В 2024г. мы опубликовали 1-ю часть повести фольклориста и этнографа из Костромы Владимира Шамова. (См. Тёплый мир твоего сердца. Из фольклорных запасников. Недавно повесть СКОПЦЫ была завершена и прислана автором в редакцию ЧАЙКИ. Сегодня мы публикуем ее вторую часть, третья - завершающая часть повести - будет опубликована через неделю. Мы бы хотели, чтобы читатели оценили взгляд автора «изнутри» на явление скопчества, столь редко освещаемое в литературе, а также на его попытку рассказать о страницах прошлого, которые во многом породили это малоизученное явление. Герои Владимира Шамова ищут счастья, лучших из них он приводит к обретению Любви, в которой видит смысл человеческого существования.
***
Летом две тысячи восьмого года в шикарных залах Государственного комплекса «Дворец конгрессов» в Санкт-Петербурге состоялась выставка картин неизвестного художника Пети Доброго. В залах Константиновского дворца были развешаны уникальные полотна художника 19 века, отражающие духовные устремления крестьян российской глубинки.
1
Не дай Господь увидеть тебе, читатель, блудные сны монахов. Снится праведникам такое, что немыслимо простому мирянину. Кому полные девки в бане, кому и девки, и мужики, кому кузина-недотрога, кому насилие и убийства. Великий грех снится монахам.
Идут они к утрене задумчиво, в тяжёлых мыслях, и просят Господа избавить себя от ночного срама, ибо не властны люди над снами. Днём они могут отвлечься на послушание и молитвы да сделать над собой усилие не мечтать о запретном, но сны им не подвластны, ибо, словно коварные демоны, приходят без спроса.
Иконописец Петя, вырисовывая мягкий облик Казанской Богоматери, мечтал об этой великой и непорочной женщине. Отрок Иисус рядом с ликом Пречистой был просто уменьшенным человечком. Это несоответствие пропорций всегда смущало Петрушу. «Какие чувственные губы у Марии, так бы и поцеловал», - вертелось в голове.
А ночью, во сне, он увидел холмы Галилеи, усыпанные язычками хельмониёта. Между этих ярких искр, избегая наступать босыми ногами на красоту, созданную природой, шла юная еврейка, на ходу сбрасывая одежды. Она расстелила по земле симлу и, присев на мягкую шерстяную ткань, привлекла Петю к себе. Поцелуй смуглой девы проник в само сознание юного образописца словно кошерное вино, возбуждение накрыло парня. Четырнадцатилетняя красавица сама стянула с него хитон и настойчиво заставила познать себя, тихо вскрикнув, когда «посох» иконописца проник в священное лоно. «Мария, Мария»,- шептал во сне Петя.
Губы спящих монахов двигались, и похотливый шёпот плыл над монастырём. Не дай Господь увидеть тебе, читатель, блудные сны монахов.
Как-то перед Троицей, возвращаясь из церковной лавки, на пыльной чухломской дороге встретил он однажды тогда ещё не старого праведника Громова. Кормчий, увидев на руках парня засохшую краску, спросил: «Да ты, отрок, образописец?» Так и разговорились.
Громов попросил нарисовать подобающим образом портрет одного человека, и Петруша согласился за малую плату, которую он собирался пожертвовать монастырю. Громов протянул послушнику замусоленный рисунок длинноволосого мужчины с выстриженной чёлкой и повязанным на манер бабочки белым шейным платком. Договорились встретиться через неделю.
Самая светлая из келий была определена под мастерскую. Закончив список очередного образа, Петрушка достал листок, полученный от странника, и стал переносить контуры на доску. Тут вошёл знаменщик Прокл и вытаращил глаза:
Да ты знаешь, кто это?! Откуда это у тебя?!
Меня попросили, я хотел мзду в монастырь снести, - испугался послушник Петя.
Да ведь это Селиванов! - знаменщик скрылся за тяжёлой дубовой дверью и через некоторое время, запыхавшийся, появился с ворохом мятых бумаг.
Так вот, это никто иной, как основатель самой изуверской секты скопцов. Я слышал от людей, что Кондратий Селиванов считается у сектантов самим царём Петром Фёдоровичем. Он же, прости Господи, Иисус Христос. Этот Селиванов действительно был однолетком нашего императора и стал известен аккурат после смерти Петра Фёдоровича. Вот, погляди-ка: это страды. Я разжился этими бесовскими, прости Господи, стишками, когда их - сектантов - человек пятнадцать жандармы сарестовали, тута - под Чухломой, их всех на каторгу отправили. Но самое страшное, что эти люди добровольно оскопляют себя, чтобы не испытывать более никакой похоти. Так вот: по их учению, царь Пётр Фёдорович был скопцом, и он не умер, а скрылся от всех и жены своей - Екатерины. Слушай.
И Прокл дрожащим голосом начал читать помятые листы:
Град столичный он оставил,
Бросил Питер и Москву,
Грановитые палаты,
Бросил мраморный дворец.
И высокий трон презрел,
Святым духом был наполнен,
Он не умер – он живой
Каково?!
- Я думал, это какой-то барин заморский на картинке, – пытался оправдаться Петрушка.
- Что ты, Селиванов - простой крестьянин.
- Да как же крестьянин, посмотри на наших крестьян. А этот немец какой-то.
- Ты слушай: Пётр Фёдорович, по их учению, принял оскопление в Голштинии, а когда Екатерина узнала, что муж её к детопроизводству более не способен, захотела его убить в Ропшинском дворце. Но государь-искупитель, он же Христос, скрылся в солдатском одеянии и уехал в Иркутск. Император Павел после смерти матери, захотел вернуть отца на престол, но Пётр Фёдорович потребовал от сына оскопления, и тот заточил царя-искупителя в богадельне. Только император Александр Павлович освободил искупителя, за что прозван Благословенным. И пошёл государь-искупитель, он же Христос, под вымышленным именем то Кондратия, то Семёна Селиванова по всему миру проповедовать спасение через огненное крещение. И воссоединился с учениками, первый из которых - Александр Иванович Шилов, он же Предтеча, которого называют то инженером-полковником, то князем Дашковым, уже помер к тому времени. И похоронен Шилов недалеко от Шлиссельбурга на Преображенской горе. Там у скопцов святое место. Я много про них знаю - и про Данилу Филипповича, и про содержательницу «корабля» Акулину Ивановну, и про других сектантов. Так что оставь ты это занятие, не гневи Господа.
