Так это считалось. На самом же деле им просто нечего было делать в одной постели. По молчаливому обоюдному согласию они никогда не говорили об этом неудобном факте, раздельные постели устраивали их обоих.
- У нас вот какая история, - сказал Мидав, появляясь в дверях спальни. - Мы пытается сдать свою квартиру на Черкизовской. За нее можно взять тысяч пять в месяц. А сами будем жить в Кусково, там у знакомых дача зимой пустует. Они согласны пустить нас, а мы за это топить будем, снег разгребать, следить, чтоб не обокрали. А что поделаешь? Как иначе прожить?
- Но ведь ты, как будто, признанный авторитет в своей области, писатель, несколько книг опубликовал.
- Книги! - Мидав захохотал с оперным сарказмом в голосе. - Это же не детективы и не порнуха, сколько на них заработаешь? Спасибо, издать удалось не за свой счет. Знаешь, я бы с радостью поменял свои книги на твою благополучную жизнь. В довольстве, без материальных проблем... Махнемся?
- Ты мог тоже в свое время уехать в эмиграцию. Я ведь прекрасно помню, как ты раздумывал, колебался - ехать не ехать, и все же предпочел остаться. Не захотел терять социальный статус. А если бы поехал, наверное, жил бы без материальных проблем. Но кем бы ты был? Программистом в отставке. - Вадим испытующе посмотрел на Мидава, но тот никак не реагировал. Вадим отвернулся и совсем другим тоном, словно обращаясь к себе, добавил: - Ведь помимо благополучия, есть в жизни и другие измерения...
- Слушай, нам с тобой не двадцать лет, и даже не сорок. Мы достигли возраста, когда все, что можно было в жизни сделать, уже не сделано. Все, чего можно достичь, уже не достигнуто. И не будет, теперь уже ясно. Так что остается? Живи себе, пока здоровье позволяет, пока не обнаружили рак желудка или альцгеймер. В жизни столько удовольствий, и тебе почти все доступно.
Их разговор прервал телефонный звонок.
- Дорогой мой, это я, - сказала Линда своим размеренным голосом. - Хочу тебе напомнить насчет квартирной платы.
- О Господи! Сколько можно? Ты уже звонила.
- И что из этого? Я знаю твою забывчивость. Зачем же раздражаться?
- Я не раздражаюсь. Просто ты твердишь одно и то же по несколько раз.
- Вообще-то я звоню по другому поводу, просто пользуюсь случаем и напоминаю. А звоню вот зачем: я говорила с Алленом, он просил передать тебе... - Она подумала, подбирая слова. - В общем, он изучил твое дело и пришел к выводу, что оснований нет. Понимаешь? Вернее, недостаточно, чтобы затевать процесс. Они тебя не повышали, это очевидно, но невозможно доказать, что имела место дискриминация, вот что Аллен говорит. И знаешь, я с ним согласна. С работы тебя не увольняли, ты сам ушел по своей воле. И вообще, дискриминация по какому признаку? Ты не женщина, не афро-американец, не гомосексуалист...
- Закон защищает не только гомосексуалистов. Там, в офисе... Я для них был чужой, пришелец, не такой, как они: с акцентом, к бейсболу равнодушен, на парти к ним не ходил... Люди с худшим образованием и меньшим стажем, мальчики и девочки, которые пришли позже меня, - все получили должности, более высокие зарплаты. А меня третировали, потому что я чужак, понимаешь? Я уволился, потому что не мог вынести унижений.
- Но доказать это невозможно. Они скажут, что просто ты недостаточно квалифицирован, не знаешь местную специфику, еще в таком роде... Как тут спорить? Тут и Аллен не поможет.
- Аллен не единственный адвокат в городе, - сказал Вадим резко и положил трубку. Ее постоянные восторги по поводу Аллена действовали на нервы. Когда-то на юридическом факультете, где она училась на год младше Аллена, он был лучшим студентом, звездой, и преклонение перед ним засело в ней навечно. Хотя, надо сказать, карьера у нее складывалась ничуть не хуже, чем у Аллена.
- О, старик, да ты, кажется, ревнуешь? - Мидав стоял за его спиной.
Вадим усмехнулся.
- Да нет, это не ревность. Хочешь знать правду? Я не могу ее ревновать. Где она ходит, что она там делает - мне безразлично. Правда. Все! Перегорело... Даже смешно.
Он снова усмехнулся.
