Трудно ли быть евреем?..
В позорные годы российской истории, когда шло "Дело Бейлиса", когда бродил по России призрак кровавого навета и погромы вспыхивали то тут, то там, Шолом-Алейхем писал роман "Кровавая шутка". Позднее была сделана инсценировка, которая в театре шла под называнием на русском языке "Трудно быть евреем", на еврейском - "Швер цу зайн а ид", а на английском - "Хард ту би э джу". В 1983 году нью-йоркский еврейский театр "Фольксбине" решил ставить эту пьесу. Для постановки пригласили израильского режиссёра Исроэля Беккера. Родом из Белостока, он после раздела Польши оказался в Советском Союзе и учился в еврейском театральном техникуме при московском ГОСЕТе. Сразу после войны он, по польскому паспорту, уехал из СССР, был актёром и режиссёром в еврейском театре Мюнхена, потом в театре Габима в Израиле. Исроэль Беккер ставил не только спектакли, но и фильмы.
Когда он прилетел в Нью-Йорк на переговоры о постановке спектакля "Трудно быть евреем", то встретился со своей давней знакомой по ГОСЕТу актрисой Нехамой Сиротиной, моей мамой. Познакомившись со мной и узнав, что я окончил Щукинское театральное училище, Исроэль Беккер предложил мне роль русского студента Вани Иванова, который обменялся паспортом с еврейским другом Хершко Шнеерсоном, чтобы доказать ему, что в России нет антисемитизма. Как всегда у Шолом-Алейхема - смех сквозь слёзы. Я поначалу отказался. Во-первых, давно не играл в театре. Во-вторых, я намного старше героя пьесы. В-третьих, я не владею идишем настолько, чтобы играть на этом языке. Но Беккер отмёл все возражения:
- Актёр, как и чекист, не бывает бывшим. Когда ты войдёшь в образ и загримируешься, станешь намного моложе. А с идишем я тебе помогу, да и твоя мама рядом.
Беккер оказался прав: интерес к новому, ещё не испытанному, победил страх. Если змея сидит в неначатом деле, значит, надо начать, чтобы змея уползла. Я вспомнил, как ещё в Щукинском на втором курсе играл что-то из Мольера на французском языке и чувствовал себя свободнее, чем когда играл на русском. Начал учить роль: днём на репетициях с режиссёром Беккером, а вечером с мамой. То ли общие профессиональные интересы, то ли верный психологический подход к моему воспитанию сделали нас с мамой друзьями. Я долго не чувствовал особой разницы в возрасте, мы могли обсуждать самые разные темы, говорить о театре, книгах, фильмах, опере, балете. Нам было интересно друг с другом. Эта дружба помогла нам пережить первые годы эмиграции, когда иных друзей ни у меня, ни у неё не было.
Осенью 1983 года состоялась премьера. Отзывы о спектакле "Hard to Be a Jew" в газетах, включая ""Нью-Йорк Таймс", были положительные. Кто-то из рецензентов напомнил, что первыми исполнителями главных ролей в пьесе были знаменитые актёры американского еврейского театра Морис Шварц и Пол Муни. Большое внимание англоязычной нью-йоркской прессы к еврейскому театру, игравшему на языке идиш (в начале 80-х годов спектакли шли без титров на английском и русском), было не частым. Мне для роли пришлось из шатена перекраситься в блондина, что, действительно, приблизило меня к возрасту моего персонажа. Я получал огромное, неведомое мне до тех пор удовольствие от игры на еврейском языке.
Мне казалось, что в зале сидят мои бабушка и дедушка, что я играю для них и радую их. В этом языке звучала история моих предков, и я, наконец-то, стал частью этой истории. Из зала носили цветы актрисам - Ципоре Спайсман и Иби Кауфман, а однажды я увидел, как с кресла вскочил с криком "Браво!"импозантный, восторженный Евгений Монасзон - папа Ирины Фогельсон. В отличие от жены и дочери он прекрасно знал идиш.
В том сезоне мы сыграли более 60 спектаклей, что для театра на обочине, игравшем не на английском, очень много. Тогда, играя в Фольксбине, я понял, что быть евреем в Америке, во всяком случае в Нью-Йорке, в этом "городе Хаимов" - "Хайми-тауне", как назвал его однажды лидер афроамериканцев преподобный Джесси Джексон, совсем не трудно. Благодаря этому спектаклю я стал медленно, постепенно снимать с себя совковость, как актёр снимает грим, парик, театральный костюм после долгого спектакля и становится самим собой.
