В очереди за диагнозом. Из записок логопеда

8delay.jpg

И снова, как 25 лет назад, моя телефонная трубка привычно легла на рычаг. Вспомнить этого удивительного мальчика несмотря на годы длиною в четверть века и на немалое количество детей, побывавших за это время в моём офисе, не составило огромного труда. А ещё я помнила его Маму, настойчивую, требовательную, уверенную в своей правоте. 

-Мы прилетели к вам с другого конца Америки не для того, чтобы в сотый раз получить этот сумасшедший диагноз. Аутизм мне больше не нужен. Этим диагнозом я сыта по горло, его щедро раздавали нам все клиники и центры речи, в которых мы побывали. У моего сына нет аутизма, я это точно знаю, я - врач. Конечно, не в моей компетенции установить логопедический диагноз, но то, что ребёнка ошибочно диагностировали модным сегодня аутизмом и поместили в программу, не имеющую к нему никакого отношения, у меня не вызывает сомнения. Да, вы видите некоторые черты аутизма, но это то, что он приобрёл в классе для «особенных» детей, копируя их поведение, их стереотипные движения, крики. 

Я плакала, когда его зачислили в этот класс, мои требования пересмотреть заключение всегда влекли за собой длительное пребывание в очереди за правильным диагнозом. Стояла в очереди подолгу, ждала, надеялась,

но …никто не утомлял себя, не стремился разобраться в этой непростой ситуации, никто не хотел отвечать за ошибки своих коллег, за их небрежность и безразличие, за неверный диагноз. Никто не был наказан за то, что мальчик в этой программе просто-напросто деградировал.

 Я знаю, что у вас нет волшебной таблетки от молчания, но, ради всего святого, помогите моему ребёнку, умоляю вас, помогите, это моя последняя надежда! 

Наш сын родился вторым ребёнком вскоре по приезде в Америку. Мы с мужем мечтали продолжить врачебную карьеру; учёба, Каплановские курсы, подготовка к экзамену отнимали не только по 20 часов в сутки, но и остатки наших сил. Поэтому новость о беременности мы встретили без особого энтузиазма, тогда рождение ребёнка, да к тому же и в мои 40 лет, было абсолютно «не ко двору».

Мне стыдно сказать, но, наверное, ни один ребёнок не появлялся на свет более нежеланным, чем наш сын. 

Это было так невовремя, так некстати, мы и дочке-то не могли уделить должного внимания, а тут второй ребёнок. Но…что случилось, то случилось. Родился Илья раньше срока, маленький, синюшный, такой слабенький, что и на руки -то его взять было страшно. Через несколько недель после родов, напрягая последние силы, я решила шагать дальше, прокладывая путь к своей любимой профессии. 

Трудно было сделать свой выбор: состояться как врач или как мать, я выбрала карьеру, бросив малыша на попечение мексиканской няни и нашей десятилетней дочери. Видели мы своего сына в основном только спящим, дневного времени критически не хватало; резидентура и бесконечные дежурства изматывали до предела.

А когда наконец-то мы обрели статус лицензированных врачей и возможность практиковать в Америке, мальчику нашему было уже три года. Очаровательный малыш с грустными библейскими глазами молчал, не мог произнести ни одного слова, и только иногда несколько невнятных слогов вырывались из его рта. 

Тогда и начались наши бесконечные походы по врачам, речевым клиникам и логопедическим кабинетам. Как же я корила себя за свой нелепый выбор, да, я стала врачом, но упустила своего ребёнка, отняла у него детство. 

Её пламенную речь остановить было совершенно невозможно, это был крик души, крик матери, годами безуспешно стучавшуюся в закрытые двери. 

Однажды, находясь в полном отчаянии, она случайно наткнулась на мои статьи о дефектах речи и о работе с детьми, страдающими безнадёжными речевыми проблемами. Сразу же связалась со мной, и уже на следующий день они с сыном переступили порог моего офиса. Обследование длилось долго, и всё это время женщина напряжено следила за каждым моим движением, стараясь заглянуть в записи и предугадать заключение, за которым она так долго стояла в очереди.

 Илья, 5 лет, слух сохранный, первичный интеллект в норме, словесные команды выполняет, предметы и картинки узнаёт, но назвать не может, словарный запас значительно ниже возрастной нормы, связная речь полностью отсутствует, на контакт идёт осторожно, игру принимает. Временами играет пальцами, обнюхивает предметы. 