Позже, когда они пили кофе на кухне, Мидав сказал:
- Слушай, на кой тебе нужен этот Аллен? И вообще все это судебное дело? Чего ты хочешь добиться? Чтобы они извинились за дискриминацию? Чтобы выплатили тебе компенсацию за неповышение зарплаты? Чтобы предложили тебе высокую должность? Не притворяйся перед собой! На самом деле ты хочешь доказать Линде, что ты выдающийся человек, не хуже ее и Аллена, но в этом обществе тебя не могут оценить. Ведь так? Скажи честно - так?
У Вадима в глазах потемнело, перехватило дух. Он вскочил со стула и плеснул осадок из кружки прямо в лицо Мидаву.
- Пошел вон! - прохрипел он сдавленным голосом. - Надоел! Убирайся к себе... издавать книги... копать снег... Убирайся вон!
Снег шел всю неделю, и к воскресенью навалило столько, что невозможно было понять, где проходит дорожка от дома к калитке. Мидав стоял у окна и с ужасом смотрел на сугробы.
- Надо бы поспешить, - сказала жена за его спиной. - Он вот-вот может появиться. Я уже затопила, а тебе копать и копать...
- Сейчас. Вот докурю и примусь.
- Ты бы поменьше курил. С твоим сердцем...
Хозяин дачи имел обыкновение появляться по воскресеньям; к его приезду следовало протопить печи и расчистить от снега дорожку. Мидав надел ватник, обмотался шарфом, достал из кладовки широкую дворницкую лопату и вышел на искрящийся под солнцем снег.
Работа продвигалась медленно, хотя Мидав спешил, как мог. Он весь взмок, но не решался снять шарф, боялся простуды. Однако сугробы были слишком высоки, и дорожка слишком длинна, так что к полудню он докопал едва ли до середины. И вдруг почувствовала себя плохо: острая боль под лопаткой, тошнота. Он весь покрылся потом, и это был не рабочий пот, а другой - холодный, с ознобом.
Мидав медленно опустился в снег, стараясь совладать со своим дыханием. Как йоги учат - длинный вдох через нос, выдох через рот. Ничего не помогало, боль усиливалась, в глазах потемнело. Из дома выскочила жена, как была, в платье и шлепанцах.
- Ты что? Что с тобой? Ты меня слышишь?
Она принялась его тормошить, потом закричала и побежала звать соседей.
В скорой помощи сказали, что, конечно, сделают все возможное, но по таким дорогам... сами понимаете... В общем, они так и не появились. Зато приехал на своем мерседесе хозяин дачи. Он нашел Мидава, лежащим в прихожей на полу. Жена рыдала на руках какой-то соседки. Хозяин помог перетащить остывшее тело в дом.
Несколько раз Вадим взволновано прошелся по кузне, затем выскочил на балкон. Ледяной ветер обдал его с головы до ног, но он, казалось, не замечал холода. Черт с ним, с Алленом, черт с ними со всеми! Он пробьет лбом стену, докажет, что прав. Эти ничтожества игнорировали его столько лет просто потому, что не в силах понять своим ограниченным умом, о чем он толкует. И это определило отношение к нему других людей, прежде всего Линды, да и всех ее знакомых. Ведь человек для подобных снобов - это не то, что он делает, даже не то, что он говорит, а то, как он говорит. А как может говорить эмигрант, который до сорока лет не знал ни слова по-английски?
Впрочем, чего ожидать от нью-йоркских снобов, когда его собственная дочь... Да, он виноват перед ней и перед бывшей женой, он всегда это сознавал. Но все-таки жила какая-то надежда, что вот есть в мире родная душа, которая готова... понять?... принять?... обогреть? А в ответ: "оставь нас в покое...".
Все равно сдаваться нельзя, Мидав говорит чушь. "Все, что можно было сделать, уже не сделано". Чушь! Бороться не поздно. Пусть своих книг он не написал, но он способен кое на что. Надо только сделать решительный шаг, вырваться из этого круга неудач и унижений...
Он почувствовал дурноту и оперся о перила. Пустота под ногами дохнула зловещим холодом. Он вспомнил, как уронил утром чашку, как она, покачиваясь, понеслась вниз. На мгновение он зажмурил глаза. Ему показалось, что это его тело несется вниз, в пустоту. В ушах свистит ветер, дыхание перехватило, стремительно приближается заснеженный асфальт...
И все - ни унижений, ни неудач, ни Линды...
Вадим покрылся холодным потом. С трудом оторвавшись от перил, пошел в комнату. В груди давило, под лопаткой болело. Он сделал три неуверенных шага, но дойти до дивана не смог, опустился на ковер и повалился на бок.
В этой позе и нашла его Линда, когда в половине первого ночи вошла босиком в гостиную, сняв предварительно туфли в прихожей.
Добавить комментарий