Ирина Чайковская. Дорогой Сергей, вы удивительно разносторонни в своей деятельности – писатель и журналист, поэт и переводчик, публицист и историк церкви. К тому же, вы доктор исторических наук, то есть принадлежите к академической науке. Что вы отвечаете, когда вас спрашивают о профессии?
Сергей Бычков. Отвечаю кратко: историк Русской Церкви. Все остальное отошло в прошлое. Хотя иногда приходят стихи.
И.Ч. А как все начиналось? Каким образом человек, родившийся в семье военного и, вследствие этого, вместе с родителями и еще тремя их чадами колесивший по стране, - родился в Ереване, потом последовали Красноярск, Алма-Ата, Оренбург, - в конце концов оказался на филологическом факультете МГУ? Да и не так рано очутился – кончил почти тридцатилетним. Что было ДО?
С.Б. В 1965 году умерла мать. С отцом они расстались раньше. У него возникла новая семья. Нас было четверо в семье — кроме меня, еще три сестры. Я оставался кормильцем. Учился в медицинском институте. Вполне успешно. Совмещал учебу с работой. После смерти матери семья распалась. Две младшие сестры, по решению родственников мамы, уехали к отцу. В 1967 году я почувствовал, что задыхаюсь в Оренбурге. Зимой в первый раз поехал на неделю в Москву. Проводил время в Третьяковке и Пушкинском. Импрессионисты пленили меня. Я дышал полной грудью около их полотен. В Третьяковке познакомился с молодым художником, моим ровесником. А когда вернулся в Оренбург, понял, что все ресурсы общения исчерпаны. Бросил институт и с одним чемоданом уехал в Москву. Решил поступать в МГУ на филологический факультет. Тогда же познакомился со священником Александром Менем, который служил в Покровском храме в подмосковной Тарасовке. Он окружил меня заботой. Тогда же подружился с его прихожанином Михаилом Аксёновым-Меерсоном, который в течение нескольких десятилетий служит в храме Христа Спасителя в Нью-Йорке. Миша был моим Вергилием. Благодаря ему я познакомился с Самиздатом. Те книги, которыми он меня снабжал, окончательно сформировали мое мировоззрение. В МГУ я поступил только в 1969 году.
И.Ч. В наше время, когда кандидатскую защищают чуть ли не сразу после института, вы защитили первую диссертацию в 46 лет. Зато где? В петербургском Пушкинском Доме – центре филологической науки. Мне интересно, с чем связана довольно поздняя ваша защита. Были помехи?
С.Б. В Москве я познакомился со священником Сергием Желудковым, который дружил с диссидентами. С 1968 года попал в поле зрения КГБ. Накануне вторжения советских войск в Чехословакию родственники предупредили меня, что вызывали в КГБ моего дядю и сообщили ему, что я «связался» с инакомыслящими. На самом деле, я посещал литературное объединение при МГУ, которое вёл поэт Эдмунд Иодковский, личность неординарная.
Там я подружился с молодыми поэтами и прозаиками — Марком Ляндо, Николаем Боковым, Владимиром Галкиным. Нас объединяло неприятие советской действительности. Нам претила ложь, которой было пронизано все общество, так называемое «двоемыслие». Когда человек думает одно, а говорит другое. На самом деле это обыкновенная паранойя, которая усиленно насаждалась большевиками в СССР. Мы не бегали по редакциям, пытаясь пристроить свои произведения, подстраиваясь под «генеральную линию». Наша позиция была сразу чётко определена - никаких компромиссов с советским режимом. В течение десяти лет я скитался. Работал в провинции. Возвращался в Москву. В 1975 году закончил МГУ. Был прихожанином Сретенского храма в Новой Деревне, недалеко от подмосковного Пушкино, где служил отец Александр Мень. В 1982 году пережил обыск — мой дом в течение дня перетряхивала бригада сотрудников КГБ. Потом последовали увольнение с работы, внесудебные преследования. В приходе я занимался религиозным воспитанием детей. А за это в уголовном кодексе СССР была предусмотрена статья. Преследования длились вплоть до 1987 года. Важно было выжить. И лишь весной 1987 года я смог при содействии академика Д.С.Лихачева поступить в аспирантуру Пушкинского Дома.
