Настал мой первый рабочий день в большой американской часовой компании. Сам я к часовому бизнесу отношения не имел, но моя специальность оказалась у них востребованной. Меня позвали туда на работу, сделали заманчивое предложение, от которого я отказаться не мог и вот я пришёл в свой кабинет, вернее загончик, или «кубик», стоящий в ряду с сотней таких же в огромном инженерном зале.
Моя область была электроника, но вокруг работали в основном специалисты в точной механике — всё же это была часовая фирма. В 80-м году появление у них инженера из СССР было заметным событием, и на меня приходили посмотреть и даже потрогать руками. Про Россию ничего толком не знали и очень удивлялись, когда я им рассказывал, что там в городах по улицам не ходят медведи, а весной тает снег. А когда они слышали слово Сибирь, то от ужаса содрогались и с придыханием восклицали «Сайбирия!».
Вначале я принимал в своём загончике с десяток любопытствующих в день, но скоро поток визитёров иссяк. Однако, несколько человек продолжали заходить во время обеденного перерыва. Один из них был Джек Рубиновиц, то есть по-нашему Яша Рабинович. По-английски он говорил с заметным немецким акцентом, на вид ему было лет 65 и слыл он в компании одним из лучших специалистов по точным механизмам. Его интересовала Россия и особенно Питер, откуда, как он мне сказал, был его отец. У многих американских евреев предки, по их словам, не то из Минска, не то из Пинска. А вот из царского Петербурга – редкость.
Однажды во время ланча, когда я ел свой сэндвич, пришёл Джек и поинтересовался, не привёз ли я с собой советский фотоаппарат? Я сказал, что такой аппарат у меня есть, и на следующий день принёс с собой мой Зенит-Е. Он его повертел в руках, сказал: «Нет, это не тот», взвесил на ладони и спросил, может ли он его разобрать? Обещал вернуть в полностью собранном виде - сказал, что очень его интересует посмотреть на механизм. Я ему аппарат отдал, а через пару дней Джек его мне вернул в целости и сохранности вместе с интересной историей.
***
- Удивительно, - сказал он, - этот ваш Зенит сделан из стали, он ведь ужасно тяжёлый! Они что, не понимают, как это мешает? Мы ещё в 30-е годы делали камеры из алюминия. Чуть дороже, но какая разница! Однако механизм сделан умно, похоже, что это оригинальный дизайн, не копия. Видимо есть в России хорошие инженеры…
- Вы сказали «мы делали», это кто? - спросил я.
- Лейка. Слыхали про такую немецкую фирму? Я родом из Германии. Работал на этой фирме и делал детали для фотоаппарата. Нашу камеру Лейка-Два, как только она вышла, сразу скопировали в Советской России и выпустили под своей маркой ФЭД, не знаю, что эти буквы значат. Я думал, вы ФЭД привезли, но всё равно интересно.
Я хорошо знал историю первого советского фотоаппарата и рассказал Джеку, что ФЭД собирали в Харькове бывшие беспризорники в трудовой коммуне педагога Антона Макаренко. У меня в детстве даже была книга Макаренко «Флаги на башнях». Он руководил коммуной имени Ф.Э. Дзержинского, по инициалам которого и назван фотоаппарат ФЭД. Однако я тогда не знал, что ФЭД это копия Лейки.
- Да, русские Лейку полностью скопировали в 34-м году. Точная копия, только убрали автоспуск, - сказал Джек. - Но, разумеется, это не моя Лейка, я её не делал. Там на фирме я работал позже, сначала учеником, а потом инженером, когда Лейка–Два уже была полным ходом в производстве. Я делал опытные образцы нового складного объектива для моего босса Оскара Барнака. Вот кто был инженерный гений! Хороший начальник и человек он был порядочный. Жаль, что умер рано, ему и шестидесяти не было. Кстати, это именно он ещё перед Первой мировой придумал использовать в фотоаппарате 35-мм плёнку, которую тогда массово производили для кино. Умно-то как! Плёнки полно, и она не дорогая. Барнак только размер кадра удвоил, чтобы лучше было качество снимка.
Видно было, что история Лейки была любимым коньком Джека и он с удовольствием её всем рассказывал.
