© Margarita Krivitsky
Светлой памяти Жени Белоголовской
Это было в середине шестидесятых. Я жил в Одессе, большом, веселом городе на берегу Чёрного моря. Мне было тогда двадцать два года, и в один прекрасный летний вечер я встретил девушку. Её звали Соня, и я влюбился в неё с первого взгляда.
Мы были очень разными. Я был длинный и худой. Всё моё тело состояло из странных остроугольных треугольников. Ко мне было опасно прикоснуться: лопатки, плечи, колени и локти - всё это могло уколоть и причинить боль. В этом плане я, наверное, был скопирован моими родителями с Пикассовской картины кубистического периода.
Соня была прямой противоположностью мне. Все в ней имело мягкие, закругленные формы. У нее были темные с рыжеватым отливом волосы и глаза как маслины. Но не те дикие серовато-зелёные, которые растут на склонах Ланжерона и Аркадии, а те настоящие – греческие, в которых горело страстное солнце Средиземноморского юга. Её щеки были цвета спелого персика и пахли чем-то приятным, напоминавшим мне ещё довоенное детство. Я думаю, что Ренуар писал свои портреты с девушек, похожих на Соню.
Что еще разнило нас? Я был неисправимый мечтатель, полный идеями, которые выплескивались из меня ежедневно, как ежедневно выпекают хлеб или доят коров. Соня была реалисткой и пыталась смотреть на мир, отбросив розовые очки, которыми я пользовался частенько. Мы были разными, но в нас обоих созревала любовь. Она созревала, как созревает абрикос в пропитанном зноем июне. Тяжелый, сочный плод уже был готов сорваться с ветки...
Мы видели друг друга каждый вечер. Обычно мы встречались в парке недалеко от дома, где жила Соня. В парке, кроме нас, не было ни души. Только вдалеке, где-то глубоко внизу шумело море Над нами было черное небо, покрытое звездами, которые залегли недвижно, как залегают уставшие овцы на пропекшемся полуденным зноем лугу. Из меня сыпались истории, одна неправдоподобнее другой. Одни - пришли из моих снов, другие – я придумывал, сидя рядом с ней. Я читал ей свои стихи, перемешивая их со стихами знаменитых поэтов. Я врал без зазрения совести о моих грандиозных проектах и о книгах, которые будут напечатаны скоро. Я смотрел ей в глаза и не чувствовал угрызения совести за своё враньё.
Октябрьские ночи становились холоднее. Ветер с Севера по вечерам приносил в город туман и дожди. В один из таких вечеров, промокшие, мы прибежали к Соне домой. Вид у нас был, как говорили в Одессе, “на море и обратно“. Сонина мама долго глядела на нас и потом, глубоко вздохнув, сказала:
- Послушайте, дети. Я думала, думала, и вот, что я вам скажу. Хватит вам на холоде торчать. Ещё какую-нибудь хворобу поймаете. Вот эта комнатка – так она будет ваша. Она маленькая, всего шесть метров, но, как говорится, - в тесноте, да не в обиде.
В тот же вечер мы решили, что свадьба будет в конце декабря. Все одобряли мой выбор, кроме нашей соседки Ханы, которая, поймав маму за рукав, шептала ей в ухо:
-Это, конечно, не моё дело, мадам Гуревич, но надо быть последним шмоком, чтобы лезть из одной бедности в другую. Тысяча извинений, соседка.
Роль главного заготовителя взял на себя Сонин отчим Яша. Яша был в своих ранних восьмидесятых, но здоровья и энергии в нем было – хоть отбавляй, и это вопреки тому, что он отсидел десять лет в лагерях.
Яша был высокий, с маленькой головой, покрытой серым, густым ежиком волос, и большим, круглым, как раздутый до предела резиновый шар, животом, пришпиленным к низу его груди. Наиболее выдающейся частью его лица был, конечно, его нос. Это был не просто большой и мясистый нос. Этот нос улавливал даже малейший намёк на появление где бы то ни было в городе дефицитного продукта. Как хорошо тренированная собака-ищейка, Яша появлялся в магазине и, как правило, был в числе первых в очереди. Он имел особый талант, силы и выносливость, позволявщие ему выстаивать иногда в изнуряюще длинных очередях, при этом давая отпор всем , кто покушался втиснуться до него, нарушая правила игры. Можно сказать, что он был настоящим волшебником, потому что купить в то время в магазине что-либо, и особенно, купить гуся на свадьбу - было всё равно, что достать розу с Северного Полюса.
