После заключения мира с Японией Грулев получает лестное предложение занять место первого заместителя начальника Генерального штаба, но отказывается. “После всего пережитого в…войне, - пояснил он, - после всего, что творилось в России после войны, у меня раскрылись глаза… От предложенной мне высокой должности я отказался под предлогом служить в строю”.
Между тем, он увлеченно работает над историей этой войны и в Военно-исторической комиссии Генштаба. Примечательно, что и здесь он выступил в защиту инородцев, на этот раз поляков. Речь идет о капитане Иосифе Дунине-Слепце (1873-1917), георгиевском кавалере, “очень способном и усердном работнике”. После завершения работы Комиссии для всех, кроме Дунина, нашлись места: только его “никуда нельзя было ткнуть, потому что католик”. Ведь для ряда инородцев (поляков, армян и др. была негласно введена процентная норма). Если бы не Грулев, который тут же нашел ему вакансию адъютанта в Варшавской крепости, положение капитана было бы аховым. Это прекрасно понимал и сам Дунин, испытывавший к Грулеву благодарность и пиетет: недаром он презентовал тому свой фотопортрет с комплиментарной надписью. Отрадно, что польские газеты были этим несказанно удивлены, усмотрев в этом назначении акт межнационального примирения. Однако панове в Варшаве едва ли ведали о том, что виновником их торжества был генерал-еврей.
Грулев переводит с немецкого труд барона Эберхарда фон Теттау (1857-1922), прусского майора и германского военного атташе при Российской армии “Восемнадцать месяцев в Маньджурии с русскими войсками” (1907-1908). Кстати, перевод докладов Э. фон Теттау, читанных им в Военном обществе в Берлине, Грулев публиковал и в журнале “Разведчик” в 1904-1905 годах. Взгляды автора и переводчика на эту бесславную для России войну полностью совпадают. Э. фон Теттау говорит, к примеру: “Никто не сочувствовал этой войне, даже в высшем обществе относились к ней равнодушно. Солдаты…едва ли знали, за что они сражаются. В каждом письме с родины их спрашивали, когда они вернутся домой, чего они ищут там в Маньчжурии”. В этом же духе и оперируя теми же фактами, высказывается о войне и Грулев.
Важным итогом осмысления уроков Цусимы и Порт-Артура явился двухтомник Грулева “В штабах и на полях Дальнего Востока: Воспоминания офицера Генерального Штаба и командира полка о Русско-японской войне” (1908). Цель этой книги Михаил Владимирович видел в том, чтобы “все пережитое в этой войне запечатлеть по свежей памяти на страницах истории. И, может быть, - надеялся он, - из общего запутанного клубка только что пережитых событий, фактов и впечатлений, пытливому историку удастся извлечь руководящую нить для грядущей жизни”. Убийственен и вывод генерала: “Отсутствие инициативы и самодеятельности, пассивная роль нашего командного состава, полагавшего возможным руководить войсками в бою только на основании нехитрого кодекса “слушаю” и “как прикажете”, - кто не сознавал у нас этого недуга задолго еще до начала злосчастной войны”.
Расширилась и журналистская деятельность Грулева. Он активно сотрудничает с русской либеральной периодикой Петербурга, Москвы, Одессы, выступает в газете “Русские ведомости” с целой серией острых полемических статей под названием “Вопросы национальные и вероисповедальные”. При этом он признавался: “Я усиленно боролся в печати против преследования всяких инородцев, так как, по моему убеждению, это губило Россию больше, чем какое бы то ни было другое зло”.
Почти все сочинения и переводы нашего героя напечатаны видным русским издателем и книготорговцем Владимиром Березовским (1852-1917), с которым Грулева связывала давняя дружба. Достаточно сказать, что редактируемый Грулевым популярный иллюстрированный военный журнал “Разведчик” был основан и печатался на средства Березовского. Создатель первого в России специализированного военного издательства, в прошлом сам кадровый офицер, тот выпустил около 4000 книг, и среди них такие, как “Энциклопедия военных и морских наук” в восьми томах (1883-1897), издания серии “Солдатская библиотека”, “Атлас сражений XIX века” (1894); печатал он и труды выдающихся военных теоретиков Михаила Драгомирова, Александра Пузыревского, Павла Лобко и др. Березовский был и комиссионером военно-учебных заведений России. И он сразу же поверил в Михаила Грулева, в коммерческий успех его книг, не говоря уже об их общественном и воспитательном значении. И не ошибся.