Прямо при знаменщике Петя порвал сектантскую картину. Но засел к нему в душу бесёнок. Тот самый, что тянет людей к неизведанному и таинственному. Который через гордыню приводит православных в секты, тайные общества. Искушает отведать запретный плод. И наш образописец тайком, по памяти, не один, а два портрета изготовил. И в урочный для его жизни час прибыл в условленное место.
Теперь наш герой уже по-другому смотрел на праведника – что-то таинственное было в его облике. Громов улыбнулся Петрушке, и образописец, робея, вытащил из-за пазухи две дощечки. Портреты были настолько изумительные, что странник залюбовался.
- Любезный отрок, но у меня нет столько беленьких, чтоб заплатить за твой труд.
- Ничего не надо, отче. Я рисунок потерял, так что забери бесплатно.
- Так ты, верно, знаешь, кто это? – Громов заглянул в глаза Петрушке.
- Знаю, отче.
- И что же, в жандармерию не сообщил? – Громов испуганно посмотрел по сторонам.
- Нет.
- Так ты, может, побывать у нас хочешь?
- Хочу, отче.
Тут кормчий внезапно заговорил на тарабарском языке, от которого отрок весь пошёл мурашками. Неестественные волны прошлись по его телу, и Петруша испытал невероятный подъём и лёгкость. Голова слегка закружилась (Что же это за колдовство?!)
- А ну-ка, пойдём со мной, – приказал Громов, и образописец послушно последовал за ним.
Громов и Петруша пошли вдоль оврага, там их ждали два прилизанных и опрятно одетых мужика, на шее у каждого – по белому платочку. Тут отроку завязали глаза и повели через лес. Вскоре он почувствовал запах дыма и варева. Не скоромного, но постного, словно монастырское едево. Вот парню развязали глаза, и он увидел множество шалашей посреди леса. Сектанты суетились – было время обеда, и в трёх больших котлах вкусно прела готовая каша. Но пора к молитве: «Дай нам, Господи, к нам Иисуса Христа! Дай нам, Сын Божий, Свет помилуй нас! Сударь Дух Святой, Свет помилуй нас! Ох ты Матушка, Свет помощница, Пресвятая свет Богородица! Упроси, свет, об нас Света Сына твоего, Бога нашего! Свет тобой мы спасены, на сырой на земле, на матушке, на сударыне, на кормилице! Артарасарбадал….»
И так хорошо стало Петрушке от этой молитвы, что всё его тело пронизал ток.
- Чувствуешь? Это Дух Святой коснулся тебя, – прищурился Громов, – так что ты выберешь на День Троицы - молитвы в мёртвой храмине, где душа твоя, как птица, в золотой клетке, али здесь с братьями радеть?
- Я у вас побуду, отче, хорошо мне тут, аааа как хорошо….
После молитвы отведали вкусное, хоть и постное, праздничное едево. Все были в приподнятом настроении и ожидании праздничного радения. Громов показал всем портреты искупителя Селиванова и представил мастера. Сектанты касались Пети и выражали благодарность. Потом все расселись под деревья, и Громов начал рассказ:
«Было тогда мне около двадцати годков, когда увидел я своими глазами искупителя нашего - Бога живого. Явился он нам в левантиновом халате, золотом расшитом. С белым платочком на шее. Взгляд его был кроток, голос тихий, но каждое слово колокольным звоном раскатывалось по комнатам и вызывало в нас невероятные чувства. Он воссел на престол под всевидящим оком и благословил нас на радение. И тотчас дух святой вошёл в нас, и стали мы пророчествовать».
Рассказ Громова о том, что он видел, хоть и давно, самого Кондратия Селиванова, очень воодушевил сектантов и, когда кормчий закончил, они тихо запели:
«Царство, ты Царство, духовное Царство!
Во тебе во Царстве, Благодать великая:
Праведные люди в тебе пребывают,
Они в тебе живут и не унывают;
Надежду на Батюшку они полагают,
На Святого Духа крепко уповают;
Друг они со другом в любви пребывают,
Праведные верных своих не оставляют…»
- Что же, отче, здесь все?
- Что все? А! – Громов улыбнулся – нет, убелились не все, многие принадлежат братству духовно.
- Тогда и я с вами
- Ты давно с нами, отрок, твой путь Христос наметил, и душа твоя к истинному учению тянулась, когда бесы совсем измучают, тогда… знаешь путь. Ибо с тех пор, как Адам и Ева вкусили плода запретного, кой и есть совокупление, путь в сад Эдемский у нас один, как у всех праотцов и пророков – оскопление. Так было заповедано избранному народу - оскопление, а не обрезание.
- И правда, какой смысл в обрезании? Похоти от него только прибавляется! Можно и без обрезания уд свой в чистоте содержать.
-Потому что не обрезание, а полное оскопление, такой закон был дан Израилю. Так что уходи ты от фарисеев.
Тут Петруша увидел на берёзе икону и вскочил:
- Это же «Благое молчание», я слышал про неё и всегда хотел посмотреть!
Громов пошёл за отроком:
- Да, это Спас Благого молчания. Посмотри, Петруша: нимб - как у Господа Саваофа, а в нём шестиконечная звезда из двух квадратов. Один обозначает божественность Вседержителя, а другой знаменует собой мрак его непостижимости.
Петя как завороженный стоял у запрещённой иконы и шептал: «Только бы запомнить».
- А вот погляди-ка сюды, - и кормчий показал на другую икону, где на синем фоне был изображён седой старец.
- Ветхий днями?! Не может быть! Парень опустился на траву: все тайны мироздания обрушились на его трепетное юношеское создание, пропитанное любовью к Богу и добродетели.
- А знаешь ли, отрок, что тута во враге три заветные камня-валуна лежат? Один красный, другой белый, а третий чёрный. Белый - то чистота, красный – кровь Господа нашего, за нас пролитая, а чёрный - то мрак его непостижимости. Ты снимай своё чёрное одеяние и одевай вот - белое, символ чистоты духовной - и пойдём с нами. Только через радение можно мрак непостижимости развеять - то есть истинное, не книжное знание и не фарисейское. Его нельзя забыть, оно навеки с тобой.