Яша привык брать быка за рога, поэтому, когда по дому разнесся слух, что на Дерибасовской “выкинули“ гусей, он, несмотря на то, что до свадьбы было еще далеко, решил брать их – пока дают. Было ещё темно, когда Яша первым трамваем уехал за покупками в центр города, и было уже темно, когда он возвратился. Он привез домой в своём огромном саквояже три красавца – три золотых, набитых кишками и салом, откормленных гуся. Яша был очень горд собою.
Люба, Сонина мама, была тихой женщиной, и она считала, что Яша был прав, когда он взял быка за рога. Она никогда не спорила с ним, но в тот раз уверенность мужа не передалась ей, и чувство тревоги, как змея, вползла в её сердце. Дело в том, что, по причине бедности, холодильник в то время был для наших семейств так же недосягаем, как недосягаемы звезды в небе, и гусей вывесили за окном на свежем морозном воздухе. Будучи вовсе не религиозной, Люба, тем не менее, день и ночь просила Бога продержать мороз подольше, чтобы гуси, висевшие за окном, могли дотянуть до того момента, когда Сонина тётя Фира возьмётся за них. Люба просила Бога, и Бог обещал хранить холод так долго, как он сможет.
Медленно и счастливо мы приближались к свадьбе. Но, как это часто бывает, неприятности ударяют без предупреждения. Неожиданно ветер, дувший с севера, поменял направление, и массы теплого воздуха с юга ворвались в наш город. Туман и непрекращающийся день и ночь дождь превратили город в мрачное, серое чудовище. Это был удар, которого никто не ожидал, и всех больнее он был для Любы и для Яши. Продукты, висевшие за окном, конечно не продержатся еще десять дней. Люба была в слезах и пила валерианку, а Яша грозился убить главного метеоролога города.
Только один человек был спокоен и по-прежнему улыбался. Это была моя тетя Рахиль. Как она призналась потом – она не спала всю ночь, но зато на следующее утро она ни свет ни заря появилась у Любы с замечательной идеей. Вот что она сказала прежде, чем переступила порог:
- Что вы себе делаете вырванные годы с ерунды? Так мы сыграем свадьбу на неделю раньше. А ицым паровоз! А не дай Бог, отравить гостей с вонючими гусями – будет красиво?
После непродолжительных дебатов Рахилина идея была принята, и мы попросили наших гостей прийти на неделю раньше. Свадьба должна была состояться в воскресенье, в нашей квартире, состоящей из двух небольших комнат на втором этаже старого, обшарпанного дома. Мама одолжила столы, стулья и посуду у соседей и родственников. Потом целый божий день вся родня перетаскивала приготовленную еду от Сони к нам, меся грязь на тротуарах, затопленных растаявшим снегом.
В воскресенье, когда холодное чахоточное солнце нырнуло за хибары Пересыпи и темнота грохнулась на землю, повалили гости. Родственники расселись в большей комнате, и каждый имел тарелку, вилку и стакан. Друзья и соседи, оказавшиеся в маленькой комнате, не все имели такое счастье. Несколько человек оказались без стаканов для выпивки, и им срочно, во избежание волнений, принесли пол-литровые алюминиевые кружки. Родственники, более привилегированные гости, имели на своем столе два гуся, но зато вторая комната, по недосмотру Яши, имела больше бутылок водки, что могло привести к беспорядкам в ближайшем будущем. Но в тот момент все как будто были настроены мирно и ждали тоста. Они ждали пять минут, потом еще пять. Но как долго голодный человек мог терпеть?
Первым не выдержал напряжения мой двоюродный брат Сашка, у которого была кличка “Без пол-литра не разберешься “. Он вскочил со стула и закричал:
-Кого еще мы ждем, громадяне ? Пора выпить за наших молодых!
Его жена, известная на весь город парикмахерша Клава, большой как лопата рукой посадила мужа на место:
-Стыд на тебя. Неужели ты не знаешь, кого мы ждём?