Даже оппоненты генерала из консервативного лагеря вынуждены были признать “огромную долю гражданского мужества со стороны автора”. Грулев не побоялся выступить и против проекта всесильного военного министра Владимира Сухомлинова, возжелавшего упразднить крепости на западной границе России. При этом генерал повел такое наступление в печати на проект Сухомлинова, что склонил на свою сторону и премьера Петра Столыпина, и даже самого царя. А взбешенный военный министр, словно в издевку, назначил Михаила Владимировича комендантом самой отдаленной крепости на западном рубеже империи - Брест-Литовской, бросив напоследок едкую фразу: “Вот Вы все совали мне палки в колеса по крепостному вопросу: поезжайте теперь туда, чтобы поближе изучить это на практике!”
Прибыв на место назначения, генерал обнаружил множество вопиющих пробелов: не было гаубичной артиллерии, минимального комплекта боевых припасов; многие форты требовали постоянного ремонта; даже гарнизон крепости не был полностью сформирован. “Но о таких пустяках мало думали придворные подхалимы в Петербурге, занятые лишь мыслью угождать высшим сферам; - с горечью писал Грулев, – там заняты были главным образом секретными циркулярами, чтобы оградить Россию от какого-нибудь латыша или еврея-механика“.
В Брест-Литовске ему, как начальнику штаба крепости, удается в местной типографии издать книгу, которая в другом месте империи едва бы прошла вездесущую цензуру: “Злобы дня в жизни армии” (1911).
Он без обиняков заявляет здесь, что попытка начальства через улучшение материального довольствия оградить войска от революционных настроений закончилась полным провалом. Вновь говорит об унизительном отношении к нижним чинам, о малограмотности рядового состава, о плохом санитарном обслуживании и ратует за дисциплинарную добродетель и самоотверженную скромность”. Затрагивается самый широкий круг вопросов: и военного планирования, и законодательства, и реформ в армии, и агентурной работы, российской системой управления окраинами и т.д. Причину поражения в войне с Японией Грулев видит и в том, что правительство пренебрегло военным воспитанием молодежи, а именно на этом вопросе следовало бы “сосредоточить на себе внимание всех ведомств еще в большей степени, чем создание флотов воздушных или подводных”.
Он вновь и вновь решительно ополчается против “Грозы начальника”, который, подобно фонвизинской г-же Простаковой, день-деньской только бранится и дерется, что подчас и отождествляется со служебным рвением. Говорит он и о международном военном опыте: ”Во всех без исключения государствах, где серьезно озабочены вопросами государственной обороны, принялись теперь энергично за военное воспитание юношества. Это вызывается не только развитием идеи превращения армии в вооруженный народ, но также и крайним сокращением срока службы. Без лишних слов ясно, что в течение двухлетней действительной службы нет возможности надлежащим образом образовать и воспитать солдата. Приходится волей-неволей заниматься воспитанием учащейся молодежи, т.е. подготовке сырого материала, поступающего в кадры для обработки”.
Выразительная, яркая и вместе с тем предельно доходчивая речь генерала обретает глубину и афористичность: “Солдату нашему нужна не муштра и палка, а школа… Тот, кто умеет победить себя, тот всегда сумеет победить врага... Существует общее правило – когда человеку дается больше прав, от него требуется и больше обязанностей. У нас же все права переданы в законное владение начальству, все обязанности предоставлены в удел подчиненным…На практике переданная с рук на руки работа оседает, наконец, на спине того, кто не может уже свалить ее на шею другому”.
Михаил Владимирович продолжает упорно отстаивать свои взгляды в печати, и некоторые его статьи буквально вызывают бурю в Военном министерстве. В июне 1911 года министр строго предупредил генерала-вольнодумца: если направление его статей не изменится, последует увольнение в отставку в дисциплинарном порядке. Не дожидаясь сего, он сам подает прошение об отставке “по болезни” (хотя все знали, какого свойства была эта “болезнь”). Но изгнать из армии заслуженного, уважаемого всеми военачальника, по-видимому, было как-то не с руки. Все же в 1912 году начальство приняло, наконец, соломоново решение: Грулев получает высокое звание генерал-лейтенанта и одновременно – уходит в отставку. Полководец без армии, наш герой покидает Россию и с семьей выезжает на постоянное жительство в Ниццу.
Израильский исследователь Аарон Черняк задался вопросом, каковы были финансовые возможности эмигранта Грулева. Сославшись на данные историка Петра Зайончковского, он указал, что в 1898 году пенсия генерал-лейтенанта Российской армии составляла 2858 рублей в год, а это, учитывая высокую покупательную способность тогдашнего рубля, было довольно солидной суммой. Однако именно с 1912 года размер пенсий был увеличен, они исчисляются не только из окладов жалования, но и от столовых и добавочных денег (а одни только столовые деньги начислялись в то время: начальнику дивизии - 6000 рублей, а бригадному командиру – 4000 рублей в год). При определении пенсий учитывались участие в военных действиях, боевые ранения, ордена и награды, срок службы (военные, прослужившие более 25 лет, получали пенсию в размере своего полного оклада). По особым правилам назначалась пенсия увольняемым в отставку по болезни, так что прошение об отставке по болезни Грулева было отнюдь не случайным. Не упустил этот исследователь и такой источник дохода Михаила Владимировича, как литературные гонорары, в том числе за переводы его сочинений на иностранные языки.