Громов протянул юноше белые одежды. Петя осмотрелся – братья и сёстры переодевались в белое. Тогда-то Петруша и вкусил в первый раз счастья. Никогда, ни перед одной иконой не был он так счастлив, как в тот день, кувыркаясь в безумном хороводе вместе с братьями и восклицая: «Ой, дух! Ой, дух! Царь, бог, о, ега, о-го-го!» Он уж и не видел ничего вокруг, а только всё белое, и то самое счастье входило в него, и он порхал, как лист на ветру, а блаженства становилось всё больше и больше, всё прибывало и прибывало, и мягкая искрящаяся сила проникала в его члены, и они становились невероятно гибкими, словно он какой акробат. Этот несравнимый ни с чем экстаз, который ему захотелось испытывать снова и снова, поставил жирную точку на его прежней вере.
А ночью к нему снова пришла обнажённая Богородица около орхидейного дерева. Её смуглая кожа безупречно гармонировала с яркими цветами баухинии. С криком: «Больше не могу! Нет мочи!» Петруша вскочил с жёсткой постели и схватился за нож…
В ту ночь монастырь разбудил его крик – братия нашла парня на багряном от крови полу кельи. Это был очень громкий случай: отрок-образописец оскопил сам себя в монастыре. Пролечившись две недели в монастырском лазарете, он навсегда покинул стены обители, и никто его не видел более у причастия – ни разу и никогда.
Белые голуби свели его на постой к двум мещанкам – сёстрам-скопчихам Прасковии и Епистимии, что тихо-мирно жили в прибрежной рыбацкой деревне, свозя рыбу на торговую площадь в Чухлому, с чего и имели доход. Там он и остался жить, а к родным более не ходил.
Однажды зимой Петя подобрал замёрзшую умирающую птичку, отогрел её и спас, за что был прозван среди братьев Добрым во веки веков.
Царство, ты Царство, духовное Царство!
Во тебе, во Царстве, Благодать великая:
Праведные люди в тебе пребывают,
Они в тебе живут и не унывают;
На святого духа крепко уповают;
Друг они со другом в любви пребывают…
Так жил белый голубь Петя Добрый несколько лет. Писал картины и пытался продать на торговой площади. Кое-что покупали, но всё одно говорили: «Странные они у тебя». А потом случилось вот что. Пошёл наш художник в деревню Фомицино – проведать голубицу Татьяну, пребывающую в параличе, и её духовного возлюбленного, да наткнулся на убитого разбойниками Егорушку, лежащего на дороге. «Ай ты, Господи! Парню уже не помочь, а как же там праведница, ведь помрёт - ни руками, ни ногами двигать не может! Парализована после болезни!» И побежал художник в деревню.
Таня лежала на кровати и плакала – уж два дня никто не ворошил её и не поил водой. Бросился он поить да кормить её. Да постель сменил. А потом рассказал о страшной гибели её духовного друга. Горько плакала Татьяна…
Через некоторое время после похорон Егорушки задумал Петя свезти голубицу к заветным камням. Снарядил деревянную тачку на одном колесе, усадил Таню и покатил ко врагу. Бабка Матрёна Ивановна дала в дорогу пирогов с капустой и отвар трав. Татьяна уже могла двигать руками. Так и поехали: одной рукой она держалась за край тачки, другой прижимала к себе портрет, с которым уже не расставалась всю оставшуюся жизнь. На ней в виде двух ангелов были изображены Таня и её покойный дружок Егор.
2
-Кто там, душа моя? Уж не почтальон ли?! Ужо с месяц нет вестей от Ефим Андреича! – крикнул помещик Михаил Иванович Катенин жене, которая пошла справиться, кто пожаловал.
- То Таня хромая была, принесла новую Петину картинку.
- И что же, купила ты?
- Купила, что делать, всё одно у него их почти никто не покупает. Я ему твой портрет заказала, завтра придёт. Жалко их, убогих, а Егорку убиенного жалко особенно. Кто мог знать, что Таня на ноги встанет, чудо ведь. На вот, она ещё ихние эти… святыньки передала.
- Вот спасибо, – сказал помещик, закусывая святынькой, - однако странные картины у этого Пети. Ну положи в чулан.
- Так сектанты они.
- Так и Христос поначалу в сектантах ходил, разве нет? Это уж потом церковь образовалась, опосля Вселенского собора.
- Это ты дружка своего, народника, наслушался, любезный супруг, – засмеялась Лизавета Николаевна.
Помещик Михаил Иванович Катенин словно чувствовал, что будет весточка от друга и новые книги для будущей чухломской библиотеки. Давно замечал он за собой такие вот предчувствия. Буквально через час раздался новый стук в дверь - то принесли долгожданную посылку от его друга - народника Ефима Андреевича Пшеницына.
Распечатав тяжёлый свёрток, помещик прежде всего припал к письму, отрешившись от всего окружающего, но потом вдруг встрепенулся и стал звать супругу:
- Елизавета, дорогая, погляди, что пишет нам Ефим Андреевич: «Нахожусь нынче в Козьмодемьянском уезде Казанской губернии. Так интересно мне общаться с горными черемисами и чувашами, что и описать затрудняюсь. Здесь до сих пор есть священные рощи, где они молятся своим богам, за что претерпели много ущемлений он власти. Но спешу сообщить не об этом. На днях здесь вспыхнуло восстание. Крестьяне снова взялись за вилы и рогатины. Я же оказался в самой гуще событий, поскольку из Чебоксар направился прямиком в Козьмодемьянский уезд. На днях пока что всё успокоились, поскольку подошли царские войска, но я верю, что малые народы восстанут против умаления прав. Поэтому, любезный друг, прости, что долго не писал. То-то ещё будет, уж я чую! Шлю поклон супруге, моя Эрнепи передаёт сердечный привет. Ваш Пшеницын.»
Лизавета Николаевна взяла письмо из рук мужа, а помещик стал рассматривать присланные книги: Матвей Комаров «Повесть о приключении английского милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе»… так-так… а это Фаддей Булгарин - «Иван Выжигин, или Русский Жилблаз.» Интересно, а это что… Варфоломей Стеблин - «Раздолье?»
Михаил Иванович раскрыл тонкую книжку:
- Дорогая, да тут стихи? какие-то они странные:
Поволжская падаль пахнет тиной,
Над ней парит чайка,
Поволжская падаль – кривоногий рыбак в камыше.
