Этот неординарный предмет стал его неотъемлемой вещью - так случается - на толкучке. Это было в Варне, когда он провел несколько дней в притягательном городе болгарского Черноморья, пронизанном солнечным светом и бризом с моря.
Сколько удивительных встреч ныне живущих людей с вещами, запечатлевшими флюиды прошлого, происходит вот на таких барахолках! Его встреча не была исключением. Рука неосознанно потянулась к старинному театральному лорнету, который среди прочих родственных предметов (луп, биноклей в диапазоне от театральных до военных, подзорных труб и даже микроскопа) смотрелся на лотке продавца как кусок драгоценной руды в окружении серых камней.
-Деветнадесети век,-сказал хозяин прилавка, пожилой болгарин с казачьими усами, заметив его неподдельный интерес.
Сергей коротко поторговался с продавцом. Он бы купил лорнет и за первоначальную цену, но попытка сбить ее приветствовалась. Благо, в Болгарии этот процесс не носит характера ритуала вроде переговорного марафона на восточных базарах. В итоге хозяин уступил ему небольшую сумму.
Сергей уже собрался уходить, как старик, словно взвешивая, стоит ли ему говорить это, произнес напоследок странные слова:
-Чувствам че този лорнет ще играе важна роля в съдбата ти.- В него има сила.
Сергей не придал значения этим словам.
Лорнет, без сомения, принадлежал когда-то женщине. Его детали, даже шарниры, отличались изяществом. И в то же время рукоятка и оправа линз были украшены эмалью с наивными пасторалями. На одном из стекол от времени выступила "паутинка".
Кто-то с высоты наших дней мог бы расценить пасторали как свидетельство обывательского духа, чего-то слегка пошлого, но точно не он. Тоска по безмятежности, немыслимой без мирной жизни, исковерканной почти тремя с половиной годами войны, как нельзя лучше концентрировалась в этих финифтях.
Он представлял, как возлюбленная Гурова Анна Сергеевна, сидя в партере губернского театра, держит в своей маленькой руке этот самый лорнет, и сердце Гурова сжимается от жалости и любви, когда он взглядом находит ее.
Он воображал свой лорнет и в решительной руке Анны Карениной и тоже в театре, но только в столичном. Со своего места в третьем ряду партера он мог наблюдать за Анной в ее ложе и одновременно за Вронским в его бенуаре. Ему удалось уловить момент, когда она направила лорнет на Вронского и почти сразу же отвела его. "Что в этот миг творилось в душе этой женщины?"- спрашивал он себя.
По возвращении домой Сергей погрузился в привычную жизнь: работа в клинике в отделении микрохирургии глаза, чтение лекций студентам-медикам, писание статей, а в довесок ко всему - кафедральная рутина.
На врачебном пути ему попадались люди всех темпераментов и разной меры доверия и терпимости к докторам. Право выбора своего визави и с той и с другой стороны выпадало редко когда. И если что-то шло вдруг не так, врачу следовало быть готовым и к презрению и к проклятиям в свой адрес. Случались и крайности. Так было с его коллегой, способным хирургом. У молодой женщины с диабетом развились послеоперационные осложнения. Несчастный муж, бывший боксер, науськанный неумной, скорой на суд тещей, хуком сломал врачу нижнюю челюсть. Бедняга потом не меньше двух месяцев томился на больничном.
Его специализацией были операции при разрывах и отслойке сетчатки. Товарищи по работе признавали его даровитость, некоторые втайне завидовали, но, случалось, и шли к нему за советом.
Тем утром Сергей осматривал вновь поступивших больных. Тогда он и увидел впервые Авилу. Своему редкому в наших краях имени она была обязана отцу-немцу с голландскими корнями. В былые времена, в девяностые, когда стало можно, российские университеты принялись с молодой энергией искать зарубежных партнеров. Самарский университет был из их числа.
Первой всероссийской конференцией в его стенах, куда пригласили ученых из Штутгарта, стала та, в которой участвовал Генрих. Тут он и познакомился с будущей матерью Авилы и потерял из-за нее голову. Любовь оказалось ответной, а ее триумфом стало рождение дочери.