Нелишне заметить, что и работа домашней учительницы в Российской империи также была достаточно прибыльной – от нескольких сотен до нескольких тысяч рублей в год. Помимо начатков знаний по точным наукам и языкам, домашние учителя обучали детей светским манерам, выразительному чтению и танцам, причем каждую неделю родители получали развернутые отчеты об академических успехах своих детей. Видно, что Нина Маврикиевна была востребована в эмигрантской среде, а вот репетиторствовала она или нет, сказать трудно: Грулев придерживался мнения, что “благородная дама не должна работать”. В любом случае, отставной генерал обеспечил своей семье за границей вполне безбедную жизнь: приобрел собственный дом в Ницце. Показательна семейная фотография Грулевых с Лазурного берега. Наш герой запечатлен здесь вместе с престарелой матерью, женой и дочерью на пороге внушительного дома с инкрустированной дверью. Он при пышных усах, одет с иголочки в респектабельную пиджачную тройку с крахмальной рубашкой и галстуком, с золотыми часами на цепочке. Держится вальяжно, запустив руку в карман, а другой опирается на клетку с экзотическим попугаем, - чем не символ достатка и преуспеяния?
Ницца – это вечный праздник и примета благосостояния. Вот как живописал сей город один русский путешественник: “Передо мной апофеоз счастливой природы – голубое море, голубое небо, благоухающие цветы, кипарисы, лавры... Яркое солнце играет на пальмах; между тёмной зеленью куполообразных пиний мелькают золотые апельсины и жёлтые лимоны, вдоль заборов ползут сизые кактусы... А цветов, цветов! Розы пунцовые, малиновые, почти черные, жёлтые, как червоное золото, и нежные, чайные и белые, и вьющиеся... Какие гвоздики. Мимозы вышиной с наши старые липы”. Русский националист Михаил Меншиков назвал Ниццу “негласной еврейской столицей”. Однако, хотя иудеи поселились там c незапамятных времен, по данным на 1904 год, их насчитывалось лишь около пяти сотен при населении 93 тыс. человек, то есть менее 1%! Зато русские обживали Лазурный берег весьма настойчиво. Здесь жили и творили Николай Гоголь, Федор Тютчев, Антон Чехов, Иван Бунин. Массовая эмиграция в эти места начнется уже после Октябрьского переворота, и известно, что к 1930 году на французской Ривьере проживало около 30 тысяч выходцев из России. А в конце XIX – начале XX века в Ницце нашли приют оппозиционеры самого разного толка. В этом средиземноморском городе покоятся останки Александра Герцена; здесь доживали последние дни опальный “диктатор сердца” Михаил Лорис-Меликов и отставленный уже Николаем II экс-министр иностранных дел России Сергей Сазонов. К моменту же приезда сюда генерала русская колония составляла около 3300 человек.
О будничной жизни Грулева в богоспасаемой Ривьере дает представление эмигрантская печать. Газеты пестрят объявлениями о божественной литургии и молебнах в православных храмах, о выдаче карточек Церковно-приходского совета, о занятиях клуба русских скаутов, о публичных лекциях и собраниях “Литературного содружества” писателей в изгнании, о приеме в студию хореографии и даже об отправке в Россию посылок и переводов с “гарантией скорого и точного исполнения”.
И видно, что нити, связующие Михаила Владимировича с Россией, не прерываются – он вновь переводит труды своего старого товарища по оружию, майора Эберхарда фон Теттау “Куропаткин и его помощники: Поучения и выводы из Русско-Японской войны” и “От Мукдена до Портсмута: Поучения и выводы из Русско-Японской войны”, которые издает в 1913-1914 годах тот же Березовский. Помимо бескомпромиссности оценок самого автора, беспощадно критикующего действия российского генералитета, и переводчик в своих выводах не церемонится. “Я утверждаю, - заявляет Грулев в предисловии, - что при всех таких качествах Алексея Куропаткина и его помощников исход войны не мог быть иным даже в том случае, если бы в отношении тактической подготовки воюющие армии поменялись местами, т.е. если бы русскому командному составу…дали лучшую армию в мире, она даже при сравнительном превосходстве сил все же была разбита, потому что у начальников не хватало ни решимости, ни твердой воли, ни понимания важнейших факторов ведения войны”.
