И целовал я камни на прощанье… В сегодняшней Грузии

И целовал я камни, на прощанье,

И умирал, у древнего холма,

Несли мне птицы Божьи обещанья,

Держали в клювах Библии слова.

Эти строчки я записал сейчас, когда вспоминал недавний полёт в Грузию. Что ни говорите, бедная она или богатая, но окатывает душу особым волнением и какой-то древней птицей гортанно поёт и стучит и стучит по сердцу и памяти. Где-то здесь, когда-то стоял я у храма, как сказали мне, 3-го века. Вокруг люди закладывали в разрушенные стены записки с просьбами, рядом молитвенно шелестя падала с холма вода… В небе почти застыли орлы. С гор доносились овечьи жалобы… Будто я присутствовал при сотворении общей молитвы. Небо звенело в вышине. И ладони, сами по себе, складывались… Вот такое было состояние. И я понял, Грузия обладает небесно-генетическим свойством – передавать человеку состояние своей души. И тогда становится ясно, почему они все поют, весело, даже сквозь слёзы. И почему холодеет сердце от картинок Пиросмани и стихов Табидзе, Яшвили, почему всё значительное российское прижималось душой к их уличкам, горам и буркам. Почему в сладостном восторге замирали поэты, касаясь этой земли…

Здесь я переделал свои вздохи о Мексике из книги «Тоска по раю», на вздохи о Грузии.

О Грузия, о горлица, герника,

О гул, о грохот, о громада,

О голос гор гудящих грозным гулом…

О гонги гроз гремучих глыбы!

О Грузия, о гроты губ грубастых,

О горький грохот говоренья.

О геноцвали, гроздья, гурджаани.

Георгии, гурманы, георгины.

Гарпуны горных глаз

Глубоки горечью горчичной,

Глядящие, грозящие, густые.

Гепард, Гарун (тот, что быстрее лани),

Герои, грёзы, Грибоедов,

Гробы, гортанье, грех гулящий,

Грусть, горцы, гордецы и горны,

 Гнедых годов грядущих гривы…

Всё в этом слове Густосладком,

Всё в этом слове «Грузия» священном…

Я смотрел с самолёта на её гордые, но уставшие горы. Вспомнил психологические загадки из прошлого: Какие ассоциации вызывают у человека разные названия стран? Япония – электроника, автомобили, Швейцария – банки, часы, шоколад, Аргентина – танго и страсть, Англия – надменность и спокойствие, Грузия – гордые люди.

Время меняет всё. Остались ли эти люди такими же, после того, как жизнь лишила их средств, хлебосольства, радости.

Фонд Духовная Дипломатия проводил в Тбилиси литературный конкурс на лучшее поэтическое духовное произведение. Более 700 человек пришли в бархатнокрасный зал тбилисского Мединститута. Поэты читали стихи. Как и все поэты, под ставшие привычными, завыванья. Грузинская интеллектуальная элита, сидевшая в первых рядах, прислушивалась, вскидывала густые брови. Я предложил почтить память грузинских поэтов и писателей, погибших в разное время от мерзких рук их земляка Джугашвили и его кровавой тени Берии. Помолчали. Не знаю, кто что вспоминал, но во многих глазах появилась боль прошлого.

Недавно я просматривал стихи двух погибших прекрасных грузинских поэтов, Тициана Табидзе и Паоло Яшвили. Там снова прочитал великие строки Тициана о поэзии, это его почти предсмертный крик:

 «Не я пишу стихи, Они, как повесть пишут, меня, И жизни ход сопровождает их. Что стих? Обвал снегов! Дохнёт и с места сдышит. И заживо схоронит. Вот что стих![1]»

В конкурсе победила модная грузинская поэтесса. Мне лично импонировал пастух в сванской серой шапке. Он коряво рассказывал о том, как три бандита хотели угнать общественную отару овец. Поэт-пастух сказал им: «Одного хочу. Чтобы вас сейчас увидели ваши матери и отцы. Чтобы они увидели, как вы обрекаете на смерть всю деревню…» Бандиты ушли, овцы остались.