К тому времени, когда девочка выросла, ее родители давно расстались. Авила на подходе к подростковому возрасту вернулась с матерью в Россию, а Генрих по-прежнему жил в Штутгарте и обзавелся новой семьей. Так у Авилы появились два единокровных брата-близнеца: Маркус-Йозеф и Торстен.
Отец крепко скучал по дочери, он души в ней не чаял. Время от времени она навещала его, и ее привязанность к родителю не угасала. С близнецами и нынешней супругой отца Кларой они поладили. В детские годы Авила впитала немецкий, превратившись в билингва, и помех к общению с германскими родственниками не было. К тому же, Авила безошибочно определяла, кто из белобрысых близнецов перед ней в данный момент, будь на них даже совершенно одинаковая одежда.
Знакомясь в больничной палате с Авилой, Сергей опешил от лица девушки. Он хорошо знал это лицо. Он видел его множество раз, только не в жизни, а на репродукциях картины Яна Вермеера "Девушка с жемчужной сережкой". Любой мало-мальски интересующийся живописью человек знает этот портрет. Не портрет даже, а трони- его популярную в Голландии семнадцатого века поясную или поплечную вариацию, для которой моделью нередко служил аноним.
Что касается героини картины, красота женской юности воплотилась в ней на веки вечные. Версии о том, кто явился Вермееру моделью для этой работы, были по сути домыслами. Не стоило исключать и того, что изображение девушки принадлежало не реальному человеку, а стало плодом синтеза нескольких волнующих женских образов, пропущенных через воображение художника.
Ничто в творении мастера не помогало уяснить ни происхождения и социального статуса девушки, ни ее рода занятий. Но так ли уж все это важно?
Когда еще в ранней молодости он впервые натолкнулся на эту репродукцию в художественном альбоме, его фантазия явила картину, в которой Авила, стоя на деревянном мосту над каналом, с тронутой улыбкой губами следила за перемигиванием солнечных бликов на воде. Какая-то сила подтолкнула его окликнуть ее: "Мейсхе!" Так звучит по-голландски: "Девушка".
Вот он, тот самый момент! Она повернула к нему голову, и их глаза встретились. Как стремнина ее взгляд подхватил его сердце и навсегда унес с собой. Он был застигнут врасплох. В ее красоте в какой-то таинственной пропорции сочетались целомудрие и чувственность.
Как могло случиться, что натурой для живописца семнадцатого века стала девушка из двадцать первого?! А сомнений в этом не было никаких, сходство было фотографическим. Но если поразмыслить, то это не так уж и удивительно. В шедевре искусства помимо примет своей поры есть метафизическая составляющая в виде неподвластного времени образа. То место, откуда этот образ снисходит к художнику, закрыто для нас и живет по неведомым нам законам. Там и вовсе нет времени, как мы его понимаем.
"Как же мне сказать ей, - соображал он, - что успех операции в ее случае не гарантирован?" Авила сообщила ему, что ранним утром внезапно заметила появление вспышек и каких-то блуждающих темных пятен перед левым глазом. Испуганная кинулась к зеркалу: ее лицо едва проглядывалось за мутной наволочью, когда она прикрыла ладонью свой правый глаз. К счастью, школьная подруга матери Авилы работала окулистом в поликлинике неподалеку. Она заступала на прием во вторую смену, но пришла на работу сразу после звонка приятельницы и вскорости приняла в свободном кабинете Авилу. "Немедленно в больницу! - подытожила врач. - Отслойка сетчатки грозит слепотой, если не предпринять срочных мер".
По своим каналам доктор договорилась о срочной госпитализации для Авилы. Так девушка оказалось у него в отделении и стала его пациенткой.
При расспросе он выяснил, что у Авилы с детства была высокая близорукость, и долгое время она носила контактные линзы, которые ей рекомендовали врачи. Два месяца назад она переболела двусторонним увеитом.
Когда обратилась в то время к врачу, та сокрушалась, что Авила так затянула с приходом к ней. А на работе как раз поджимали сроки сдачи проекта, руководителем которого она была. "Повременю несколько дней и потом покажусь доктору", -решила она.
Конечно, она прекратила надевать контактные линзы. Из глаз текли слезы, и она носила в своей сумочке несколько упаковок бумажных платочков. Свет резал ей глаза, она старалась его избегать насколько было возможно. Все вокруг было словно в тумане. Она купила противовоспалительные капли в аптеке и закапывала их бессистемно, когда вспоминала.