- Он ещё придумал фотоувеличитель, - продолжил он, - чтобы снимки печатать на фотобумаге. Вот так появилась первая Лейка. Название это от двух слов - имени хозяина фирмы Эрнста Лейтца и слова камера. Но я работал не у того Лейтца, а у его сына, тоже Эрнста, но Младшего. Лейтц-отец к тому времени давно умер. В те времена почти каждая компания была семейным бизнесом, всё переходило от отца к сыну, потом к внуку. Лейка была в семье Лейтцев более 100 лет…
- Джек, - я перевёл тему разговора, - если вы из Германии, то как же ваш отец родом из Петербурга?
- Папа родился где-то на Украине, в местечке, я даже не знаю, как оно называется. Его призвали в армию, а тут сразу началась война России с Японией. Его отправили защищать русскую крепость Порт Артур, это где-то далеко на востоке Сибири. Надо сказать, что был папа огромного роста, более двух метров, и силы невероятной. Рукой мог подкову гнуть, а если под лошадь залезет, мог бы и лошадь поднять. Очень добрый, мягкий человек, прямо как русский медведь, но и сильный тоже как медведь.
Джек помолчал, вздохнул и добавил: - А сейчас сила у папы уже не та… Сдал папа…
- Что вы говорите, неужели ваш отец ещё жив? – оторопел я, ведь со времён Русско-Японской войны к тому времени прошло 75 лет.
- Жив, жив. Он ещё как жив! В доме для стариков живёт, там у него своя комната. Ему 94 года, голова ясная и всё помнит, но вот сила у него уж не та, что в молодости… А какой был герой! Когда он служил в армии, случилось вот что - он про это любит всем рассказывать. Там, уже в Порт Артуре, в казарме, какие-то два солдата-антисемита стали про евреев разную чепуху болтать. Папа им велел заткнуться, но они ещё больше расшумелись и про него самого стали всякие гадости говорить, дразнить и жидом обзывать. Папа хоть и добрый, но горячий был и такие вещи терпеть не мог. Вот он взял каждого из них за шиворот, развёл в стороны, а потом со всей своей невероятной силы лбами друг дружку ударил, как медными тарелками в оркестре. Одного – сразу на смерть, а другого – в госпиталь с тяжёлой раной. Папу, конечно, арестовали и хотели под трибунал отдать, но потом командир полка разобрался, велел его выпустить и даже объявил перед строем благодарность за защиту достоинства и чести солдата. Вот ведь были времена, когда честь солдата так много значила!
***
Он продолжал: - На той войне папа воевал смело и был награждён за храбрость какой-то важной русской медалью. Я не знаю, как та медаль называлась, но еврей, у кого была такая медаль, мог уехать из черты оседлости и жить в Петербурге. Поэтому через несколько лет после войны папа из местечка переехал в Петербург. Он был грамотный, но ремесла тогда никакого не знал, кроме как воевать, а потому устроился в полицию и стал городовым. Он, наверное, был единственный еврей-городовой в Петербурге. Из-за его медалей, грамотности и могучей силы ему это позволили. Служил он в полиции несколько лет, женился и жена его, моя мать, как-то сказала ему, что не дело это для еврея быть городовым, и уговорила уехать в Германию. Это было ещё перед Первой мировой. Они поселились во Франкфурте, там была большая еврейская община и им вначале очень помогали. Отец выучился на механика и стал работать на фабрике. Вскоре я родился, это уже как война началась.
На войну его не взяли, он ведь был родом из России, с которой воевали. Жить в Германии было тяжело, особенно после войны. Работы не было, деньги стоили меньше бумаги, на которой их печатали. Я ещё ребёнком был, но всё прекрасно помню. Во Франкфурте я закончил гимназию и в 31-м году поступил в университет в Йене, изучал механику и оптику. Это был чудный университет, лаборатории самые современные, библиотека с редкими книгами, замечательные профессора. Там в своё время учился Карл Маркс, если вам интересно знать.
Ну а потом началось. В университете всем стал командовать нацист профессор Астель. Oн там взялся за евреев - сначала за преподавателей, потом и за студентов. Когда в 35-м приняли законы против евреев, меня из университета исключили, хотя мне оставался там только один семестр до диплома. Я вернулся к родителям во Франкфурт. На работу мне устроиться никак не получалось, евреев нигде брать не хотели. Отца тоже с работы выгнали, и мы не знали, как жить.
