С чего начинается родина? Известная песня уверенно отвечает: «... с картинки в твоем букваре». Что ж, если родина начинается с картинки, расскажу, с какой именно началась она для меня и миллионов моих сверстников.
Когда на одном из самых первых уроков в первом классе мы раскрыли новенькие буквари, нам сказали: вот эти картинки нужно зачеркать – на них нарисованы плохие дяди, враги народа (буквари были выпущены в 1937-38 годах). И мы, в первый раз обмакнув перья №86 в чернильницы-непроливайки, с наслаждением (известная детская проказа) зачеркали картинки в букварях – портреты марашлов Тухачевского, Бдюхера, Якира....
...Как хорошо, что моя настоящая родина начиналась не с картинки в букваре, а с того, что оставляет душу навсегда живой - с высокого дерева, надежно прикрывшео меня своими ветвями-крыльями, с бескрайнего луга с ромашками чуть ли не с мою мальчишечью ладонь, ирисами, диким луком, дубовыми перелесками, блеска медленной реки, то тусклого, то яркого, сурвого леса, таившего на своих полянах грибов, кустов малины, рассыпанной под ногами черинки...
Теперь вернусь от этого эпизода с зачерикиванием картинок в букваре всего на день назад – память работала уже тогда, отмечая то, что ей, моей памяти, казалось достойным внимания.
Когда 1 сентябра 1941 года перед нами, первоклассниками, еще во дворе школы (цветы, цветы вокруг, а главное – новенькие, удивительно – новизной! - пахнущие портфели у нас в руках – с книжками, тетрадями, где нет еще ни одной буквы, ни одной кляксы, пеналами...), когда перед нами предстала наша учительница, когда она позвала нас за собой, я заплакал и не захотел идти за нею в класс. Мне не понравилось ее лицо – худощавое, удлиненное, нервное, голова ее заметно и беспрерыно тряслась. Я вырвал руки из рук родителей и кинулся прочь...
Алевтина Николаевна Торопова учила еще мою мать, она - отличительная в то время от других людей особенность, которую постоянно подчеривали, - была дочерью попа.
На уроках Алевтина Николаевна часто срывалась на гнев. Помню, я не смог сразу за ней повторить падежи (именительный, родительный, дательный...), она сердито стучала сухоньким кулачком по мей спине...
Через много лет, приехав на родину, я узнал, что Алевтина Николаевна, первая моя учительница, напомню, жива, я входил в ее двор, входил, помня худощавое, нервное лицо и трясущуюся голову.
На деревянном крыльце сидела круглолицая старушка, вязавшая из стеблей спелой пшеницы некий декоративной направленности, легкомысленный венок. Я поздоровался с круглолицей и спросил, могу ли я видеть Алевтину Николаевну.
-А что если это я? – кокетилво ответила старушка. Лицо ее сияло беззубой улыбкой.
Я сказал, кто я, кокетиливость мгновенно сменилсь той грустью, с какой вспоминают далекие и тяжелые годы, сменилась и больше уже не возвращалась.
Мы вошли в ее комнату. Алевтина Николавевна угощала меня чаем с медом и, выслушав коротко изложенные мои приключения и мамину, ее ученицы, жизнь, стала, непрерывно и мягко кивая головой, говорить о себе, о своей дочери, уехавшей далеко... о внуках, которых редко видит, показывала фотографиии...
И вдруг, будто зная, что я должен спросить об этом, рассказала...
...Как за три года до войны была она на районной конференции учителей – кажется, известные августовские чтения перед новым учебным годом - и как, сидя в глубине большого зала, с вниманием слушала докладчика, приехавшего из самой Москвы чиновника. Микрофонов тогда не было, зал был набит людьми туго, и приходилось изо всех сил напрягать слух, чтобы не пропустить ни слова. Тем более, что с трибуны сообщалось невероятное, страшное – о затесавшемся в их учительские ряды враге.
Опытный оратор говорил о нем, долго, до поры не называя фамилии, исподволь готовя взрыв. Рассказывал о его изощренной подлости, изворотливости. О том, что, затаившись, враг, потомок извечных врагов народа, ждет своего часа и, отравляя сознание подрастающего поколения, готовит его, должно быть, к грядущему контрреволюционному перевороту. Говорил о бдительности, о непрстительной доверчивости людей и в особенности учителей, об отсутствии у них острого чутья на чуждые нашим идеалам слова и акции...
Зал слушал, затаив дыхание. Зал не подозревал, что и тут, в серой глубинке, могут твориться такие, под стать только столице, страшные дела.
Моя будущая учительница слушала, вытянув шею и, что называется, раскрыв рот, напряженно ожидая, когда наконец назовут имя этого чудовища. И вот выступающий, до предела накалив зал, выждал минуту и швырнул как гранату в людскую гущу имя врага:
-Торопова!
Голова моей учительницы дернулась, как от удара, и с тех пор уже до конца дней, тряслась то сильнее, то слабее, иногда снова вздрагивая, словно кто-то опять выкрикнул ее имя в переполненном людьми зале.
Такой мы все – много-много выпусков – ее запомнили.
Алевтину Николаевну после того собрания лишили работы, она ждала ареста, но через полтора года в школе ее восстановили, признав обвинения московского оратора, не знаю уж по каким причинам, недостаточными или беспочвенными.
Вот так, через первую мою учительницу, через трясущуюся ее голову, познакомился я с ужасом того времени и с тем бдительным человеком, что швырнул, как гранату, в переполненный зал имя врага народа – Тороповой Алевтины Николаевны, имевшей неосторожность родиться в семье попа.
Добавить комментарий