День памяти Александра ПРОКОФЬЕВА (1900- 1971). О котором в Википедии сказано: "русский советский поэт и журналист, военный корреспондент, общественный деятель. Герой Социалистического Труда (1970). Лауреат Ленинской (1961) и Сталинской премии второй степени (1946)". Что ж, у него в интеллигентной среде скверная репутация, и, увы, заслуженная. И тональность ряда его стихов и его общественная деятельность вызывали презрение Мандельштама, устойчивую неприязнь Заболоцкого и ярость Твардовского. В литературных воспоминаниях сохранилась память о его неблаговидных поступках (иногда попросту возмутительных, порою сверх того и трагикомических). Среди которых - на закате дней - и участие в позорном процессе над Иосифом Бродским. На суде Александр Андреевич потерял чувство реальности и забыл о простом приличии: вдруг заявил, что читал дневники юноши-подсудимого... Сын сельского милиционера, он с ранних лет привык исправно служить власти и ее органам. Все же какая-то деревенская совестливость иногда в нем просыпалась. Например, он, вопреки ожиданиям, не принял участия в массированной борьбе с так называемыми "космополитами". Не то чтобы он симпатизировал этой категории граждан (напротив его недоброжелательство к ним еще выразилось взрывным характером, но позже, в более вегетарианской обстановке...). В тот исторический момент ему показалось постыдным нападение всей сворой на беззащитных.
Главное всё же в том, что он был природным поэтом, а этого отнять нельзя. Конечно, его матросско-рыбацкий жаргон, его заонежская велеречивость с провалами вкуса и порою дикими ляпсусами ("С Блоком я в могилу лягу!") коробили культурных читателей. Пародия Александра Архангельского просто убийственна. Однако налицо был твердый, волевой характер, и поэтика в основе своей не была примитивной. В ней сочетались наследственная подлинность песенного слова и школа,все-таки пройденная у мастеров стиха. В становлении не обошлось без воздействия Гумилева и Клюева. Явно также влияние Киплинга, с балладами которого певец Ладоги и Онеги был, конечно, знаком хотя бы по удавшимся русским переводам (впрочем,я считаю,что и вся носившая романтический налет поэзия советского времени от Тихонова, Адалис, от конструктивистов, от Сергея Маркова до Высоцкого прошла в следовании Киплингу и в споре с ним).
На заре туманной юности я недолгое время (пока не притомился и не нашел себе более привлекательное занятие) был сотрудником отдела национальных литератур "Литературной газеты". Мне там по долгу службы пришлось писать некролог Прокофьеву от имени Тихонова. Теперь могу сознаться, что именно я сочинил это горестное прощальное слово (на которые ныне ссылаются тихонововеды и прокофьевоведы). Я тогда просто прикинул, что мог бы сказать Н.С. о кончине А.А. ..Вместе с тем как постоянный читатель поэзии я и сам осознал значение утраты незаурядного поэта.
Составитель антологии должен работать без гнева и пристрастия. Честно отбирая лучшее. В стихах Прокофьева немало пронзительных строк и внезапно-замечательных образов. Мне кажутся, например, чудесными строки :
".........В нарядной стране
Серебряной мойвой ты кажешься мне.
Направо взгляни и налево взгляни,
В зеленых кафтанах выходят лини.
Ты видишь линя иль не видишь линя?
Ты любишь меня иль не любишь меня?"
Какие-то бредово-экзистенциальные ,эти образы кажутся мне виденьями былинного Садко, оказавшегося во владеньях Морского царя.
Антологическая подборка стихов П. определенно будет обширней, чем следующее далее. А пока - четыре стихотворения.
Александр ПРОКОФЬЕВ
* * *
Василий Орлов перед смертью своей
Квадратных, как печи, созвал сыновей.
За фунт самосада и двадцать копеек
Десятский прошелся печальным послом.
Десятский протяжно кричал у дворов:
«Совсем помирает родитель Орлов».
Как ступят — так яма,
пройдут — колея, —
К Василью Орлову пришли сыновья.
Сквозь краски рассвета, сквозь синюю мглу
Все видят родителя в красном углу.
Лежит, безучастный к делам и словам,
Громадные руки раскинув по швам.
Садятся на лавки широкого свойства,
И в кровь постепенно вошло недовольство.
И старший зубами на мелкие части
Рвет связки предлогов и деепричастий!
И вновь тишина. И, ее распоров,
Сказал: «Умираю, — Василий Орлов. —
Походкой железа, огня и воды
Земля достает до моей бороды.
Смерть встала на горло холодной ногой,
Ударила в спину железной клюкой;
Уже рассыпается кровь, что крупа.
Умру — схороните меня без попа.