Я с детства увлекался фотографией, и у меня была камера Лейка и к ней увеличитель. Но когда у нас денег не стало, мы начали продавать вещи и я понёс Лейку и увеличитель в фотомагазин недалеко от дома, где мы жили, чтобы продать их хоть за какие-то деньги. Хозяин магазина мне говорит: «Зайди ко мне в кабинет, там поговорим».
Я зашёл, мы сели за стол, и он стал меня спрашивать, почему я продаю такой замечательный аппарат. А тут вдруг в дверь постучали, он сказал «войдите» - и зашла молодая женщина, где-то лет тридцати. Очень красивая, как ангел. Она потом ангелом и оказалась. Хозяин магазина, как её увидел, вскочил, руку ей поцеловал и мне глазами показывает, чтобы я вышел. Я, конечно, пошёл к дверям, а она меня останавливает:
- Нет-нет, заканчивайте ваше дело, я тут присяду, подожду, вам не помешаю.
Я стал хозяину объяснять, что у нас трудно с деньгами, меня на работу нигде не берут и потому я продаю фотоаппарат и увеличитель. Он взял Лейку, проверил, в порядке ли она, потом вынул из бумажника деньги и стал записывать покупку в свою бухгалтерскую книгу. Спросил мою фамилию, я сказал что Рубиновиц, взял у него деньги, поблагодарил и пошёл к дверям. Тут эта женщина меня останавливает и говорит: «Молодой человек, подождите меня там на улице, я хочу у вас что-то узнать». Я вышел на улицу и стал её ждать.
Она вскоре вышла и предложила, чтобы мы зашли в кафе, тут же рядом в соседнем доме. Сели за столик. Она заказала две чашки кофе, пирожные и говорит: «Меня зовут Эльси Лейтц. Вот возьмите, это моя карточка. Я слышала ваш разговор. Ничего мне не объясняйте, я всё понимаю. Пейте свой кофе и слушайте внимательно. Я помогаю отцу в работе, он хозяин фирмы, которая делает эти фотоаппараты Лейка, что вы сейчас продали. Это в городе Ветцлар, не так далеко отсюда, час езды. Завтра же утром садитесь на поезд и приезжайте туда. Выйдете на станции, спросите, где фабрика «Эрнст Лейтц», и идите туда. Придёте ко входу, покажете охраннику вот эту карточку и скажете, что я вас жду. Мы что-нибудь для вас придумаем. И вот возьмите это».
Она открыла сумочку, достала несколько купюр, сунула их мне в руку, потом встала, подошла к официанту, расплатилась за кофе и вышла на улицу. Я через окно увидел, что у входа в кафе стоял автомобиль и около него ждал шофёр. Он снял фуражку, поклонился ей, открыл дверцу, она села - и машина уехала. Я не знал, что и подумать. Пришёл домой, рассказал родителям, и отец мне говорит: «Это какое-то чудо, ты ей, видать, понравился, надо ехать. Может, эта дама даст тебе работу».
***
На следующее утро я сел на поезд, приехал в Ветцлар и пешком дошёл до фабрики, она тогда была в центре, недалеко от реки. У проходной показал карточку охраннику, он кому-то позвонил по телефону, а потом сказал, чтобы я шёл на второй этаж. Там я нашёл дверь, на которой было написано имя «Эльси Лейтц», постучал и вошёл. Она меня встретила очень приветливо, пожала руку, усадила к столу и говорит:
- Вы молодец, что приехали. Вот теперь расскажите всё про себя подробнее.
Я ей рассказал, где и чему учился, про родителей, как меня выгнали из университета, про то, что нигде нас на работу не берут. Она всё внимательно выслушала и велела подождать, потом вышла и скоро вернулась, как я понял, со своим отцом.
Очень приятный господин, внимательный и какой-то добрый, по-отечески. Как я его увидел, у меня просто голова пошла кругом, это ведь был знаменитый доктор Лейтц, хозяин фирмы, которая делала те самые Лейки – лучшие в мире фотокамеры. Эльси ему кратко рассказала про меня и добавила, что я в университете изучал оптику и механику. И он тогда говорит:
- Вот замечательно, нам как раз нужен помощник к мистеру Барнаку. Хотите у нас работать?