Воспаление, несвоевременно и ошибочно леченное, в исходе привело к значительной потере зрения в правом глазу. Левый пострадал много меньше.
-Не слишком хороши мои дела? -спросила Авила, когда он закончил осмотр.
Сергей подвинул свой стул к ней поближе и, деликатно взяв ее руку, сказал:
-Ваш случай сложный, и я приложу все умения, чтобы добиться наилучшего результата. - Будем срочно готовить вас к операции.
-Врач в поликлинике очень хорошо отзывалась о вас, как о хирурге. Мне кажется, я уже прониклась доверием к вам.
-Мне только предстоит его заслужить,- ответил он.- Но, спасибо, в нашем деле это особенно важно.
Он изо всех сил пытался перебороть себя, так велика была его тяга к Авиле. Когда-то в воображаемом мире он отдал ей свое сердце, но теперь это подтверждалось уже наяву.
Операция длилась дольше обычного и заняла полтора часа. В конечном счете удалось пристыковать к сосудистой оболочке глаза сетчатку, заново открыть ей питание, чтобы спасти то, что можно было спасти.
Он объяснил Авиле, что зрение должно восстанавливаться постепенно и полный эффект проявится лишь через несколько месяцев. Он взял ее под свою опеку, познакомился и сблизился с ее матерью, предугадавшей в нем будущего зятя. Он бывал у них дома, не так часто, как ему бы хотелось, и рассказывал о событиях в клинике и на кафедре, и о своем участии в них. Авила ловила себя на мысли, что все, чем он жил, было ей интересно и важно. И с затаенной радостью ждала его очередного прихода.
В разговоре с Авилой мать как-то заметила: "Сергей смотрит на тебя с такой нежностью! Хорошо бы опереться в жизни на такого мужчину, как он".
Авила ничего не ответила, но когда осталась наедине с собой, вспомнила, с какой нежностью смотрел на нее отец. Она мысленно вернулась к их совместной поездке в Амстердам, на родину его предков. Они тогда были только вдвоем.
Они приехали в Амстердам уже вечером. Следующий день обещал быть жарким. Они решили подняться пораньше с утра и пойти на озеро Гаасперплас искупаться. Это было довольно близко от квартиры, которую они сняли.
Озеро происходило от огромного карьера, откуда в начале шестидесятых брали песок для строительства нового района Бейлмер. У этого места была тяжелая судьба. Задумывалось оно как футуристический район, но на деле все вышло иначе. По причине крайней нехватки жилья в послевоенной столице здесь выросла череда длинных безликих домов, поставленных для лучшей организации пространства в виде шестигранных призм наподобие сот у пчел. Балконы были общие во всю длину этажа. Никаких тебе дорог, лишь вдоль домов на массивных бетонных опорах с хищными граффити в их нижней части протянулись две эстакады, по которым проносились метропоезда. Никаких поблизости школ, детских садов, супермаркетов. Никакого досуга в нормальном его понимании. Как будто это место намеренно изолировали от прочего города( до центральной его части ходили только два маршрута автобусов) и назначили ему превратиться в гетто. В воздухе висел запах заброшенности, бедности. Тут селились выходцы из Марокко, Индонезии, Турции, Суринама. Криминал нашел тут пригодную почву и насиловал Бейлмер.
Как трагедия обрушивает у человека весь строй его жизни, похожее случается и с городами. В девяносто втором году прошлого века в крышу жилого дома "Груневен" в Бейлмере из-за потери в полете двух двигателей врезался грузовой "Боинг". Погибли десятки людей на земле и весь экипаж самолета. Точное число жертв так и осталось невыясненным, комплекс был пристанищем немалого числа нелегалов. Разрушенные крылья здания позже снесли, а в память о погибших открыли мемориал.
После трагедии район стал возрождаться в новом обличье: бездушную застройку прекратили, а прежние "человейники" или демонтировали, или полностью переустроили. Стали появляться дома малой этажности с хорошим балансом эстетики и удобства для жизни. Власти разных уровней вложили значительные средства в социальную инфраструктуру района, преступность в нем уменьшилась многократно. Тут стали обосновываться люди из среднего класса. Так Бейлмер превратился из волчьего угла в обычный район Амстердама.