Чтоб сделаны были по воле моей
Могила просторней и гроб посветлей!
Чтоб гроб до могилы несли на руках,
На трех полотенцах моих в петухах!
Чтоб стал как карета мой гроб именной,
Чтоб музыка шла и гремела за мной!»
РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
Такое нельзя не вспомнить. Встань, девятнадцатый год!
Не армии, скажем прямо,—народы ведут поход!
Земля — по моря в окопах, на небе — ни огонька.
У нас выпадали зубы с полуторного пайка.
Везде по земле железной железная шла страда...
Ты в гроб пойдешь — не увидишь, что видели мы тогда.
Я всякую чертовщину на памяти разотру,
У нас побелели волосы на лютом таком ветру.
Нам крышей служило небо, как ворон, летела мгла,
Мы пили такую воду, которая камень жгла.
Мы шли от предгорий к морю,— нам вся страна отдана,
Мы ели сухую воблу, какой не ел сатана!
Из рук отпускали в руки окрашенный кровью стяг.
Мы столько хлебнули горя, что горе земли — пустяк!
Ты в гроб пойдешь — и заплачешь, что жизни такой не знал!
Не верь ни единому слову, но каждое слово проверь,
На нас налетал ежечасно многоголовый зверь.
И всякая тля в долине на сердце вела обрез.
И это стало законом вечером, ночью я днем,
И мы поднимали снова винтовки наперевес,
И мы говорили: «Ладно, когда-нибудь отдохнем».
Мири запоздалое слово и выпей его до дна,
Пиль входит в историю славы единственная страна.
Ти видишь ее раздольный простор полей и лугов...
Но ненависть ставь сначала, а после веди любовь!
Проворьте по документам, которые не солгут,—
Невиданные однолюбы в такое время живут.
Их вытянула эпоха, им жизнь и смерть отдана.
Возьми это верное слово и выпей его до дна.
Стучи в наше сердце, ненависть! Всяк ненависть ощетинь!
От нас шарахались волки, когда, мертвецы почти,
Тряслись по глухому снегу, отбив насмерть потроха.
Вот это я понимаю, а прочее — чепуха!
Враги прокричали: «Амба!» «Полундра!» —сказали мы.
И вот провели эпоху среди ненавистной тьмы.
Зеленые, синие, белые — сходились друг другу в масть,
Но мы отстояли, товарищ, нашу Советскую власть.
НЕВЕСТА
По улице полдень, летя напролом,
Бьет черствую землю зеленым крылом.
На улице, лет молодых не тая,
Вся в бусах, вся в лентах - невеста моя.
Пред нею долины поют соловьем,
За нею гармоники плачут вдвоем.
И я говорю ей:"В нарядной стране
Серебряной мойвой ты кажешься мне.
Направо взгляни и налево взгляни,
В зеленых кафтанах выходят лини.
Ты видишь линя иль не видишь линя?
Ты любишь меня иль не любишь меня?"
И слышу, по чести, ответ не прямой:
"Подруги, пора собираться домой,
А то стороной по камням-валунам
Косые дожди приближаются к нам".
"Червонная краля, постой, подожди,
Откуда при ясной погоде дожди?
Откуда быть буре, коль ветер - хромой?"
И снова: " Подруги, пойдемте домой.
Оратор сегодня действительно прав;
От близко раскиданных солнечных вех
Погаснут дареные ленты навек".
"Постой, молодая, постой,- говорю,-
Я новые ленты тебе подарю
Подругам на зависть, тебе на почет,
Их солнце не гасит и дождь не сечет.
Что стало с тобою? Никак не пойму.
Ну, хочешь, при людях тебя обниму..."
Тогда отвечает, как деверю, мне:
"Ты сокол сверхъясный в нарядной стране.
Полями, лесами до огненных звезд
Лететь тебе, сокол, на тысячу верст!
Земля наши судьбы шутя развела:
Ты сокол, а я дожидаюсь орла!
Он выведет песню, как конюх коня,
Без спросу при людях обнимет меня.
При людях, при солнце, у всех на виду".
...Гармоники смолкли, почуяв беду.
И я, отступая на прах медуниц,
Кричу, чтоб "Разлуку" играл гармонист.
* * *
Лучше этой песни нынче не найду.
Ты растешь заречною яблоней в саду.
Там, за частоколом, вся земля в цветах.
Ты стоишь, как яблоня в молодых летах.
Ты цветешь, как яблоня, — белым цветком,
Ты какому парню машешь платком,
Вышитым, батистовым, в синюю кайму?
Неужель товарищу — другу моему?
Я его на улице где-нибудь найду,
Я его на правую руку отведу.
«Что ж, — скажу, — товарищ, что ж, побратим,
За одним подарком двое летим?»
