Давным-давно, когда ещё существовало государство под названием «Советский Союз», в газетах этой страны существовали рубрики: «В редакцию пришло письмо» и «Письмо позвало в дорогу». Это же надо, как сохранились эти рубрики в памяти! А вспомнились они, когда я получил по электронной почте вот какое письмо:
Александр Фишелевич, здравствуйте! С великим интересом читаю Ваши мемуары «Жизнь и смерть еврейского театра. Факты семейной биографии». Нашла я их и случайно, и, видимо, не случайно - я занимаюсь архивом лит.критика, «космополита» Федора Марковича Левина.(http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/11211.php) В архиве Левина есть короткие записки с вечера памяти Мандельштама 1965 г., где среди тех, кто читал его стихи упомянут студент театрального училища Лахман. Возможно, это Вы? С искренним уважением, Татьяна Викторовна Левченко.
Это письмо позвало меня в дорогу: в прошлое, на много десятилетий назад. «На волне моей памяти» я унёсся в давний 1965 год 20 века. Оттепель давно окончилась, но след её ещё не простыл. Эхом оттепели стал вечер памяти Осипа Эмильевича Мандельштама в концертном зале Дома культуры Московского государственного университета.
В театральное училище имени Щукина поступила просьба от Ильи Григорьевича Эренбурга прислать двоих студентов для чтения стихов на вечере памяти Мандельштама. Были выбраны студенты третьего курса актёрского факультета Валерий Иванов и Александр Лахман, то есть я. По предварительной договорённости, стихи я должен был получить у самого Эренбурга. Он жил на улице Горького (ныне Тверской), в доме №8, который находился напротив здания Моссовета.
Вход с улицы Горького был в крупнейший в те годы в Москве книжный магазин «Сотый», а вход в жилую часть дома был сбоку, из сквера. Тогда ещё двери подъездов не запирались; для того, чтобы войти, не надо было знать код и не было интеркома. Я зашёл в подъезд, поднялся на нужный этаж (не помню, какой), подошёл к двери, обитой коричневым дерматином, позвонил в звонок. Илья Григорьевич меня уже ждал.
Он открыл дверь. Я увидел человека, хорошо мне знакомого по фотографиям в газетах, журналах и книгах. Но меня поразил его бледно-жёлтый цвет лица. Седые волосы были всклокочены. В руках он держал листы бумаги с перепечатанными на пишущей машинке стихами.
- Здесь двадцать отобранных мною стихотворений Мандельштама. Выберите десять, которые вам понравятся, для публичного чтения. До встречи.
Этот короткий разговор состоялся в прихожей. Кроме «Здравствуйте!» и «Спасибо!» я ничего не смог сказать. Получил страницы со стихами, понял, что продолжения разговора не будет, и ушёл.
Дома пять стихотворений отобрал для себя, другие пять оставил для Иванова. Стихи надо было выучить за два дня до выступления.
Незадолго до этого я побывал на вечере зарубежной поэзии в исполнении мастера художественного слова Вячеслава Сомова. Мне понравилось, что артист сопровождал стихи короткой аннотацией, комментарием. Я решил сделать нечто подобное при чтении стихов Мандельштама. Стихи трудно укладывались в памяти. Поэтому, идя на вечер Мандельштама, я ужасно волновался: только бы не забыть текст. Я не раз видел, как опытный и известный чтец Дмитрий Николаевич Журавлёв, читая поэмы Пушкина, вдруг забывал текст и бил себя кулаком по лбу, торопясь вспомнить забытую строчку.
Придя за кулисы, я узнал, что Валерий Иванов по какой-то причине не приехал, и мне придётся выступать одному.
Зал был полон. На сцене стоял длинный стол, за которым сидели незнакомые мне люди во главе с Эренбургом. Я ждал за кулисами, когда меня пригласят. Вдруг из кулисы напротив вышел и направился к столу высокий худой, аскетичного вида старик. Он шёл, опираясь на палку. Видно было, что ноги его не слушались. Это был Варлам Тихонович Шаламов. Увидев его, Эренбург встал. Шаламов, не говоря ни слова, сел на ближайший стул.
Эренбург взглянул на бумагу, лежавшую перед ним на столе, и произнёс:
- Стихи Осипа Мандельштама прочитает студент театрального училища имени Щукина Иванов.
...И вышел я.
- Нет, я не Иванов. Наоборот, я Лахман, - сказал я смущённо.
В зале раздался смех. Видимо, зрители и без моих слов поняли, что я не Иванов. Илья Григорьевич был серьёзен:
- Читайте.
Я начал с известного ныне «Мне на плечи кидается век-волкодав...»:
«За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, -
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей».
Затем я объявил: «Голубые глаза и горячая лобная кость». Это стихотворение Мандельштам посвятил своему другу, поэту Андрею Белому, с которым...
...Я бы наплёл немало глупостей по поводу отношений Мандельштама и Белого, но тут мне передали записку от Эренбурга: «Не надо комментировать. Читайте стихи». Я покраснел и, спасибо Илье Григорьевичу, благополучно продекламировал всё, что должен был.
Мне, нынешнему, до сих пор стыдно за себя, тогдашнего, 19-летнего. Стыдно за то, что я до своего выступления не читал стихов Мандельштама, стыдно за то, что я увидел в Шаламове глубокого старика, хотя ему было всего 57. Да и как ещё мог выглядеть человек, которого мучили в лагерях на Колыме 16 лет. Эренбург, на бледно-жёлтый цвет лица которого я обратил внимание, умер через два года после того вечера.
...А стихи Мандельштама и «Колымские рассказы» Шаламова я стал понимать много позже, когда ушёл из актёрства и перестал, по словам Станиславского, «любить себя в искусстве».
Добавить комментарий