Большинство гостей знало, что дядя Сема готовил тост последние две недели, и готовы были ждать еще две минуты, но не более. Тишина уже не сулила ничего хорошего, и, когда раздались голодные голоса: -Дядя Сема! Дядя Сема! Тост, тост, - зажатый между столом и подоконником Сема начал свой тост. Он начал издалека, с революции, когда его дядя сражался с контрреволюционерами, а потом сам в 1937 году стал врагом народа и исчез навсегда, как исчезла краковская колбаса при Хрущеве. Когда Сема плавно входил в тему войны с Гитлером, гости уже были готовы громить все и всех, особенно те, кто был во второй комнате. Они не хотели ждать, пока племянник великого революционера приступит к рассказу о том, как было тяжело в те времена найти раввина, чтобы сделать обрезание нынешнему жениху.
-Довольно! Остановите его, или я за себя не ручаюсь! – стонал сосед Изя, старый холостяк, контуженный на войне.
Дядя Сема был образованный человек, и он не подозревал, что животное начало в человеке так опережает духовное. То, что он услышал от Изи, подкосило старого марксиста-ленинца. Сема почувствовал себя очень плохо. Его жена Ида, чувствовавшая его боль, как свою, пыталась дать ему таблетку валидола, которую всегда хранила в своём кармане. Сидевший рядом Миша, краснощёкий гигант, бывший майор НКВД, а в то время заведовавший гастрономом, заметил Идины намерения:
-Идочка, это не поможет. Я дам ему что-то получше, – и он налил Семе стаканчик водки.
Потом Миша перехватил инициативу. Еврей-богатырь держал стакан, полный водки, у своего сердца. Он оглядел гостей с высоты своих почти двух метров и, повернув голову в нашу сторону, прогремел:
-Давайте выпьем за детей! Будем здоровы - и они вместе с нами. Ле хаим! Горько!
С того момента водка полилась, словно река в половодье. Все пили многократно за Сонечку, за меня, за родителей и всех родственников - присутствующих и отсутствующих. Дело дошло до того, что мой начальник по работе Фима Лебединский предложил выпить за товарища Ташмана, который починил заводскую печь. И все с удовольствием выпили за никому не известного товарища с красивой еврейской фамилией. Я тоже выпил за Ташмана, потому что, после множества тостов в честь молодоженов, мне уже было всё равно, за кого пить. Дело в том, что мой стакан никогда не был пустым. Он постоянно наполнялся чьей-то очень заботливой рукой, несмотря на протесты Сонечки.
Не помню в какой момент ощущение времени и пространства исчезло из моего сознания. Сонечка тоже исчезла, и я заметил, что моё тело не имеет веса. Будучи невесомой пылинкой, я был готов взлететь.
Протрезвел я на промерзшем балконе. Рядом со мной, заслоняя небо, стоял, как мне тогда показалось, еще более громадный, чем, когда он произносил тост за молодоженов, бывший майор НКВД Миша. Он потрепал меня по плечу, потом поднял, как пылинку, и понес в комнату, где гремела во всю мощь свадьба. Он нес меня и выговаривал:
- Ну, ты дал, герой. Не умеешь пить, не берись. Если бы я не хватился вовремя, ты бы, не дай Бог, отморозил себе кое-что. А оно еще тебе очень пригодится.
И он засмеялся. Мощное ха-ха-ха ударило мне в лицо вместе с запахами вина, винегрета и селедки. Он опустил меня перед Соней.
-Вот привел тебе твоего муженька. Принимай в целости и сохранности.
Соня сидела на том же самом месте, где я покинул ее. Она была бледна, и глаза были в слезах. Рядом с ней, как часовой, стоял отчим Яша.
-Это у тебя называется любовь навеки? - встретила меня Соня.
Что я мог ей сказать? Я молчал.
- Ты можешь освободить меня от этого кошмара?
- Конечно, могу. Бежим отсюда.
В город неожиданно возвратилась зима. Большие хлопья снега, как искрящиеся белые розы, падали на землю. Холодная черная тишина висела над домами. Только одно окно было освещено. За ним бились волны пьяной веселости. Вдруг окно отворилось. Сашкина
голова высунулась из него, и прокричала с высоты:
-Горько! Горько! Го-орько-о!
Через минуту его голова исчезла, а пьяное разухабистое эхо еще долго висело над спящим городом.
Добавить комментарий