Они не пошли на обустроенный песчаный пляж, а расположились на травянистом участке берега на просторном одеяле для пикника. Вдалеке ярко белели парусами несколько швертботов. Было немного ветрено.
Рукотворное озеро априори не могло быть слишком большим, но психологически воспринималось Авилой как большая вода. Ее созерцание дарило восхитительное чувство свободы. В отечестве она съеживалась, как шагреневая кожа, воздух свободы планомерно выкачивался, замещаясь какой-то дурманящей дыхательной смесью.
Они сплавали наперегонки до середине озера и обратно, потом, стоя по пояс в воде, обдавали друг друга брызгами с веселыми возгласами, словно дети. Чуть позже они устроили свой завтрак на траве, состоявший из булочек с маслом и джемом, сыра, пары красных яблок и крепкого кофе.
В какой-то момент Авила заметила, как лицо отца опечалилось. Ей было понятно без слов, о чем он в этот миг думал: через два дня им предстояло надолго расстаться.
Авиле захотелось приободрить отца:
- Я приеду к тебе при первой возможности.- Ты же понимаешь, маму я не могу надолго оставить.
Генрих приобнял дочь, ласково провел рукой по ее волосам, таким же рыжим и буйно растущим, как у ее матери.
-Будем почаще созваниваться по видеосвязи,- сказал он.- Ты только береги себя, дорогая! И береги маму.
Авила думала о том, что их отношения с Сергеем теперь очень походят на ее психическую связь с отцом. Как вышло, что из чужого человека Сергей так скоро сделался тем, кто воспринимался ею столь близким, почти родным?
Они могли подолгу вместе молчать, слущая пение птиц за окном, и это нисколько не тяготило их. В присутствии Сергея Авила ощущала себя под надежной защитой. Как ее верный вольфшпиц Вилли каким-то шестым чувством определял хозяйку и начинал перебирать лапами и радостно кружиться у входной двери, пока она только входила в подъезд дома и поднималась на лифте к себе на этаж, так и Авила еще до телефонного звонка от Сергея знала, что он спешит к ней и скоро окажется с нею рядом. И она ни разу не промахнулась в своих предвидениях.
Минуло полгода с их первой встречи. Скоро предстоял день рождения Авилы, и Сергей точно знал, что ей подарит. Это был лорнет, купленный им на блошином рынке в Варне. Ему вспомнились слова пожилого болгарина о том, что лорнет станет важной частью его судьбы и о тайной силе, заключенной в нем.
Сейчас, когда стало очевидно, что операция не дала у Авилы желаемого эффекта, так хотелось поверить в истинность этих слов.
Цепь драматических событий со зрением поставила Авилу на грань слепоты. "Сознавать это для женщины, еще и такой молодой, невыносимо!" - с горечью думал он. Сергей поражался ее терпению, она ни разу не пожаловалась ему на свою участь за все время их знакомства. Она только принимала с доверием его слова и оценки, зная, как сильно он желает ей лучшего.
В вечер дня рождения Авилы он преподнес ей свой подарок, предварив его рассказом о своеобразном напутствии болгарина.
Авила освободила подарок от оберточной бумаги и улыбнулась. Она испытала в теле необъяснимую легкость. Такое с ней было впервые.
Она навела лорнет на Сергея и увидела его лицо почти отчетливо. Это привело ее в изумление, она ведь в силах была различать только свет и в лучшем случае - силуэты людей и предметов.
-Не могу поверить, но я хорошо вижу твое лицо,- сказала она. - И мамино тоже.
Но вот лица других людей в комнате я не вижу. И того, что вокруг.
Быть может, совокупная сила любви нескольких женщин, владевших лорнетом, передала ему эту энергию и сделала чудо возможным.
Позже, когда гости разошлись, Авила сказало ему:
-Твой болгарин был прав.- Этот лорнет не даст мне забыть облика дорогих мне людей.- А на мир я буду смотреть твоими глазами.
Она прильнула к его груди, и он нежно гладил ее по волосам, чувствуя, как благодарность за эту большую, единственную любовь его жизни переполняет его.
Добавить комментарий