В следующем театральном сезоне на постановку пьесы Play for the Devil ("Игра для дьявола") по рассказу Исаака Башевиса-Зингера "Незримый" вновь был приглашён Исроэль Беккер, а он в свою очередь опять предложил мне роль, на этот раз небольшую и мало интересную, хотя и важную для сюжета: роль Духа Добра (по-еврейски это Йейцер-Тов). Я - Дух Добра, а мой партнёр, актёр Иче Файерстоун - Дух Зла (Йейцер-Хара). Эти персонажи очень часто встречаются в мистических рассказах Башевиса-Зингера. Оба духа живут в каждом человеке и беспрестанно ведут борьбу друг с другом.
Пьеса была несколько тяжеловесной и постановка не имела большого успеха. Да и мне изображать из себя дух какого-то абстрактного добра было не так увлекательно, как играть Ваню Иванова, превратившегося в Хершко Шнеерсона. На этом спектакле моя карьера еврейского актёра закончилась. В том, что "Игра для дьявола" не имела большого успеха, режиссёр Исроэль Беккер винил актёров. Об этом он писал мне из Израиля: "Я уже слышал от многих людей, что спектакль тянется на 25 минут больше, чем мы установили во время репетиций и генерального прогона. Вот что значит, когда режиссёр сидит в Тель-Авиве, а театр играет в Нью-Йорке. Я помню, как то же самое случилось со спектаклем "Бог, человек и дьявол", который я раньше ставил в "Фольксбине". Я просто не узнал мою работу, когда труппа приехала к нам в Израиль на гастроли. Это меня тогда очень огорчило.
А теперь о другом. Я очень сожалею, что умер Норберт Горовиц. Он был на нашем спектакле, и я с ним виделся. Трагическая фигура. Талантливый студент театральной школы при ГОСЕТе. После выпуска был принят в театр. Потом арест. Пять лет в Сибири. Сразу после войны был освобождён как обладатель иностранного паспорта. Я встретил его в Киевском государственном еврейском театре. Потом он работал в моём еврейском театре в Мюнхене. Передайте привет Нехаме, вашей маме. Мне очень понравились её стихи на идише".
Стихи были записаны на пластинке Нехамы Сиротиной "Их хоб а шпрах", которую мы подарили Беккеру. С упомянутым в письме Норбертом Горовицем мы были дружны, бывали у него дома. После развода с женой, еврейской американской актрисой Ритой Карин-Карпинович, Норберт женился на очень красивой эмигрантке из Румынии по имени Мина.
Она была лет на 20 моложе Норберта и владела массажным кабинетом. Она любила мужа и очень страдала оттого, что в нём вдруг проснулась первая любовь к остававшейся в Москве бывшей актрисе ГОСЕТа Мане Котляровой. Мария Ефимовна была вдовой, жила одна. В молодости она была очень красива. Да и в старости была по своему хороша: отличалась стройной фигурой, весёлым, лёгким нравом, активно консультировала московских актёров, игравших в пьесах Шолом-Алейхема, написала книгу воспоминаний "Плечо Михоэлса". К ней, Манечке, Норберт летал из Нью-Йорка по несколько раз в году. Почти как у Чехова: "В Москву, в Москву!" Им обоим было тогда под 70. Воистину "Любви все возрасты покорны".
Но однажды Норберт, вернувшись из Москвы, с грустью сказал нам: "Всё. Это был последний раз". Причину он не объяснил, но в Москву больше не летал.
Удивительными людьми были Норберт Горовиц и актриса театра "Фольксбине" Ципора Спайсман. Перед Второй мировой войной они не по своей воле оказались в Советском Союзе, были арестованы, провели несколько лет в сибирских лагерях, в 1945-46 годах их выпустили из страны как иностранных граждан. Много пережили, перестрадали, но к Советскому Союзу не испытывали ненависти, во всяком случае, рассказывали не о страданиях, а о смешных эпизодах.