Ещё бы я не хотел! Короче говоря, меня в тот же день приняли на работу учеником мастера, выдали аванс, и этот удивительный доктор Лейтц дал мне записку к одному человеку, который сдавал квартиры. Я туда пошёл, это недалеко от фабрики. Квартирный хозяин на меня сначала подозрительно посмотрел, видать мой нос ему не понравился, но когда прочёл записку от доктора Лейтца, сразу же отвёл меня в просторную квартиру в его доме, отдал ключ и даже задаток не попросил. Я вернулся во Франкфурт, рассказал всё родителям и на следующий же день переехал в Ветцлар. Вскоре отец с матерью тоже туда перебрались и поселились ко мне в квартиру. Места на всех хватало, нас ведь было только трое. Моего отца доктор Лейтц тоже на работу взял, в мастерскую механиком.
Вот так я стал работать в компании у Эрнста Лейтца Второго, или Младшего. Сначала моим начальником был тот самый мистер Барнак, который изобрёл первую Лейку с 35-мм плёнкой. Он тогда работал над новым объективом, который должен автоматически складываться, и я по его эскизам делал чертежи, рассчитывал рычаги и шестерёнки, вместе с механиками строил разные опытные образцы. Но только через полгода он неожиданно умер и тогда доктор Лейтц меня перевёл из учеников на должность инженера, так как я уже хорошо знал, что мистер Барнак хотел, и мог продолжать его проект. У меня не было диплома инженера, а он меня всё равно на эту должность перевёл. Так в Германии обычно не делали: если нет формального диплома - на работу инженером не возьмут, но ведь это был доктор Лейтц!
В инженерном отделе работало человек сорок. Фирма не только фотоаппараты выпускала, было много других оптических приборов, в основном для вермахта и люфтваффе. Приборы наведения, прицела, камеры для аэросъёмки и другие военные штучки. Поэтому нацистская власть доктора Лейтца очень ценила. Его знали во всём мире, и он для них был как бы техническим символом Германии. Но они ему постоянно портили нервы с их партией. Мне Эльси рассказывала, на фирме не было ни одного члена нацистской партии, её отец таких на работу не брал, но на него постоянно давили, чтобы он сам вступил в их партию. Он как-то ухитрялся этого не делать.
Я скоро заметил, что среди рабочих, и особенно в инженерном отделе, было много евреев. Доктор Лейтц из своей фирмы устроил какое-то еврейское прибежище – многих, вроде меня, которых нигде не брали на работу или которым жить было негде – он к себе брал, платил зарплату, помогал с жильём. Конечно, среди немцев, что у него работали, были недовольные тем, что хозяин евреев под крыло брал, но боялись жаловаться, ведь все знали, как его фирму ценят, и понимали, что себе дороже обойдётся, если на него доносить. Кто мог знать, где у него были связи! Может, на самом верху. Разумеется, гестапо знало, что он евреев держит, но до поры до времени на это закрывало глаза.
Однажды я работал с механиками на первом этаже в мастерской, когда туда зашла Эльси, очень нервная. Она подошла ко мне и сказала на ухо: «Быстро и тихо спускайтесь в подвал. Здесь гестапо и ищут евреев». В Ветцларе под всем городом были старые шахты со множеством туннелей. В них раньше добывали железную руду, но потом забросили. Один из туннелей выходил прямо в подвал на фабрике. Я туда быстро спустился и увидел, что в туннеле собрались уже почти все евреи, работающие у доктора Лейтца. Мой отец тоже там был. Мы выключили свет, закрыли за собой дверь и сидели молча. Может, час, может больше. Внутри было совсем темно, и время на часах не видно. Потом мы услышали тихий стук в дверь и голос Эльси: «Выходите». Она рассказала, что из гестапо на грузовике приехал лейтенант и с ним пять солдат, они сразу прошли в кабинет директора, а она побежала по фабрике предупреждать евреев. Видимо, её отец ничего не боялся и что-то гестаповцам сказал, потому, что они как-то быстро, скорее для вида, прошли по всем отделам и уехали. Никого не взяли. Но кто знал, может придут снова?