И.Ч. Еще одна загадка в вашей биографии - в 21 год вы стали прихожанином церкви Покрова в Тарасовке, где служил Александр Мень. 1967-68 гг. – время, когда такое поведение для молодого человека было странным, все связанное с религией преследовалось. Воцерковленных не брали на учебу, на работу... Что привело вас в церковь?
С.Б. Летом 1968 года я пережил прикосновение Высшего. С художником Андреем Сперанским мы принимали гостей из Троице-Сергиевой лавры. Он пошел проводить их до метро, а я, в совершенном отупении, начал убирать посуду со стола. Почувствовав смертельную усталость, прилег на кровать и мгновенно провалился в глубокий сон. Мне снилось, что я нахожусь где-то на даче, в лесу. Выхожу на балкон, и вдруг сквозь ветви ко мне властно пробивается свет, совсем не похожий на солнечный. Он проник в мою душу, наполнив ее неизбывным счастьем, пронизав все мое существо. Он заполонил всего меня, так что сам стал огнем и светом. Вот как описывает это переживание святая Тереза Авильская: «Солнечный свет перед этим так темен, что и глаз на него открывать не хотелось бы... Разница между двумя этими светами такая же, как между прозрачнейшей, по хрусталю текущей, солнце отражающей водой и темнейшей, по темной земле, под темным небом текущей. Да и вовсе не похож этот Божественный свет на солнечный: естественным кажется только он один, а солнечный — искусственным... И так внезапно являет его Господь, что если бы надо было только открыть глаза, чтобы увидеть его, мы не успели бы; но все равно — открыты глаза или закрыты, если угодно Господу, чтобы мы увидели тот Свет...». Когда в мое сердце проник этот Свет, я находился в глубокой дреме и глаза мои были закрыты. Но я не только видел его, я горел в нем! Не могу сказать, сколько времени продолжался мой сон. Думаю, что не больше 15-20 минут. Сквозь сон я услышал звонок в дверь. Еще не проснувшись, кинулся к двери, открыл ее и увидел Андрея. «Ты знаешь», - в слезах начал говорить я. «Знаю, знаю», – сквозь слезы отвечал мне Андрей. Без слов я понял, что он пережил то же самое посещение за те краткие мгновения отсутствия. В ту ночь мы не сомкнули глаз. До утра бродили по квартире, ничего не говоря друг другу, даже не пытаясь осознать не заслуженный нами дар, который продолжал сжигать наши сердца. Андрей утром подарил мне книгу переводов русских поэтов, на которой начертал и дату пережитого – 20 июля 1968 года. До сих пор храню его подарок. А воспоминание о пережитом неизгладимо в моей душе. Это посещение забыть невозможно. Оно перевернуло мою жизнь и наполнило ее новым смыслом.
И.Ч. Вы долгие годы провели бок о бок с отцом Александром Менем, были его учеником, потом, после его трагической гибели, - летописцем затянувшегося на десятилетия расследования убийства, не завершившегося до сих пор. Помню, что я, уезжая из России в Италию в 1992 году, положила в чемодан вырезанную из газеты вашу статью об Александре Мене и его злодейском убийстве. Каким на расстоянии в три десятилетия вам видится отец Александр? Возможна ли его канонизация? Откроется ли когда-нибудь правда об его убийцах?
С.Б. Масштаб его личности открывается постепенно. Он был подлинным священником, молитвенником и тружеником. Недаром в КГБ, которое неотступно следило за ним долгие годы, ему был присвоен псевдоним «Миссионер». Сегодня его наследие общедоступно. Русская Церковь уже издала восемь томов его трудов. Его шедевр «Сын Человеческий» - биография Иисуса Христа, переведена на все европейские языки. В храм преподобного Сергия, который возведен на месте его убийства, приезжают люди с разных концов света. Я не сомневаюсь, что придет время, когда он будет причислен к лику святых. Молитвенная связь с ним никогда не прерывалась. Его присутствие в нашей жизни весомо. Придет время - и мы узнаем имена его убийц. Согласно словам Христа: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным.».