Целый день ловит щуку – ни человек, ни зверь,
Просто скотина.
Когда татарин изнасиловал финку,
Рогоз на ветру колыхался,
Они, доедая кобылку,
Народили потомство угрюмых уродов,
Что зовётся поволжская падаль.
Пьянство до гроба.
- Дорогой мой, я не могу такое слушать. А нет ли там книжки про любовь?
- Конечно, есть, душа моя. Книжка Матвея Комарова.
- Ну и славно, дай мне, а это выброси.
- Непременно выброшу, душа моя, – согласился Михаил Иванович, пряча тайком в карман тонкую книжку Варфоломея Стеблина.
За ужином супруга ещё раз справилась, выкинул ли супруг книжку.
- Выкинул, дорогая, – ответил Михаил Иванович. Потом вспоминали Николя – брата Михаила Ивановича, с коим они соревновались в собирательстве библиотеки.
Утром к Катениным с мольбертом и красками пожаловали Петя Добрый и Татьяна. Все уселись в светлое место. Петя завис над мольбертом, рисуя сидящего у окна Михаила Ивановича, хромая Татьяна подавала палитру, а Лизавета Николаевна распоряжалась по хозяйству. Она не видела, как муж тайком раскрыл обёрнутую газетой книжку Варфоломея Стеблина:
Здесь – на Волге - все бурлаки,
Все разбойники.
Все уродливы и бедны,
Все дешёвые.
Тянут лямку, сжимая топор
За пазухой,
Иш, вдали красный бугор,
Привязывай
Ушкуй,
Волжане.
Доедайте кобылу и смотрите на угли,
Поволжская падаль,
Я с вами
Буду на мели.
Тут в комнату зашла супруга, и Катенин спрятал книжку. Лизовета с любопытством приблизилась к художнику и мило улыбнулась. Что означала её загадочная улыбка, Михаил Иванович не знал, но она его заинтриговала. Потом супруга удалилась, и помещик снова открыл вожделенную книжку стихов.
Здесь полугар рекой,
И все за столом свои,
Но вспоминаю порой
Рассказы пьяной свиньи.
У него за пазухой нож,
От него ужасно разит,
И снова бросает в дрожь
От сказов этой свиньи.
Свиньи Поволжья блестят
Словно звёзды пути,
Их глазки в небо глядят,
Они шепчут: Господь, прости.
Но млечная дрожь в ночи
Зовёт свиней убивать,
И ты уж лучше молчи,
Чтобы свиней не призвать.
Это всегда табу,
Это волжский простор,
Перевернись в гробу
И взойди на бугор.
Аминь.
- Как же так случилось, Татьяна, что ты исцелилась?
- Я так считаю, барин, что заветные камни мне помогли, а более всего вера.
- А что за камни такие?
- В овраге три заветных камня-валуна лежат. Один красный, другой белый, а третий чёрный. Белый - то чистота, красный - кровь Господа нашего, за нас пролитая, а чёрный - то мрак его непостижимости. Та и сошло на меня исцеление, а на Петрушу талант великий. Это ничего, что сейчас его картины на выставки не берут, так Господь распорядился, что спустя много лет люди признают этот его талант.
- Не верю я в это всё, а так бы Митю свозить, не ходит до сих пор даже после лечения.
- Я покажу, барин, - вступил в разговор Петя Добрый.
- Слыхали, черемисы с чувашами опять бунтуют?
- Нет, барин, не слыхали. Нам бы самим от жандармов не пострадать, не жалуют они белых голубей. Боятся веры истинной.
Так и просидели старые друзья до вечера, а потом все пили чай. Портрет получился превосходный. Говорят, в Отечественную войну кто-то из местных обменял его на кусок хлеба. С тех пор никто не видел этого полотна. Портрет хозяина чухломского пивоваренного завода Неклидова тоже безвозвратно утерян, как и многие портреты того времени, как и память о тех людях, что жили и трудились в этих чудских лесах на благо Российской империи.
3
Декабрь трещал и пах дымом. Кутаясь в муфту, мимо деревянных балаганов Екатерининской ярмарки медленно плыла молодая красавица дворянского рода Надежда Григорьевна Шигорина. Вдруг девица на выданье увидела худого и миловидного торговца живописью с белым платочком на шее, торчащим из-под тулупа. «Вот бы у меня такой муж был», - подумалось нашей девице, и она подошла к картинной лавке. Торговец со светящимся постным лицом и лучистыми глазами нежно ей улыбнулся и снял шапку.
- А это не ваши ли картины, любезный?
- Да, сударыня, это мои картины, – ответил Пётр
- А как же зовут столь талантливого художника?
- Зовут меня Петя Добрый. Приятно, что Вы, сударыня, оценили мои скромные произведения.
- Так вы ещё и добрый?
- Люди так говорят. Хотите я Ваш портрет напишу?
Надя ещё не знала, станет ли этот прекрасный мужчина её возлюбленным, но тут же ухватилась за предложение. Они сговорились, чтобы на другой день он пожаловал в её апартаменты и рисовал портрет в присутствии гувернантки, ибо девушка она честная, и к ней уже сватается помещик Ипполит Дементьевич Черногубов.
На следующий день хромая Татьяна подменила Петю на ярмарке, а он отправился писать портрет молодой дворянки в светлый деревянный особняк на окраине Чухломы. Прежде чем он сел за работу, Надя в своём самом лучшем наряде провела гостя по прибранным комнатам и показала картины и книги, наблюдая за реакцией художника, ибо для образованного человека они безусловно являли интерес. И Петя не подвёл, он высказывал весьма компетентное мнение по книгам, картинам, вазам и прочим ценностям. Потом был чай, потом, наконец, уселись. Через час работы Наденька захотела по малой нужде и стала придумывать повод отлучиться. Наконец, она сказала, что сама принесёт напитки, ибо хочет размяться. Гувернантка, читающая повесть Алексея Феофилактовича Писемского «Тюфяк», всё поняла и улыбнулась. Петя работал несколько часов и попросил запереть холст в кладовой, чтобы никто не испортил и не смотрел раньше времени, а на мороз выносить он его не может. Конечно, как только художник ушёл, Надежда Григорьевна сиганула в кладовую – то, что намечалось, было великолепно.