Неудивительно, что позиция фон Теттау и Грулева сразу же вызвала резко полемический выпад справа. Генерал-майор Николай Ухач-Огорович в опубликованном им сочинении “Куропаткин и его помощники: Ответ барону фон-Теттау” (1914) назвал их книги “пасквилем, оскорбительным для нашей армии”. Восхваляя “боевой инстинкт русского народа” и подчеркивая, что “Куропаткин и большая часть его помощников – всей душой люди русские”, Ухач-Огорович склонен оправдывать и их, ибо, как он утверждает, “нельзя оценивать деятельность русских людей иноземным аршином”! И не Куропаткин с сотоварищами повинен в проигранной войне, а как раз такие “политические смутьяны”, как автор и переводчик. Подтекст ясен: немец фон Теттау и еврей Грулев, проявляя “близорукость и мелочность”, чернят то, что для русского патриота светло и свято. Достойно, однако, внимания, что этот “генерал-патриот” запамятовал сказать о том, что как раз в Русско-японскую войну он был обвияемым по делу о казнокрадстве, злоупотреблениях и коррупции. И его сомнительная параллель бесславной Русско-японской войны со спасительным поражением и отступлением российской армии в 1812 году положение дел отнюдь не меняет.
Между тем, трезвая оценка военного начальства могла бы сыграть отрезвляющую роль в преддверии новой большой войны – Первой мировой. Накануне ее военный министр Сухомлинов опубликовал в “Биржевых ведомостях” статью с вызывающим названием - “Мы готовы!”, и это в то самое время, когда, по его же признанию, Россия была не только не готова к войне, но даже элементарные реформы, необходимые армии, могли быть завершены только к 1916 году.
С самого начала баталий Михаил Владимирович выступает как военный репортер газеты Конституционно-демократической партии России “Речь”, издаваемой под руководством Павла Милюкова и Иосифа Гессена. Сотрудничество Грулева с идеологами русского либерализма позволяет судить о его политических взглядах. Очевидно, что с кадетами его сближали такие пункты их программы, как равенство всех российских граждан без различия пола, религии и национальности, всеобщее избирательное право, культурное самоопределение всех наций и народностей. Сохранилось журналистское удостоверение Грулева в анфас, действовавшее на территории Франции.
Отсюда отставной генерал внимательно следит за событиями на полях сражений, подвергая действия противоборствующих сторон детальному аналитическому разбору. Результатом этой его работы как военного эксперта стали выпуски серии “Великая борьба народов” (1914-1918), явившие собой впечатляющие очерки боевых действий на европейских фронтах. Это роскошно иллюстрированное издание с картами, фотографиями баталий, портретами военачальников. Однако имя автора здесь не указано: по-видимому, генерал-эмигрант был тогда не в чести у российских властей предержащих.
При характеристике военно-политической обстановки Грулев всегда привлекает исторический материал, изучает национальные традиции и обычаи народов воюющих держав. Его гражданская и человеческая позиция наиболее полно выражена в концептуальной статье “Война России с Германией” (Выпуск 4, 1915). “Если припомнить легенду о борьбе гигантов, имевшую место в доисторический период, - пишет он, - и если принять ее аллегорический характер, относящийся до всех времен вообще, то настоящая европейская война вполне отвечает древним символам. А Россия с Германией являются главными борющимися колоссами!” “Мир с удивлением узрел русскую сплоченность, готовую дать могучий отпор войскам, считавшимся до сего времени лучшими по своей организации и обучению. - заявляет Грулев и говорит о несомненном духовном превосходстве русских над немцами. - Отныне оно [это превосходство - Л.Б.] будет служить основой нашей национальной гордости и поведет Россию по пути очищения от развившейся на ее могучем теле немецкой проказы. Сознание значения такого преимущества позволит нам возродиться и показать миру продукты нашего великорусского гения. Наша культура, доселе находившаяся в презрении у Запада, получила уже и теперь…название “культура ума, основанная на чистоте сердца”. В будущем она завоюет себе еще большее поклонение. Это духовная чистота, выказавшая себя так рельефно в рыцарском образе действий наших войск, делает каждого русского рядового героем и, являясь антитезой немецких зверств, заставляет наших друзей и недругов признать великую и благоприятную для нас разницу между русской и немецкой национальностями. Теперь настало время повторять, не сомневаясь, как то иногда было раньше, в своих способностях к работе, фразу “будем сами собою”. Значение сего труда для изучения истории Первой мировой войны трудно переоценить. Потому представляется странным, что в авторитетном издании “Военная мысль в изгнании. Творчество военной эмиграции” (М., 1999), имя Грулева хотя и упомянуто, но сочинения его никак не освещены и не прокомментированы.
Нина Маврикиевна приняла самое деятельное участие в работе тыла. Имеется фотография, где она, облаченная в белый халат, склонилась над раненым. А сколько посылок для русских пленных было собрано под ее руководством! Имеется коллективная фотография эмигрантов-волонтеров, организовавших поставку продовольствия союзникам французов и, прежде всего, российской армии.