 В этом возрасте ребёнок, как губка, впитывает в себя всё, что видит, и, находясь два года в группе для детей, страдающих аутизмом, он стал копировать их ритуальные движения, их поведение.

Диагностировать такого ребёнка очень не просто, трудно вычленить, что первично, а что прилипло в процессе общения, в чём причина его затянувшегося неумения говорить, почему неверный диагноз повторялся снова и снова. Что это? Халатность специалистов, нежелание логически мыслить и размотать запутанный клубок?

Илья страдал тяжелейшей задержкой речевого развития, отягощённой лёгкой степенью речевого недуга под названием Алалия. Алалия это - нарушение речи, её недоразвитие или полное отсутствие, которое случается по разным причинам, как внутриутробным, так и внешним.

А у этого мальчика причин было предостаточно: рос он в обстановке трёх языков, в дефиците общения с родителями, в недостатке внимания к развитию его речи, к тому же - травма головы в возрасте одного года, когда няня, спускаясь по лестнице с ребёнком на руках, упала и у малыша было сотрясение мозга. И конечно же, неверный диагноз и зачисление в класс для аутичных детей, где он потерял два года самого интенсивного развития речи.

Целых два года, с трёх до пяти лет, когда можно было сделать так много, когда его речь могла бы успешно развиваться при наличии необходимой логопедической помощи. Но… ошибки и случайности, небрежность и нелепости, словно снежный ком, накатывались одни на другие. А время шло, ребёнок не только не получал нужной речевой терапии, но и находился в программе, тормозящей развитие его речи и интеллекта. 

Они остались в Бостоне на двухнедельный курс интенсивной терапии. Занимались мы по многу раз в день, чередуя час занятий и час отдыха, и только дневной сон давал ребёнку более длительную передышку. С каждым днём и с каждым часом Илья всё больше и больше втягивался в работу, удивляя нас своим старанием наверстать упущенное, радуя своими успехами. 

Незаметно пролетели две недели наших занятий, 

Илья покидал мой офис увозя с собой обретённое умение слушать и слышать, смотреть и видеть, умение заниматься, а не скучать играя пальцами, значительно обогащённый словарный запас и первые ростки разговорной речи, а главное - желание говорить.

А ещё через некоторое время вся семья покинула штат Орегон и переехала в Бостон, теперь мы имели возможность продолжать нашу агрессивную терапию. Ежедневные речевые игры развивали его внимание и память, понимание речи и навыки общения, способность задавать вопросы, думать и принимать решения. 

Илью перевели на домашние обучение, и в школу он вернулся только через два года. За это время он овладел речью, полностью компенсировался и догнал своих сверстников по всем показателям. Ушли навсегда двигательные стереотипии и сцены аутичного поведения, ушёл навсегда класс для «особенных» детей. 

Долгой и трудной была дорога мальчика к речи, дорого ему обошлась эта нелепая ошибка диагностики. Хорошо, что родителям его хватило сил, мудрости и решительности кардинально поменять всё в своей жизни; покинуть насиженное место и переехать в другой штат, оставить любимую работу и обрести «новые профессии»: мамы-репетитора и мамы-ассистента логопеда.

Конечно, я не вылечила его Алалию, потому что вылечить её невозможно, но её можно скомпенсировать, так что нарушение было абсолютно незаметно. Илья успешно закончил школу, получил образование, обзавёлся семейством. Но что же привело его ко мне через годы, что заставило через 25 лет снова переступить порог моего офиса теперь уже в Нью- Йорке? 

Сегодня он привёз на обследование своего трёхлетнего сына, боясь упустить что-либо в его речевом развитии, они с женой всё время внимательно следили за его речью, за увеличением словарного запаса, за поведением.

К сожалению, зачастую родители не замечают отставание в речи своего ребёнка или небрежно относятся к задержке её развития. А между тем молчание малыша, отсутствие слов в возрасте 2 лет или предложений в 3 года должно настораживать и требовать незамедлительной помощи логопеда. Грустно, что детей с речевыми проблемами с каждым годом становится всё больше и больше, а ведь каждому из них можно было помочь, вовремя обратившись к специалисту.