Ночью ей приснился чудесный сон. Они с Петей бегут по дороге к церкви и вдруг падают в раскиданную скирду. Петя целует её, и она чувствует сильное влечение. Потом они решают, что им непременно нужно обвенчаться в той церкви, и они снова бегут. Но церковь никак не приближается. Потом они видят райскую птицу, из неё выпадает перо, и, подобрав его, влюблённые оказываются у церковных врат. Ощущение блаженства накрывает Наденьку. В порыве безумного чувства она входит в церковь, но видит, что та пуста и суженого нет.
- Да что с тобой, Наденька? Ты всю ночь простонала, – спросила утром гувернантка, а девушка поняла, что влюбилась.
- Где же ты, мой шкипер, где же ты, где….
Хороша жизнь в уездном городе зимой, особенно когда приезжает ярмарка. Можно веселиться, катаясь на санках с заснеженных валов прямо на озеро. Валы – это единственное, что осталось от древней крепости. До великого поста ещё далеко, да и не соблюдает почти местная чудь пищевой запрет. Само слова Чухлома происходит от слова «чудь». В монастырской летописи сохранилась запись о том, что здесь - за великим лесом на берегу озера - в четырнадцатом веке было поселение чуди. Галичский князь Фёдор Семёнович, проезжая из Галич-Мерьского в Солигалич, решил поставить на берегу Чудского озера крепость. Чудь не возражала. Спустя четыре столетия во время великого пожара крепость сгорела. Озеро стали называть Чухломским, видимо, от презрительного «чухня», ибо любой чухонец, крестившись по русскому обычаю, начинает презирать соплеменников. До сих пор чудь, хоть и крещёная, так и живёт в этом благодатном месте – летом ходит по грибы, а зимой катается на санках.
Уже в пятый раз скатились Петя Добрый и Надежда Григорьевна Шигорина на лёд Чухломского озера. Они смеялись и, падая с санок, катились друг к другу как безумные.
- Петя, сейчас гувернантка папеньку приведёт. Давай убежим.
- А кто у Вас папенька?
- Коллежским регистратором в суде мой папенька состоит… по бумажному делу.
- Ну, таких мы не боимся.
Вся промокшая и счастливая вернулась Наденька домой уже под вечер – к чаю. Девица думала, что её будут ругать за общение с человеком не её круга и уже готовилась было защищаться, но презрительная улыбка отца ввела её в недоумение.
- Я влюбилась, папенька, и нечего на меня так смотреть.
- Ну и каковы у тебя теперь планы, доченька? – поинтересовался отец.
- Известно какие - быть с любимым человеком.
- А как же это возможно, дочка, ведь он скопец?
Тут Надя почувствовала, что теряет сознание.
- Нет! Не может быть! Вы всё врёте! – закричала она и кинулась в свою комнату, чтобы прорыдать всю ночь.
Мать принесла ей чай и рассказала, как они узнали, кто такой этот Петя Добрый. Плохого о нём никто не говорит, но и женихом он быть не может, ибо не способен к продолжению рода и придерживается ереси.
- Ты пойми, доченька, дело не в сословии. Он хороший, талантливый человек, хоть и картины его мало кто понимает. Он красив, образован… но как? Ты уже большая. Должна понимать.
- За что мне такое, маменька, ведь это моя первая любовь? А может?..
- Да нет, доченька, это совершенно точно. Отец беседовал с ихними, всё точно, оскоплён он. И не повенчают вас, он сам в церковь не пойдёт. Ты держись, дитя моё, поплачь, легче будет. У тебя Ипполит Дементьевич есть.
- Не люблю я его! Ну что же ты, мой шкипер! Как же ты так? .
4
По некошеному полю пробирались на радение белые голуби. Трава больно цеплялась за ноги, во рту пересохло. Зато жандармы пока бредут, уж и разойтись все успеют. В последнее время часто пресекались радения, словно кто-то сообщал властям о незаконных сборищах.
- Говорила я, быть тебе, шкипер, кормчим, - произнесла запыхавшаяся Наденька. Она в приливах нежности всегда называла Петрушу шкипером.
- То лишь в отсутствие старца, – ответил Петя.
- Так он почти всегда в бегах, – с сожалением возразила Петруше Таня Дмитриева.
- Скоро все мы будем в бегах истины ради.
- Мы готовы, – ответили девицы.
- Аминь, – произнесли все трое.
Вот и опушка леса. Сторожа огласили пароль, идущие – отзыв. В любой империи инакомыслие есть самое тяжкое преступление. Вот и знакомая поляна, украшенная рисунками, иконами, рушниками. Братья переодеваются в белые одёжи. Петя волнуется – он сегодня кормчий.
Центр поляны - самое намоленное место, Он выходит на середину и призывает святого духа. И тут же всё тело художника пронзают тысячи невидимых игл, и все его слабые мышцы наполняются силой. Эти невидимые энергии через кормчего летят к братьям и сёстрам, и все они напитываются силой и блаженством. Петя кричит молитву, и корабль приходит в движение: неестественные позы, кружение, странные танцы, исступление. Они словно находятся вне времени и пространства, немыслимые образы возникают перед ними. Потом новенькая Надя Шигорина падает на колени посреди вертоградного круга и начинает пророчествовать: «Долго, долго живёт на земле человек, целых два миллиона лет. Столько ни один вид не существует. Скоро человек вымрет, как любой вид на Земле. Каждые сто пятьдесят миллионов лет происходит массовое вымирание, всё живое погибает. Так Земля обновляется, и таков закон создателя. Последнее было семьдесят миллионов лет назад, следующее наступит через восемьдесят миллионов лет. Но ни один человек этого не увидит, потому что вид этот скоро исчезнет. И когда это начнётся, никто не будет знать, отчего все вокруг начали умирать. Таков закон Создателя».
В этот день никто не потревожил «корабль». Всю ночь провели братья и сёстры около костра, рассуждая о царствии небесном, о вымирании человека и всего живого. Самый начитанный, скопец Кузьма Себорин, заявил, что читал подобное в редких научных статьях, случайно оказавшихся у него. Все понимали, что райская птица Надя, которую интересует лишь любовь к брату Пете и Господу, не могла читать подобных статей, и очень восхищались новой будущей богородицей. То был счастливый день. Ведь в обычной жизни белые голуби видят лишь труд да заботы. Впрочем, многие из них, словно по благословению божию, живут неплохо, а кто-то и лавку содержит, и другим братьям помогает. Здесь же настоящий отдых. Кто-то, наловив рыбы, варит уху, а кто и рыбы не ест - тогда горох, праздничные лепёшки и прочее вкусное едево. Братья побогаче позаботились всех накормить в День апостолов Петра и Павла. Все болтают и смеются – хорошо после радения, словно все они уже в раю.