Обращает на себя внимание Программа вечера, состоявшегося в вилле Вальроз от 13 декабря 1914 года. Здесь, в частности, сказано, что организовано все было именно генеральшей Грулевой “в пользу русского госпиталя, а именно русского госпиталя волонтеров наций – союзников французской армии”. Под аккомпанемент оркестра казино Ниццы была представлена забавная русская одноактная пьеса в стихах. Среди действующих лиц были и некоторые с говорящими фамилиями – Такойсяков, Ничевойская и др.
Что до Грулева, то в эмиграции он сближается с видным деятелем освободительного движения, разоблачителем провокатора Евно Азефа, непримиримым борцом с монархизмом, большевизмом и нацизмом Владимиром Бурцевым (1862-1942) и печатается в издаваемой им в Париже крупнейшей русской эмигрантской газете “Общее дело” (1918-1922), где публиковались такие признанные корифеи, как Леонид Андреев, Иван Бунин, Алексей Толстой и др. Генерал воспринимал это сотрудничество как продолжение своего служения свободному русскому слову и находил здесь преемственность со своей первой значимой публикацией – в либеральной газете Андрея Краевского “Голос”, закрытой в 1883 году цензорами-“гасильниками” Александра III.
“Борьба с антисемитами – наше общее дело!” – не уставал повторять Бурцев. Особенно значимой была эта борьба после Октябрьского переворота, когда многие противники коммунистического режима, отмечая активное участие в революции евреев-большевиков, возлагали их вину на весь народ Израиля. Вспышка неистового антисемитизма привела Россию во время Гражданской войны к кровавым еврейским погромам. И Бурцев в конце 1919-1920 годов едет в Крым и на Кавказ, добивается аудиенции у генералов Антона Деникина и Петра Врангеля и просит, убеждает, настаивает, чтобы они приняли неотложные меры против сего варварства.
Линию беспощадной и бескомпромиссной борьбы с погромщиками он неуклонно проводит и в газете “Общее дело”. Весьма симптоматична напечатанная там статья Грулева “Нельзя молчать” (1919, № 63, 25 декабря). Само название текста, страстный обличительный тон автора близки к известному публицистическому произведению Льва Толстого “Не могу молчать” (1908), открыто бичующему российское самодержавие. Но Грулев аппелирует к авторитету великого русского писателя еще и потому, что “Лев Толстой осуждал антисемитов”. Генерал с горечью и негодованием отмечает: “Крайне печальные известия приходят из России о массовой резне евреев, сопровождающейся грабежами, повальными изнасилованиями женщин всех возрастов, не исключая 60-летних старух и 10-летних детей, которых после издевательств и убийства бросают в отхожие места”. Он отдает должное адмиралу Колчаку и генералу Деникину, которые “делают все, что могут, чтобы предотвратить этот кровавый разгул”.
Автор восстает против самого отождествления еврейства с ненавистным всем большевизмом. “В рядах большевиков мы отмечаем только евреев, - полемизирует он, - а там, где они выступают против большевиков, как это было в покушении на Ленина, убийстве Урицкого…, там этого не замечают вовсе”. Кажется, девяносто лет назад писано, а как современно звучат слова генерала! Ведь и сегодня российские “патриоты”, обвиняя еврейский народ в Октябрьской катастрофе, почему-то не желают замечать таких его “представителей”, как Фанни Каплан и Леонид Каннегисер, положившие свои жизни за иные, демократические идеалы. Отметим, что в этом же ключе высказывался и Бурцев, который писал, что коммунистические вожди “были отщепенцами еврейской нации” и что “на самом деле они не были связаны ни с еврейской историей, ни с еврейской религией, ни с еврейской массой, а были исключительно интернационалистами, исповедовавшими те идеи, какие разделяли социалисты других национальностей, и сами они были ярыми врагами национального еврейства вообще”.
Грулев сформулировал здесь еще одно принципиально важное положение: “Еврейские погромы всегда предвещают реакцию. Реакционеры пробуют здесь свои силы. Они бьют евреев, но метят в демократию”. Показательно, что нетерпимость к антисемитизму проявляли русские эмигранты-демократы - представители самых разных партий и политических течений (Василий Маклаков, Петр Струве, Павел Милюков, Владимир Набоков и др.) и в этом они противостояли нацистам и деятелям крайне правого толка.