Зато о родной для Ципоры Спайсман Польше она говорила с болью и обидой, ибо там, до войны и особенно после, когда вернулась из СССР, испытала антисемитизм и вынуждена была бежать. Ципора, как и многие еврейские эмигранты из Польши, даже не хотела говорить по-польски. Душевная рана, которую ей там нанесли, была слишком глубокой.
О жизни евреев в Польше много писал лауреат Нобелевской премии по литературе Исаак Башевис-Зингер. Среди тех, кому русскоязычный читатель может быть благодарен за переводы произведений Исаака Башевиса-Зингера с еврейского языка, - Рахиль Баумволь. Это она перевела с идиша роман "Раб". Она была замечательным поэтом, писавшим на идише и русском, и кроме того оказалась прекрасным переводчиком. После её отъезда в Израиль, а нашего - в Америку, мы активно переписывались. Некоторые из её писем сохранились:
"Дорогой Саша! Готовлю к изданию очередную книгу стихов. В периодической прессе почти не печатаюсь: стыдно видеть своё имя рядом с оголтелой графоманией. Кое-что появляется то тут, то там в переводах. Кстати, только что вышел ежегодник "The Israel - Year Book 1982". Там - обо мне, и несколько моих стихотворений. К сожалению, я о качестве перевода на английский не могу судить. Хотела бы знать подробнее о Ваших литературных делах. Как теперь здоровье Вашей мамы? Пусть не забывает, что наша семья её всегда любила и ценила. Ваша Рахиль Баумволь. Иерусалим 20 августа 1982 г."
Играя в театре "Фольксбине"я сдружился с замечательными актёрами: Ципорой Спайсман, Леоном Либголдом, Иче Файерстоуном, Иби Кауфман, Полой Тейтельбаум... Пола, которая очень смешно и трогательно сыграла мальчика Сёмку Шапиро в спектакле "Трудно быть евреем", познакомила меня с музыкантами клезмерской группы "Капелия" Генри Сапожником и Майклом Альпертом. Майкл был в группе скрипачом и вокалистом. Он хорошо говорил на идише и по-русски и часто помогал нашим эмигрантам, когда нужен был переводчик. Незадолго до нашего знакомства группа выпустила свой первый альбом на идише. Я часто включал в передачи радио "Горизонт" песни из этого альбома. Музыка в исполнении ансамбля "Капелия" звучала в нескольких голливудских фильмах.
...Хотя мне приходилось играть в театрах на английском и еврейском языках и публиковать рассказы в англоязычных журналах или давать интервью на английском корреспондентам нью-йоркских газет, всё же моя основная работа в Америке - так уж получилось - была связана с русским языком, и я ничуть не жалею об этом, как не жалею о том, что родился и прожил в Советском Союзе часть своей жизни. Именно там я научился выживать в трудных условиях, жить двойной жизнью, научился иносказанию, подтекстам, то есть всему тому, что должен уметь человек, живущий в тоталитарной системе.
Мне повезло увидеть спектакли, поставленные Соломоном Михоэлсом, слушать рассказы о нём от его ближайших учеников, расти в атмосфере замечательного, высоко профессионального еврейского театра. Мне повезло учиться у очень хороших учителей русского языка и русской литературы: у Викторины Соломоновны Кляцкиной, у Нины Адамовны Буйван, у потрясающих преподавателей Щукинского театрального училища. Мне повезло работать с очень талантливыми актёрами театра и эстрады, с журналистами, писателями, поэтами. Мне повезло, переехав в США, остаться в своей профессии, играя в театре и в кино, работая на радио и на телевидении, публикуя в русскоязычной печати рассказы и статьи...
Я могу сравнивать жизнь в СССР и жизнь в Америке, и не хочу, чтобы Америка превратилась в некое подобие Советского Союза, а потому никогда не голосовал и не буду голосовать в США за "блок коммунистов и беспартийных". Мне есть что вспомнить. Есть что рассказать внукам... Если они захотят слушать... Если захотят понять, ибо их родной язык - английский...
...Третья волна эмиграции, выбросившая на американский берег немало талантливых литераторов, создавала в 80-х годах множество еженедельников и ежемесячников, толстых журналов и тонких. В некоторых из них я печатал репортажи и юмористические рассказы. Например, в журнале "Петух", который издавал мой коллега по работе на Радио "Свобода" Вадим Консон, или в журнале "Точка зрения", придуманном Наташей Шарымовой (главный редактор) вместе с Ниной Аловерт и Марией Сван.