На другой день Петя тайком справился у Наденьки, не читала ли она тех научных статей, о которых упомянул Кузьма. На что девушка твёрдо ответила – нет! Папенька и маменька разрешали ей общаться с Петей и Таней, понимая, что сие абсолютно безопасно.
- Шкипер, права я была, когда говорила, чтобы Павлухе с кожевенного двора не сообщали о радении? Недаром я его с жандармами видела, – перевела разговор Надежда.
- Ты совершенно права, он и есть Иуда!
- Вижу твоё великое будущее, шкипер, – таинственно произнесла влюблённая девица.
- Аминь, – улыбался художник.
Бабка Матрёна Ивановна, узнав про предательство Павлухи с кожевенного двора, тут же потребовала, чтобы Петя нарисовал его портрет. Решив, что это ей необходимо для оповещения всех братьев в Фомицино, художник накидал карандашом довольно точный портрет предателя и подписал на нём его имя.
После этого Матрёна сразу отправилась на одинокий перекрёсток и затеяла на нём в полдень лютое колдовство. Она навела столько колдовства, что впервые увидела вдали Проходящего. Всю жизнь она хотела узреть Хозяина духов, но у неё не получалось. Лишь изредка, словно через запотевшее стекло, видела она разные сущности, что помогали её в делах. А тут явился он сам. Старушка обомлела и опустилась на дорогу, ощутив ладошками тёплую мягкую дорожную пыль. Проходящий сделал лишь один шаг и тут же очутился возле Матрёны Ивановны. Высокий, красивый, лицо бледное, макинтош чёрный, сапоги блестят.
- Хозяин, я всегда хотела увидеть тебя! Всю свою жизнь, с тех пор, как начала ворожить. Стоя на перекрёстке, каждый раз всматривалась вдаль. Я отвергла всех женихов ради тебя. А сейчас я совсем старая и мне не стать твоей женой.
- Любовь не стареет, Матрёнушка. На вот, посмотри.
Тут он достал из кармана пальто красивое зеркальце и протянул женщине. И Матрёна увидела своё прекрасное молодое отражение, словно и не было всех этих прожитых лет.
- Ну пойдём, красавица. Ты же этого хотела.
На следующий день бабку Матрёну нашли на перекрёстке мёртвой, а ещё через день предатель Павлуха повесился на длинном хлысте прямо на балке кожевенного двора.
5
Удобно развалившись в кресле, Михаил Иванович вертел в руках книжку Фаддея Булгарина «Правдоподобные небылицы».
- Лизонька, ты только послушай: Булгарин в своей книжке пишет, будто бы через тыщу лет вся утварь будет делаться из серебра и золота, а дома будут возводить из чугуна. А монеты будут чеканить из дубового, соснового и берёзового дерева. Оттого, что их предки, то есть мы, без всякой предусмотрительности истребляли леса и не радели о воспитании и сохранении дерев, они, наконец, сделались редкостью и драгоценностью.
- Так лес же постоянно растёт. В позапрошлом годе не засеяли западное поле, в этом уже берёзки крохотные торчат, – возразила супруга, глядя на пушистый снег за окном.
- Он так же пишет, что и животных мало будет, и через тыщу лет все люди будут из моря питаться. А международным языком станет арабский. Неужели так и будет?! Ох, и занимательно пишет Булгарин!
- Говорят, Пушкин его не любил. Мол, Фаддей Венедиктович на Сенатской «Конституция» кричал, а сейчас старых взглядов сделался и с охранкой сотрудничает.
- Что Пушкин, дорогая! Пушкина забудут. Вот книги Булгарина будут жить в веках, несмотря на то, что он на стороне Наполеона воевал.
- Это да, Пушкин с ним не сравнится. Помнишь, как Булгарин сиротку описал в романе «Иван Иванович Выжигин»? Я рыдала тогда тайком от прислуги.
- А какие приключения потом выпали на долю героя – зачитаешься! Да, интересно пишет Булгарин и поучительно.
- Слава богу, Мишенька, что ты, книжку этого Варфоломея Стеблина выкинул-от.
Михаил Иванович промолчал, ибо прятал книжку «Раздолье» от жены в своём гардеробе.
Не ведал наш помещик, что в то самое время в костромском салоне на Всехсвятской улице поэт Варфоломей Стеблин читал свои стихи.
Среди слушателей были петрашевцы, нигилисты, вольтерианцы, либертины, анархисты – в основном приезжие, а также местные более-менее образованные и надёжные мещане и дворяне, которых привели, дабы заразить их разум вольнодумством и утопическим социализмом. В третьем ряду в полном восторге восседал народник Пшеницын. Он сильно жалел, что в эту минуту с ним нет его друга – помещика Катенина из Чухломы, вот бы он порадовался этим страшным и одновременно прекрасным стихам скандального литератора.
Поэт Варфоломей Стеблин был одет в рубашку, измазанную красной краской, на голове - чёрные деревянные рожки для образа, приколотые заколками к волосам. Ноги обуты в штиблеты на пуговках. Лицо красивое, вытянутое, волосы длинные, слегка вьются. На стуле - старая николаевская шинель. Приняв позу оратора, поэт громогласно возвестил:
Россия, гой, страна воров!
Живёт здесь нация убийц
Среди болот, среди лесов,
Здесь правит кодла кровопийц.
Ты посмотри, каков простор,
Полей российских красота.
Мордвин, татарин, жулик, вор
Здесь пьют казённую до дна.
Поволжья пьяные сыны,
Болота вонь и неба синь.
России лучшие умы
Убиты будут и аминь.
«Браво! Браво!» – закричали зрители. Тут же началась дискуссия о том, что царизм превратил русского человека в животное и какие новые течения помогут вернуть русского человека на пусть прогресса и созидания. Через пять минут горячего обсуждения Варфоломей продолжил свои стенания:
Полукур в кабаке, полугар
«Эталон» в кабаках по весне,
И пьют потомки татар,
Потому что уроды все.