В этой связи не вполне понятно, чем было вызвано согласие Грулева стать одним из редакторов газеты “Вестник Ривьеры” (Ницца), начавшей выходить с 1927 года по восресеньям. На деле газета издавалась книготорговцем И.Г. Вилькомирским (+1933) по инициативе Иосифа Колышко (1861-1938), личности в русской эмиграции весьма одиозной. Очевидно, что Колышко хотел воспользоваться именем Грулева в чисто рекламных целях, как этакого “свадебного генерала” при своем издании. Ведь взгляды Колышко достаточно ясно выражены в его письме от 5 апреля 1930 г. редактору белградской русской газеты фашистского толка “Новое время” Михаилу Суворину (сыну Александра Суворина, издателя одноименной известной правой газеты), Колышко, в частности, пишет: “…Смею Вас уверить, Ваш и наш орган будут вполне созвучны…А, может быть, кто из Ваших сотрудников почтит нас своей статьей…В надежде, что найду в Вас отклик, прошу верить в искренность чувств уважения и преданности”. Характерно, что когда в 1934 году в Берлине начнет выходить субсидируемая Йозефом Геббельсом русская нацистская газета “Новое слово”, Колышко станет одним из ее ведущих авторов и публицистов. Острые идейные разногласия между ним и Грулевым были неизбежны.
По словам писателя-эмигранта Владимира Крымова, Колышко сам “писал все номера” этого издания. Тем не менее, без участия Грулева здесь, как видно, тоже не обошлось. И хотя публикаций за его подписью в газете действительно нет, анонимная статья в № 32 “Вестника Ривьеры” от 2 ноября 1930 года близка по стилю и публицистической манере корреспонденциям нашего генерала и заключает в себе анализ военно-политической обстановки в современной Европе. Меткость характеристик выдают в авторе человека проницательного и широко мыслящего, подлинного знатока ратного дела. Он вопрошает: “Может ли воевать Польша Пилсудского, Германия Гитлера, едва стоящая на ногах (экономически) Италия, защемленная между Эррио и Тардье Франция и даже монолитная сталинская Россия?” И следует вывод, что нынче, в 1930 году, мировая бойня невозможна: “Воевать, т.е. в кого-то стрелять, кого-то душить газами и танками они могут. Но разве же это будет война ... Да, пьяная, дикая свалка всех против всех возможна, как возможен тайфун или землетрясение” Далее дается прогноз, поражающий своей точностью: “Война как нечто осмысленное, глубоко обдуманное и обеспеченное ранее 10 лет немыслима”.
Откуда же исходит опасность? “Есть лишь одна страна, один народ в Европе, перед которым рисуется более или менее ясный объект войны – Германия. – утверждает он. - Реванш! Сбросить ярмо позорного Версальского мира! Мы знаем, как рисует себе реванш Германия Гитлера!”. Примечательно, что Германия ассоциируется именно с Гитлером. И это при том, что нацистская партия еще не пришла тогда к власти (хотя и добилась успеха на выборах в сентябре 1930 года, получив в рейхстаге 107 депутатских мандатов: за нее проголосовало 6,5 млн. человек - 18,3% всех избирателей), первенствовали же там в то время все-таки социал-демократы. Но генерал провидит страшную силу коричневой чумы. Увы, эти невеселые пророчества сбудутся: ровно через 10 лет Германия Гитлера нападет на Францию, и немецкие войска будут бойко маршировать по сдавшемуся Парижу. Любопытно еще одно предсказание, и касается оно “кремлевского дьявола” Сталина, о котором автор пишет, что тот должен “лечь в мавзолей обок с Ленинской падалью”. И ведь как в воду глядел генерал! Словно знал, что с лишком двадцать лет пройдет и так и станется (одного только не ведал наш автор: не залежится там “вождь и учитель”: после разоблачения культа личности вынесут его из мавзолея и в наказание… перезахоронят у кремлевской стены).
Неповторимый стиль Грулева с присущей ему афористичностью и яркой образностью угадывается и в анонимной корреспонденции “У разбитого корыта” (“Вестник Ривьеры”, № 34, 1930, 16 ноября). В пользу его авторства говорят оригинальные исторические параллели, богатство культурных и литературных ременисценций, а также панорамный характер статьи, что вообще отличает работы генерала. Он весьма низко оценивает здесь нравственный уровень своих сотоварищей-эмигрантов. При этом все самые отталкивающие их свойства и черты объявляет наследием прежней, царской России, откуда те родом. Вот что он пишет: “В беженстве у нас пышно расцвели качества, заложенные со времен Тушинского вора (а то и раньше), Плюшкина, Держиморды, Фамусова, Хлестакова, Смердякова – имя же им легион: вероломство, скупость, злость, лакейство… В беженстве требуют от зайца доказать, что он не верблюд; в беженстве миллионеры собирают веревочки и окурки, а нищие пропивают последнее су; в беженстве скорпионы жалят насмерть зазевавшихся; в беженстве лгут, как не снилось Ноздреву, самозванствуют, как не снилось Хлестакову, подличают, как не подличал Смердяков, - в беженстве воскрешают ту Россию, над которой сквозь слезы хохотал Гоголь и с дворянским презрением морщился Бунин, которую в эпилептическом надрыве осязал Достоевский, с предсмертной тоской описывал Чехов и с хамским торжеством смаковал Горький – Россию смрада, застенка, лакейской и непревзойденного хамства… Немало хамов и лакеев властвовало над Святой Русью. Со времен Бирона, Аракчеева, Булгариных, Бенкендорфов, Плеве, Витте, Протопоповых к лакейству и хамству отчизне Державина, Пушкина, Толстого не привыкать”.