В каждом из номеров "Точки зрения" можно было увидеть интереснейшие работы фотохудожника Нины Аловерт. В этом интеллектуальном женском журнале я печатался под придуманным мною псевдонимом "Клеопатра Дробовик". К сожалению, вышло всего три номера. Был я и среди инициаторов создания еженедельной газеты "Фортуна", которую взялся редактировать Александр АнтонОвич. Помню, мы с ним долго искали, как назвать газету. Советовались с членами редколлегии, среди которых были Станислав Непомнящий, Гарри Бурганский, Павел Палей. Кто-то ляпнул: "Давайте назовём её "Звук"! Антонович хмыкнул:
- Ага, и мои знакомые скажут: "Слыхали? Антонович издал звук!"
Жена художника Ильи Шенкера и сама художник Лариса Шенкер начала выпускать толстый ежеквартальник "Слово - Word" на двух языках - английском и русском. В Калифорнии выходил еженедельник "Панорама", который основал и редактировал Алпександр Половец. А его партнёром-совладельцем был актёр Илья Баскин. Поскольку я какое-то время печатался и в этой газете, Илья Баскин, приехав в Нью-Йорк, предложил встретиться в кафе. Вот ещё один пример того, как талантливый актёр, эмигрант из России, сумел остаться актёром в Америке.
Продолжая разговор о тех, кто пытался в эмиграции сохранить себя в профессии, можно вспомнить о концертных администраторах. Это Медовар и Гиндин. Ян Григорьевич Медовар использовал свои деловые навыки, полученные в Москонцерте: когда договаривался платить певцам от выручки, то оказывалось, что продана всего половина билетов, хотя артист видел, что в зрительном зале не было свободных мест.
- Это же годственники и знакомые, котогым пгишлось давать контгамагки! - оправдывался Ян Григорьевич перед артистом. Гиндин, как организатор концертов, был намного честнее.
Художникам было проще оставаться художниками, ибо их искусство не было связано со словом, хотя конкуренция в Америке жестокая и пробиться на этом рынке стоило огромного труда. Такие художники, как Илья Шенкер, Григорий Перкель, Михаил Туровский, Марк Клионский, Эммануил и Жанна Снитковские, поначалу писали на еврейскую тему, которой болели с советских времён, но не могли там открыто выражать свои национальные чувства. Они, как многие другие артисты-эмигранты, рассчитывали на успех у американских евреев. Кое-что удавалось продать, пока американцы боролись за право советских евреев на эмиграцию и пока еврейская тема была актуальной. Но к концу 80-х годов интерес к еврейской тематике стал угасать.
Кстати, жена Клионского Ирина работала на Радио "Свобода", где мы и познакомились.
Как-то я пришёл в гости к Снитковским, которые лишь недавно приехали в Америку, в Нью-Йорк, и стал свидетелем семейной драмы: их сын-подросток не хотел слышать русский язык, хотя и понимал. Русский его раздражал, а родители ещё не владели английским на его уровне. В семье чувствовалось напряжение.
Эммануил объяснил мне, что у сына психологическая проблема, связанная с процессом эмиграции. Думаю, подобные проблемы переживали тогда многие эмигрантские семьи. Умные, образованные родители, и особенно бабушки и дедушки, из-за незнания английского теряли свой авторитет, попадая в зависимость от детей и внуков, которые нехотя выполняли роль переводчиков и потому чувствовали своё превосходство над старшими.
Мол, если дедушка и бабушка, если папа и мама не могли понять элементарных вещей, которые ясны любому американскому школьнику, значит, они совсем не такие умные, какими представлялись раньше. И роли менялись: старшие становились зависимыми, то есть младшими, а младшие - старшими. Отсюда и конфликты. Не во всех эмигрантских семьях, но во многих.
Комментарии
Многообразие жизни дома, в пути и на новом месте.
Поначалу мне казалось, что невозможно в журнале выдержать так много частей. А потом я втянулась и оценила, как разнообразна эта книга, как вместительна. И теперь читаю в надежде, что будет еще долго дальше.
Добавить комментарий