И.Ч. Нас с вами заочно познакомил недавно ушедший Николай Боков, прекрасный писатель, глубокий философ, человек большого сердца и неординарной судьбы. А как вы с ним познакомились? Мне кажется, вы – из числа самых близких его друзей.
С.Б. Кроме Миши Меерсона, меня опекала еще одна прихожанка отца Александра Меня - Александра Николаевна Цукерманн. Она познакомила меня с Марком Янкелевичем, который одно время входил в общество «СМОГистов» – «Самых молодых гениев». Его рассказ был даже опубликован в их первом самиздатском сборнике. Марк смотрел на меня свысока, но его снобизм не был отталкивающим. Он ввел меня в литературный мир тогдашней Москвы, привел в литературное объединение при МГУ, которое вел поэт Эдмунд Иодковский, высокий, нескладный, близорукий, напоминавший мне ученого аиста. Там я познакомился с талантливым прозаиком Владимиром Галкиным, писателем Николаем Боковым, поэтами - Марком Ляндо, Михаилом Гуськовым и Львом Кранцбергом. Все они были одарены, но никого не публиковали – их произведениям был закрыт путь в журналы или газеты - как не вписывавшимся в советскую действительность. Литобъединение много дало мне - Эдмунд был хорошо знаком со многими поэтами и литераторами, которые охотно приходили к нему. Так я услышал Наума Коржавина и Александра Бека, подружился со Львом Аннинским. Участников литобъединения сближало одно важное качество - они не питали иллюзий относительно своих произведений и их будущего. Более того, не ходили по редакциям и не предлагали свои творения, прекрасно понимая, что они «непроходимы».
Володя Галкин, сын архитектора, был по образованию технарем, неплохо зарабатывал в патентном бюро какого-то научно-исследовательского института. Внешне напоминал простого деревенского парня, любил лузгать семечки и проделывал это виртуозно. Писал он мрачно, но ярко. Это был не худший образец «фантастического реализма». По сути это были «Записки из подполья» или «Бобок», только вдохновленные советскими реалиями ХХ столетия. Позже в этом жанре, но менее талантливо, работали Виктор Ерофеев и масса эпигонов уже в наши дни - вроде Владимира Сорокина. Меня молчаливо приняли в этот узкий круг. Ребята держались особняком и внутри литобъединения. Все они, кроме Миши Гуськова, были старше меня. Как-то после очередного заседания, купив вина, пошли во двор одного из домов на улице Горького. Распив бутылку, начали по очереди чтение стихов. Володя Галкин хмуро сказал: «А теперь читай ты.» Я прочел несколько стихотворений. «Неплохо», - резюмировал Володя. Я понял, что принят в творческое братство. Критерием отбора было отношение к коммунистической идеологии и самобытность. Всякое приспособленчество сходу отвергалось и осмеивалось. Литобъединение одарило меня дружбой с разными людьми. Наиболее близко и на долгие годы сдружился с Мишей Гуськовым, талантливым поэтом и прозаиком. Позже, уже в начале 70-х, – с Колей Боковым.
Крепко сбитый, русоволосый красавец с пышной шевелюрой, с постоянной сигаретой в зубах, Коля поражал эрудицией и парадоксами. Общение с ним давалось нелегко — он любил подъелдыкнуть, иногда довольно болезненно. Не все друзья спокойно выносили его колючесть. Более полувека нас связывала дружба. Его работоспособность и острота ума поражали. Помню, как летом 1971 года мы зарабатывали на жизнь, возводя щитовой домик в дачном поселке Яхрома под Москвой. Работали по десять часов в день. Потом валились с ног от усталости, но он перед сном всегда урывал время для работы и писал. Год спустя его шедевр, созданный в Яхроме, «Смех после полуночи» был опубликован в журнале «Грани» в Западной Германии. В нем он впервые ввел тему Смерти. Среди его героев были некий Василий, бес Каляка и Смерть. Он ушел от нас 2 декабря 2019 года на 75-ом году жизни. Я до сих пор с болью ощущаю эту утрату. В последние годы мы были единомышленниками во многом. В новой России был издан двухтомник его прозы. Его открытие как мыслителя и прозаика - в будущем.