 Меня тоже попросили выступить. Я повторил некоторые свои мысли:

 Высокая литература всегда духовна. Ибо она касается неба. В лучших грузинских стихах она прикасается к неземному. Это не только руставелевский «Витязь в тигровой шкуре», это многие, и Тициан и Галактион Табидзе, и Паоло Яшвили и Симон Чиковани, и Георгий Леонидзе и десятки других погибших, умерших и живых. Любивший Грузию Герцен говорил: Если ты не на стороне угнетаемых, то ты становишься на сторону угнетателей. Многие грузинские литераторы остались на стороне угнетённых. Не все они смогли надеть на себя панцирь страха, и погибли. Не все смогли поступить так, как сказано в этих мудрых строчках: « Из чего твой панцирь черепаха, Я спросил и получил ответ: «Он из пережитого мной страха, и брони на свете крепче нет!» Нет, они брали для жизни прекрасную, затёртую дураками и циниками строчку Долорес Иббарури: « Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!». Поэтому и умирали гроздьями во времена репрессий.

Зрители спросили, что такое литература для меня лично. Я объяснял по-своему: Литература – это крест. Крест может убить или сделать бессмертным. Пастернак заканчивал о литературе так: «… О знал бы я, что так бывает, Когда пускался на дебют, Что строчки с кровью убивают, Нахлынут горлом, и убьют!». Литература может, как кислородная подушка, спасти нацию в трудную минуту. Когда-то при СССР литература заменила социологические исследования. Жизнь показывала не раз: если правители не справляются с должностью лидера нации, литература может стать светом и осветить путь заблудившимся людям. И повести их, через холмы и перевалы жизни к райским кущам, которых так много в этой стране.

Я повторял: Ни кредиты и ни нефть могут сделать человека счастливым. Для этого нужно благословение Бога. А до, и для благословения - нужно покаяние. Не отдельных людей, а всей страны. Так учит Бог.

А хорошая литература, между прочим, – сродни молитве. «Я помню чудное мгновенье…» Это светская молитва, но её слышат небеса.

На следующий день я стоял среди 70 детей, у которых убили родителей. Знаю, что с другой стороны, в Осетии и Абхазии, есть такие же дети. Но сегодня я стоял среди этих. Они уже давно не улыбаются. С ними был старик. Он увидел мой взгляд и разъяснил: «У них убили родителей, а у меня детей. Вот я и пришёл к ним.»

 Библейский пророк Иезекиль говорил: «Все кричат о мире, а мира нет». И я, глядя на этих детей, шептал в душе: «Нет, уже ничто не спасёт народы, не будет ни одного глобального компромисса. Для мира нужно покаяние всех народов. Мир болен. А исцеление может прийти только после покаяния. Таков замысел Бога, и человек это изменить не может. Но может это понять».

Вот мы и покидаем тебя, Грузия. Наше прощание проходит без слёз, мы ведь не очень близки друг ко другу, мы просто испытываем, надеюсь, взаимную симпатию. Повсюду слышу твои голоса. Помню я сказал: «Когда у грузина не хватает слов, чтобы сказать что-то важное и интимное, он начинает петь».

Покидаем, покидаем тебя, диковинная и гордая Грузия… В этот момент истории ты оказалась униженной. Твой народ, привыкший зазывать к столам, ломящимся от яств, стал нищим. Богаты только бюрократы и бандиты. Твой чистый, демократичный, прозападный экс-президент, не смог победить драконов. Во многих глазах печаль, а в некоторых - нет надежды. Мы улетали в тишине и темноте. В сердце играло старомодное джазовое трио: пианино, контрабас, барабаны. Контрабас пел, как шмель, барабаны были ударами судьбы, пианино, как чёрный конь, вставало на дыбы. Наш самолёт взлетел. Мы скользили по облакам и очень часто они изменяли очертания своих абстрактных лиц на горестные очертания лиц реальных, со сжатыми губами, с одной застывшей слезой. И с желваками на коричневых скулах. И это была Грузия. И мне хотелось сказать ей, как уставшей женщине, ожидающей возвращения счастья: «Подожди, ещё не вечер, помолись, счастье в пути, зови его, борись за него и оно дойдёт до тебя!».