Мое третье лето, а я родилась тоже летом, я провела в деревне, которая была, вероятно, близко от станции Завидово по Ленинградскому направлению. Там до войны отдыхали какие-то бабкины знакомые, и говорят, что там когда-то были ленинские охотничьи угодья, то есть место было живописное. Мне было два года, я уже довольно хорошо говорила, во всяком случае, знала свое имя-отчество и адрес, и это была первая в моей коротенькой жизни дача, о которой у меня остались только отрывочные, хотя и довольно яркие воспоминания.
Я тогда была довольно решительной особой, что со временем выветрилось, и если мне казалось, что меня кто-то обижает, что вряд ли было на самом деле, я говорила: «Как дам котом сапогахом!», - у меня была такая игрушка: каталка на длинной палочке – Кот в сапогах. И я всем говорила, что мы едем на дачу на станцию Завидово и усиленно собиралась, то есть старалась впихнуть в отведенную мне сумку как можно больше игрушек, и уж во всяком случае крупную девицу Мотановну (Марию Ивановну), чья голова с желтыми косицами оттуда здорово торчала.
Ехали мы туда на грузовике, шофер дядя Федя меня поднял и передал маме, уже сидящей на наших тюках в кузове. Почему-то в кабине нам нельзя было ехать, наверное, это был «левый» заработок, и нельзя было, чтобы нас видели. Мне казалось, что ехали мы долго, и грузовик так скакал по ухабам, что нас мотало из стороны в сторону, и я оцарапала палец о торчащий гвоздь. Тогда дядя Федя, смеясь, поругал его и в наказанье забил молотком, что мне очень понравилось. Как только мы приехали на место и дядя Федя стал выгружать наши вещи, пришел милиционер проверять документы, чем весьма напугал мою маму. При этом он очень удивился, узнав, что женщина с маленьким ребенком приехала туда на дачу. Оказывается, это место было за сто первым километром, и там жили в основном бывшие ссыльные, которых лишили права селиться ближе к Москве. Мама там познакомилась со многими бывшими заключенными, публика там была избранная, цвет нации, мы каждый день ходили к кому-нибудь в гости пить чай и слушать их рассказы. Потом мама рассказывала, что там среди них оказалась бывшая секретарша Пятакова, которую забрали одновременно с ним, и она была молодой еще женщиной, а выглядела глубокой старухой. Я не думаю, что эти знакомства продолжились, когда мы вернулись в Москву, был 1947 год, было еще далеко до реабилитации этих несчастных. Ну а меня, пока взрослые разговаривали, пускали гулять в огороды, которые многие заводили, так как с продовольствием было плохо. Я помню, какой восторг у меня вызвал «гороховый домик». Горох тянулся вверх, и его подпирали палками, соединенными бечевками, и он карабкался по ним до самого верха, а потом его плети переплетались, образуя крышу, и получался домик с точки зрения маленького человечка. Там я могла легко спрятаться от зовущих меня взрослых, что и делала, но без успеха.
А у хозяйки я воровала малину, которую мне строго-настрого запретили рвать. Как-то мама, готовя что-то на кухне, потеряла меня из виду и пошла искать за домом, где был хозяйский сад. Но сколько она меня ни звала, я не откликалась. А во дворе был глубокий колодец, и мама в ужасе побежала туда, но, к счастью, меня там не нашла. А я незаметно вылезла из-за кустов, прикладывая палец к губам в знак молчания, это чтобы хозяйка меня не обнаружила. Знала ведь, что нельзя, а не могла удержаться, уж очень хороша была малина. Мама потом заплатила хозяйке за мой разбой. Все, что я видела в деревне, было для меня впервые в жизни, поэтому такой восторг у меня вызвал выводок пушистых желтеньких утят, направлявшихся следом за своей мамой-уткой к пруду.
В какой-то момент, устав таскать для моего мытья воду из колодца и греть ее в чугунках в русской печи, мама решила пойти со мной в баню, которая работала нерегулярно, поэтому надо было ловить, когда там появлялась горячая вода. Но когда она меня раздела и внесла из предбанника в парную, на этом все закончилось. Вид множества голых тел, вероятно, произвел на меня такое же дикое впечатление, как много позже вид грешников в аду работы Босха или Брейгеля. Я не слезала с рук и кричала: «Не хочу, там голые тетки!», - и не было никакой возможности меня унять. Тогда, не спуская меня с рук, мама одной рукой меня наскоро сполоснула, про себя уже не думая, поскорее одела, и мы навсегда покинули общественную баню. Кажется, потом мама даже наловчилась мыть меня в русской печке, что было страшно, но приятно.
Добавить комментарий