Вот скучает забытый нож
В голенище мордвина Фомы:
Несколько пьяных рож
Зарежет он до зимы.
Поволжье широкой спиной
Стоит на кривых ногах,
Рязанской мордой - собой
Смотрит в души собак.
В пьяном угаре отец
Дочь свою соблазнил,
А сосед, наконец,
Насмерть жену забил.
Великая Русь моя,
Скорбная мать берёз,
Ты пьяная, как свинья,
И грязная, как навоз.
Тут все долго молчали. Кто-то глубокомысленно произносил: «Да...» Пришла очередь третьего стихотворения.
- А знаете ли вы, господа, что город, в который нас занесло, носит имя человеческой жертвы? Итак, посвящается Костроме:
Кострома, Кострома -
То ведь кукла одна,
То ведь жертва одна,
И она сожжена.
То ведь девичий страх
Волокут на костёр,
То и пепел, и прах,
То и Волги простор.
Почему Кострома этот город зовут?
Потому что убийцы в том граде живут.
Зритель зааплодировал. Тут вскочил прилично одетый человек приятной наружности - тонкие мягкие черты лица, кудрявые волосы, чувственные губы. Звали его Александр Николаевич Григоров.
- Так вот, друзья мои, стихи у господина Стеблина, конечно, сильные. Исключительно сильные стихи. Они, безусловно, шокируют. И очень, знаете ли, сильно шокируют. Вы меня знаете, я слов на ветер не бросаю. Я у Павла Ивановича Пестеля служил. В тайном обществе «Южное» состоял. Женщины скоро в нашей провинции станут образованнее мужчин, это я обещаю.
Послышался коллективный смешок.
- Да-да господа, мои. Вот сейчас только появилась у меня мысль, вот вы, любезный поэт, мне её подали. Да, этот город носит имя сожжённой девушки, но при всех вас заявляю: я открою здесь женские училища. На свои деньги открою.
- Так нет же здесь образования никакого, господин статский советник, – возразил Пшеницын.
- Нет, значит будет!
Тут вскочил заросший чёрной бородой, небрежно одетый философ-любитель Авдей Разрывов:
- Женщина - не человек! – воскликнул Авдей, – нет женщин-изобретателей, женщин-великих художников и композиторов. Если бы мужчины не прикладывали свои таланты, общество жило бы в пещерах до сих пор! Зачем вам, Александр Николаевич, тратить деньги впустую?!
- А что же скажут наши славянофилы? – Ефим Андреевич Пшеницын, пытаясь уйти от скользкой темы, обернулся в сторону серьёзного человека с окладистой бородой. Тот, улыбнувшись, встал и, видимо, желая показаться сведущим, задал вопрос из теории стихосложения:
- Ну что же, зовут меня Фёдор Васильевич Чижов, я тут проездом, хотя Кострома – мой родной город. Уважаемый поэт, что за стихотворный размер вы применяете? Просто мы знаем, что и Кондратий Фёдорович Рылеев, и Александр Сергеевич Пушкин писали ямбом и хореем.
- Я в основном пишу трёхсложным стихом, а также свободным стихом. Это ново в поэзии. Пушкина и Рылеева не люблю и не считаю их поэтами.
- А скажите, уважаемый поэт, почему у вас ни строчки о славянах?
- Потому что такого народа не существовало.
- Ну, знаете ли!
Тут народник Пшеницын, понимая, что грядёт совсем уж неистовый спор, достал плоский свёрток. Он распечатал его и извлёк чудесную картину Пети Доброго.
- Дорогой наш Варфоломей, позвольте презентовать вам полотно одного чухломского художника, оно так и называется - «Раздолье».
Поэт долго разглядывал странную картину, забыв о зрителях, и в изумлении произнёс:
- Надо же, вот это и есть искусство!
Потом он достал дорогие золотые часы – подарок генерала — и, взглянув на циферблат, произнёс:
- Однако, господа, пора...
6
Что такое любовь? Неужели просто инстинкт продолжения рода? Или любовь - это нежная привязанность, когда два человека дополняют друг друга? Что двигает известными в Чухломе
бл-ми - мещанкой Лизоветой и её подругой Глафирой? Именно обострённый половой инстинкт. Бесы измотали несчастных женщин так, что они пятью мужиками насытиться не могли. Постоянно чесалось у них между ног, и думали они лишь об одном: найти мужичка, готового присунуть им твердого елдака в любом безлюдном месте.
Напротив, отношения художника Пети и Наденьки Шигориной являли собой чистую любовь и глубокую привязанность. И то, и другое есть две крайности. Райская птица Надя очень сильно полюбила художника и, конечно, мечтала о свадьбе и детях, но Петя не мог ей этого дать. Девица вовсе не была развратной, и сны ей снились только про Петрушу – то они в стогу, то на алькове, а ведь она имела весьма скудные представления об анатомии мужчин и не знала, как это происходит у жены и мужа.
Надежда прогнала помещика Ипполита Дементьевича Черногубова, который усердно к ней сватался. Родители смотрели на муки дочери, и сердце их разрывалась на части, к тому же они уже мечтали о внуках, а дочь их сидела в углу да пела:
Ты свети, свети, свети, светел месяц,
Обогрей ты нас, красно солнышко,
Прикатись ты к нам, государь – батюшка,
С восточной, государь, со сторонушки,
Из своей, государь, из неволюшки,
Покажи ты нам свой пречистый лик,
Ведь мы ждём тебя всяко времечко.
Так прошла зима и снова пришло тепло. Тем летом в Чухлому с восточной стороны, то есть из Сибири, снова пожаловал старец Громов, на которого охотилась вся жандармерия Российской империи. Этот человек, обладавший фантастической силой убеждения, сумел склонить к оскоплению тысячи человек по всей России. В Чухломе многие будут помнить то событие, как Оскопление пяти.