Как видно, столь уничижительная аттестация самовластья, прошлого страны разъединяет автора и с монархистами, и с русскими “патриотами” (потому атрибуция этого текста фашистствующему Колышко весьма сомнительна). Но в еще более резких выражениях характеризуется в статье послереволюционная Россия. Так, о захвате большевиками власти в 1917 году генерал пишет: “Тулуп монархии вывернули наизнанку и из вонючей, потом и насекомыми пронизанной овчины выползли такие хамы и лакеи, каких не знала Россия Гостомысла. И пала перед ними ниц Святая Русь. И хорохорились над ней революционные Хлестаковы…” А о “царстве Сталина“ сообщается, что “власть бандита опирается на восемь миллионов ему сочувствующих и им живущих опричников; что остальные 142 миллиона русских людей – голодное, забитое стадо, которым успешно правит восемь миллионов отлично вооруженных, сытых пастухов; что голод нигде не способствовал инициативе и организации; что террор – именно то, что нужно большевикам, чтобы удержаться у власти”.
Существенно, однако, что и либералы из окружения Александра Керенского также не вызывают у автора ни малейшей симпатии. С горькой иронией пишет он о том, что бывший российский премьер вот уже 13 лет “учит оголтелое от нужды, унижений и размышлений беженское стадо, как надо сделать, чтобы Россию Сталина превратить в Россию… Керенского, чтобы вновь открылись царские постели и кухни и чтобы… золотая рыбка вновь служила ему за царским столом. Чтобы разбитое беженское корыто с намыленным беженским тряпьем превратилось в стол под зеленым сукном, за которым воссел бы, как в 1917 году, десяток болтунов под министерскими кличками и, разинув рты, внимали бы речам его, обер-болтуна”. Грулев глубоко разочарован, он называет Керенского “главой всероссийской говорильни” и заключает: “Главноуговаривающий Временного Правительства, не сняв еще юбки, сидит как ни в чем не бывало, у своего парижского корыта и приглашает постирать с ним грязное русское белье людям ума и таланта – тем людям, что были его жертвами в России… У разбитого корыта, если не разбитые надежды, то великий конфуз”.
Разочаровавшись в либеральной говорильне, в возможности изменить государственный строй авторитарной России, наш генерал обратился к своим национальным корням, в чем и обрел свою духовную нишу. “Записки генерала-еврея” были завершены Грулевым в 1929 году, а изданы за его счет в 1930 году. И знаменательно, что доходы от продажи издания автор пожертвовал “в пользу Сионизма” – в Еврейский национальный фонд.
Книга напечатана в парижской типографии “Паскаль”, издававшей книги на французском, немецком, армянском, иврите, а также на русском языке. Наряду с произведениями словесности (Марка Алданова, Осипа Волжанина, Андрея Силетренникова, Афанасия Петрищева, сборников эмигрантских поэтов Парижа и т.д.) эта крупная типография активно печатала биографическую и мемуарную литературу, которая, по словам историка эмиграции Марка Раева, вызывала “неизбежный интерес у читателя Русского Зарубежья” и пользовалась “особенным успехом”. В числе таких изданий - “Дневник кавалерийского офицера” (1931) Георгия Гошовта; “Чечня и разбойник Зелимхан: Из далеких воспоминаний” (1932) Сергея Бердяева; “Дела минувших дней: Записки русского еврея” (1933-1934) Генриха Слиозберга и др.
Нельзя сказать, что позиция автора “Записок генерала-еврея” была сразу же и безоговорочно принята всеми. Генерал-майор Владимир Назнанский в своей книге “Крушение великой России и Дома Романовых” (1930) иронизирует по поводу “ярко-отчетливого заглавия” книги, да и о самом Грулеве говорит, что тот затаил злобу человека, “обиженного начальством,… в генеральских чинах”. А ежемесячный журнал эмигрантского Русского Обще-Воинского Союза “Часовой” (1983, № 641-646) тоже явно раздражен, потому как книга посвящена “многострадальному еврейскому народу”, а “своего государя автор не помянул ни одним добрым словом”! И все же тон высказываний “патриотов” о генерале-еврее по большей части одобрительный. Так, “запасной полковник” Станислав Грибанов в своей книге “Аз воздам” (1998), повествующей “о месте евреев и еврейства в русской государственной смуте”, говорит: “Генерал Грулев, человек всем сердцем полюбил русский народ и Россию, сражавшийся за нее на поле брани”. Ему вторит историк-антисемит Андрей Дикий, отметивший “огромные заслуги генерала Грулева в деле изучения Дальнего Востока и Маньчжурии, где, по его указанию, в выбранном им пункте, был основан город Харбин”. Более того, Дикий в приложении к своей книге “Евреи в России и в СССР. Исторический очерк” (1967) поместил некоторые выдержки из “Записок генерала-еврея”. При этом он, разумеется, выбрал из книги лишь те места, где Грулев резко отзывается о том, что называет “предрассудками” местечковой среды. Но важно то, что книга Грулева согрета любовью к еврейскому народу, и нелицеприятные высказывания автора об иудеях воспринимаются здесь через призму этой его жертвенной всепоглощающей любви. Дикий же вырывает из контекста нужные ему критические пассажи и использует их прямо в антисемитских целях.