И.Ч. Сергей, расскажите, пожалуйста, о ваших повседневных занятиях. Что вас сейчас интересует, тревожит, мучит? и что помогает и придает силы? Ощущаете ли вы, что наступила эпоха коронавируса? Как вы с ней справляетесь?
С.Б. Эпоха коронавируса оказалась для меня очень плодотворной. Я прекратил поездки в Москву (вот уже 40 лет живу в 60 км от столицы). Завершил работу над тремя книгами. Готова книга воспоминаний «Золотые нити», которая охватывает период с 1946 по 1990 годы. К тридцатилетию со дня гибели отца Александра закончил работу и выпустил книгу о его наставниках - «Духовные очаги Сергиева Посада». Завершена работа над книгой о другом священнике, моем давнем друге, — Глебе Якунине. Так что весна прошла недаром. Этот год можно было бы назвать годом потерь. Китайская зараза унесла жизни десятков друзей. Я воспринимаю пандемию как экзамен. Архимандрит Таврион (Батозский), один из моих духовных наставников, часто говаривал: «При гробе будет экзамен!» Весь мир теперь пытается сдать этот экзамен. Пандемия проверяет на вшивость всех и вся.
И.Ч. Поскольку вы - историк церкви, не могу не спросить вас и о ней. Что сейчас происходит в русской православной церкви (и в других православных церквах)? Не кажется ли вам, что католичество во главе с папой Франциском, человечным и современно мыслящим, - сегодня некий маяк для всех религиозных конфессий? Как вы относитесь к экуменизму?
С.Б. Русская Церковь находится уже не первое десятилетие в глубочайшем кризисе. Попытка нового, после 1943 года, конкордата с государством только усугубляет этот кризис. Не будем забывать, что кризис заканчивается или смертью или же выздоровлением. Церковь, согласно обетованиям Христа, Ее основателя, умереть не может, “врата ада не одолеют Ее!” Это означает, что неминуемо придет оздоровление. Важно стремиться сделать все возможное, чтобы болезнь была осмыслена и преодолена. Мне глубоко симпатичен папа Франциск. Хотя, на мой взгляд, католичество тоже переживает сегодня не лучшие времена. Экуменизм — это исполнение завета Христа: «да будут все едино». Католиков воспринимаю, впрочем и протестантов тоже, — как братьев во Христе.
И.Ч. Имеет ли для вас смысл словосочетание «оскорбление чувств верующих», когда «верующие» выделяются в особую категорию? Что скажете о фанатиках-исламистах, чьи «оскорбленные чувства» приводят их к убийствам невинных людей?
С.Б. Словосочетание «оскорбление чувств верующих» бессмысленно. Достаточно вспомнить страдания и распятие Иисуса, кончину апостолов и первых мучеников, чтобы понять абсурдность этого понятия. Фанатики были всегда. Как среди христиан, так и среди исламистов. Важно уважать чужие убеждения. Издевательства над основателями авраамических религий, как, впрочем, и других религий, недопустимо. Недопустимо и убийство тех, кто позволяет себе такие издевательства.
И.Ч. Чего бы вы хотели пожелать своему сыну Павлу, аспиранту, филологу-зарубежнику, и всей генерации молодых, живущих сегодня в России?
С.Б. Молодежи в России невероятно трудно. Она не востребована и не нужна. Поэтому отток молодежи из страны необычайно велик. Россия сегодня переживает тяжелые времена. Солженицын как-то сказал, что страна семь десятков лет летела в пропасть. А вылезать из нее будет столетия. Труднее всего приходится тем, кто осознает все проблемы страны, но не уезжает из нее. Я рад, что мой сын продолжает трудиться в России. Надеюсь, что придет время, когда его труды будут востребованы. Молодежи во всем мире приходится очень нелегко. Они сталкиваются со множеством соблазнов, которых в свое время мы не знали. Но и возможности у них гораздо более значительные, чем у нас. Надежда только на них. Им предстоит найти выход из кризиса, который поразил весь мир.
Добавить комментарий