Оскопление пяти было обставлено особенно торжественно. В тот вечер решалась судьба четырёх мужчин и одной женщины – райской птицы Наденьки Шигориной. На стене большой избы висел крест, портреты Селиванова и пара странных икон. Так же всё помещение было украшено лентами и белыми полотенцами. Надобно сказать, что на иконы никто не молился, лишь изредка какой-нибудь брат, перешедший из беспоповского толка, по привычке осенял себя двоеперстием. Зрителей было человек десять. Все расселись по лавкам, среди них Петя Добрый. Заправляли действом Кузьма Себорин, богородица Прасковья и Пятница Епистимия. Они прокипятили инструмент, накалили в печи стальные печати, приготовили стерильные повязки. Кормчий Громов с белым платочком на шее всё время возглашал славу Христу-искупителю да истиной вере: «Как противиться греху?! Мусульмане носят чадру, но разве это избавляет их от греховных мыслей?! Нет! Наш путь истинно верный, братья мои, церковь же - муравьиное гнездо с язычниками. Удесные близнята вам не дают праведно жить, посему Господь не обрезание завещал народу своему, а оскопление. Что толку от обрезания? Убелимся, и не будут досаждать нам более греховные помыслы. Бесы отступятся, и войдём через исполнение завета в царствие небесное!»
Скопцы на лавках затянули песню:
«От белой зари, от Сион – горы,
От Восток – страны, от Иркутска
Летят голуби, летят белые,
Летят тучами, за крест мучимы.
Все скопцы-бельцы земли греческой,
Именитые, знаменитые,
Знамена несут, кандалы трясут,
В колокола звонят:
С нами бог богам, с нами царь царям,
С нами дух духам.
Он прошёл огонь – полымя, костры огненны,
Он идёт – грядёт в грады царские,
В места райские…»
Приступили. Первым вызвался мещанин Фома Котов. Он сел на специально изготовленное пологое кресло и запрокинул назад голову. Руки его привязали ремнями, подол белой рубахи задрали на голову. Громов стал читать молитвы громко и неистово и возложил на чело Фомы правую руку. Помещение наполнилось какими-то экстатическими энергиями, самого Фому трясло, но не от страха. Прасковья перетянула его мошонку бичевой. А Кузьма быстро отхватил её бритвой. Фома взвыл сквозь зубы и ненадолго отключился, когда Пятница Епистимия прижгла рану раскалённым железом. Всё. Даже кровь перестала течь. Белый голубь очнулся и пошёл прилечь, все радовались и ликовали. Остальные мужчины спорили, кто следующий – новая чистая жизнь открывалась перед ними. Потом мужики все, кроме Громова и Себорина, вышли - пришла очередь Наденьки. «Петя, останься, подержи меня за руку», - просила влюблённая девица. Художник приблизился. Ох, и кричала Надя, несколько раз сознание теряла. Вырезали ей грудные железы и прижгли калёным железом. Итак, пять жителей Чухломы за одну лишь ночь прошли через первое убеление. Это и называется огненным крещением, ибо нет ничего страшнее и нелепее, разве что гари или пощение до смерти.
Той ночью Наденьку оставили на крыльце её дома, постучав в дверь, ибо сама идти она не могла. Узнав о случившемся, отец и мать потеряли сознание, а когда их привели в чувство, стали неистово кричать. Надя же, лёжа на кровати, стонала и просила помощи. Ей было очень больно. Все конечности у неё похолодели. Потом девица престала стонать и впала в прострацию. Широкими зрачками смотрела она в пустоту. Голос Нади сделался еле слышным, черты лица заострились. Хрипло и судорожно дышала голубица. Потом начались судороги и она умерла. Холодными и сухими губами девушка прошептала перед смертью: «Теперь мы вместе». Ей привиделось, как они с Петей бегут по дороге, а над ними парит райская птица. Они смеются, они счастливы, ведь этот сон больше никогда не закончится.
7
Михаил Иванович застал прислугу за выносом картин Пети Доброго прочь из дома.
- Кто велел?! А ну назад! – осадил дворню помещик.
Прислуга потащила полотна в дом, на ходу разъясняя барину, что приказали сама Лизовета Николаевна.
- Мишенька, все в Чухломе его картины выкидывают. Он у Шигориных дочку сгубил. Померла она после оскопления. В бегах он теперь, и старец ихний в бегах, и Себорин, и Прасковья с Епистимией. А многих уже сарестовали жандармы, и Таню храмую сарестовали.
- Пойдём, радость моя, в дом. Успокойся, бог им судья, а не мы с тобой. Ты ведь долгое время его знала и ничего плохого про него не говорила, как же ты сразу картины выбросить велела? Неужели мы всегда должны всё делать, как другие? У нас что, своего мнения нет? Спой-ка нам лучше песенку «Ванька-ключник».
Лизавета Николаевна немного успокоилась и села за фортепиано марки «Diederichs Frères», доставленное в прошлом году из Петербурга прямо к юбилею их свадьбы. Дворня в соседней комнате положила картины и приготовилась слушать концерт.
После того, как Михаилу Ивановичу прислали тетрадь с нотами на стихи Всеволода Крестовского, такие домашние концерты проходили часто. Прислуге были понятны и близки стихи великого поэта, и они часто подпевали за стенкой:
«В саду ягода-малина под закрытием росла,
А княгиня молодая с князем в тереме жила.
А у князя был Ванюша, Ванька-ключник молодой,
Ванька-ключник, злой разлучник, разлучил князя с женой…»
После Ваньки-ключника обычно пели «Владимирку»:
«Ой, дорога ль ты, дороженька пробойная!
Ты пробойная ль дороженька, прогонная!
Уж много на Руси у нас дороженек,
Что дорог ли шарокатных, поисхоженных:
По иным гоняют царских слуг — солдатушек,
По иным бредет убогий богомольный люд…»
После «Владимирки» запевали самую грустную - «Полоса»:
«Полоса ль ты моя, полоса!
Не распахана ты, сиротинка,
И тебе не колосья краса,
Не колосья краса, а былинка…
Знать, хозяин-то твой в кабаке
Загулял не одну уж неделю
Иль от горя – в гробовой доске
Отыскал на погосте постелю.
А быть может, и то: в кандалах
По Владимирке пахаря гонят,
За широкий, за вольный размах
Богатырскую силу хоронят…»
Девки плакали, мужики грустили, и все они любили своих хозяев за то, как те понимают их жизнь. А понимали русского человека польский дворянин Всеволод Крестовский, крестьянские поэты Иван Варакин, Фёдор Слепушкин, Михаил Суханов – истинные гении русской поэзии того времени. Поэтому Михаил Иванович Катенин по примеру брата Николя тратил столько сил, чтобы заполучить их книги в свою библиотеку, ведь неизвестно, что будет дальше – останутся они в веках или будут забыты.
Добавить комментарий