Можно предположить, что именно сочинение Андрея Дикого (оно было напечатано в России в 1994 году), популяризировавшее “Записки генерала-еврея”, подвигло “патриотов” издательства “Кучково поле” на их публикацию. Показательно, однако, что в общем контексте книги Грулева эти неодобрительные высказывания об отдельных сторонах еврейской жизни тонут, зато на первый план выходит как раз привязанность сочинителя к своему народу, вера в его животворные силы. Все это заставило публикаторов из “Кучкова поля” В. Климанова и Ф. Филиппова дать в примечаниях “просвещающие” комментарии и аттестовать Грулева “еврейским националистом” (о тенденциозности этих публикаторов уже писал Григорий Нискеров в статье “Комментарий к комментарию” в научно-просветительском журнале “Скепсис”). Любопытно, что один интернетовский пользователь оставил на сайте такой отзыв: “По-моему, эту книжку (если судить по комментариям) издали какие-то полулатентные антисемиты. Денег им платить, конечно, жалко, но – с другой стороны – оригинальное парижское издание 1930 года купить несколько затруднительно, так что пусть их…”
По-видимому, на излете жизни годы жизни творческая активность Михаила Владимировича заметно поубавилась. Пример тому – его неучастие в работе Русских военно-учебных курсов, открытых в Ницце в январе 1931 года. А ведь одним из руководителей курсов был его бывший сослуживец, генерал-лейтенант Генерального штаба Александр Свечин. Зато Грулев зачастил в церковь, так что был избран членом православного прихода в русском храме Ниццы.
Последние дни наш генерал-еврей встретил в Ницце и буквально за три дня до кончины, а именно 14 сентября 1943 года, составил завещание: дескать, он, Михаил Грулев, генерал армии Российской в отставке, в здравом уме и твердой памяти завещает своё “мизерное наследство” (состоящее из скромной мебели в комнате, а также ренту от продажи дома 2000 франков, выплачиваемых раз в триместр (квартал), - приемной дочери Лидии. Исполнителями же сего завещаниия стали давние его знакомцы - как и он прихожане русской церкви на улице Логшамп: отставной контр-адмирал, бывший начальник Морского штаба Северо-Западной армии Владимир Пилкин (1869-1950) и генеральша Александра Юденич (1871-1962).
Между тем, накануне, 8 сентября, Ниццу утюжили немецкие танки: если раньше при итальянцах евреи чувствовали себя здесь относительно свободно, то теперь начались каждодневные облавы, и за пять месяцев оккупации около пяти тысяч из них были отправлены в конц-лагеря. Грулева, еврейство которого была которого было секретом полишинеля, по счастью, миновала чаша сия. Если принять во внимание политику “ариизации” (экспроприации еврейской собственности с последующей продажей или передачей ее неевреям), поспешная забота Грулева о наследстве дочери станет понятной. По-видимому, он так подгодал, что все успел, исполнил и был доволен исполненным. Скончался Михаил Владимирович 17 сентября 1943 года. Он похоронен на православном кладбище Кокад на западной окраине Ниццы, где нашли успокоение многие выдающиеся сыны России – генерал Николай Юденич, поэт и критик Георгий Адамович, писатель Владимир Жемчужников, художник Филипп Малявин. Там же ещё в 1934 году была погребена и жена его Нина. Грулев был еще жив, когда под Сталинградом русский солдат – тот самый русский солдат, которым так гордился и воспитанию которого отдал столько сил наш генерал-еврей - разбил в пух и прах армию фельдмаршала Паулюса. А это означало, что Бог земли Русской по-прежнему щедр и всеблаг и что его, Михаила Грулева, жизнь прожита не зря.
Комментарии
Неплохо вспомянуть
Неплохо вспомянуть незаурядного человека. Однако Грулев - фигура известная. Не приходилось ли автору встречать фамилию Магазинер? Участник войны 1812 г. и др. кампаний. На мой взгляд, один из первых евреев России, достигших генеральского чина в качестве военного врача. Если, конечно, не считать Петровского Дивьера. Хотелось бы узнать побольше.
Добавить комментарий