Вот так я у доктора Лейтца работал до 38-го года. Мы всё чаще прятались в туннеле, директор нас там укрывал, но долго так продолжаться не могло. Хотя у него и были связи, но у гестапо всё же было власти больше, особенно в отношении евреев. А после Kristallnacht, то есть Хрустальной Ночи, даже по улицам ходить стало опасно, могли избить, а то и поймать и отправить в концлагерь. В конце ноября меня вызывает к себе доктор Лейтц и говорит:
- Якоб, в нашем отделении в Нью-Йорке нужно обслуживать ремонт фотоаппаратов. Вы хорошо знаете это дело, и я решил послать вас туда в длительную командировку. Вместе с вами поедут отсюда ещё восемь наших работников. Это, может быть, надолго, поэтому я очень рекомендую ехать со всей семьёй. Надеюсь, мне не надо вам объяснять, как это для вас важно. Ехать надо скоро, выезд через два дня. Наша фирма оплатит переезд и все расходы. Вы в Нью-Йорке будете получать зарплату в том же размере, что и здесь.
Вот так этот удивительный человек нас спас и помог начать новую жизнь в Америке. Тем же вечером Эльси пришла к нам домой проститься, принесла подарки. Через два дня я с родителями и ещё восемь работников компании, все евреи, с семьями, сели на поезд и поехали в Бременхафен, оттуда в Нью-Йорк ходили корабли. Мне потом рассказывали, что Лейтц так спас около 80 своих работников-евреев и их семьи – отправил их работать в Нью-Йорк, Лондон, Гонконг, везде, где у него были филиалы. Америка ведь не принимала евреев, которые от немцев бежали, но мы были не беженцы, а работники иностранной компании. Так что у нас не было никаких проблем с визами в США. Поезд, на котором мы ехали к порту, мы называли «поезд свободы Лейтца», но правильнее было бы его назвать поездом жизни. Доктор Лейтц ведь нам всем подарил жизнь. Он выдал нам документы, подписанные каким-то большим военным начальником. Когда мы поездом ехали и на пароход садились, у нас полиция часто проверяла документы, но видели эту подпись, отдавали честь и оставляли нас в покое. Затем мы пароходом отплыли в Нью-Йорк. Доктор Лейтц нам всем оплатил билеты второго класса, каждый получил в подарок фотоаппарат Лейка-Два. Вот погодите, я вам принёс показать.
Джек отправился в свой загончик и принёс мне оттуда фотоаппарат. Он был действительно - вылитый ФЭД. Я взял его в руки и заметил, что Джек очень нервничает, как бы я его не обронил или ещё как не повредил. Я сразу ему отдал его обратно.
- Это та самая Лейка, что я получил в подарок от доктора Лейтца, - сказал Джек, —самая ценная вещь, что у меня есть, память из той жизни. Когда после войны стало известно, сколько немцы убили евреев, я подумал, что убивая евреев, Германия тем самым убивала себя как народ. Но позже, вспоминая доктора Лейтца и его дочку, я понял, что раз были такие немцы, как они, то, быть может, не всё для их нации потеряно. Он ведь не только нам жизнь подарил, но и моим детям и внукам, которые после родились, да и всем кто будет после нас… Не дал цепочке прерваться.
Когда мы добрались до Нью-Йорка, нас там встретили люди из американского отдела фирмы, отвезли на квартиры, которые для нас сняли и вообще приготовили всё, что нужно – по распоряжению и на деньги доктора Лейтца. Я проработал в мастерской по ремонту Лейки до конца 41-го года, когда Гитлер объявил войну Америке. Тогда все немецкие компании закрылись, нас уволили, но я быстро нашёл работу. Переехал в Скенектеди, там работал на Кодаке, а вот теперь уже двадцать лет тут, в Коннектикуте, делаю часы.
- А с доктором Лейтцем и Эльси вы никогда больше не встречались? – спросил я.
- О да, где-то лет пять-семь после войны мне позвонил один из тех моих знакомых, кто в поезде жизни со мной в Америку ехал, и сказал, что доктор Лейтц и Эльси с мужем приехали по делам в Нью-Йорк. Мы все, кто в Нью-Йорке или не очень далеко жили, пришли к ним в гостиницу, принесли много цветов, а потом устроили для них обед в хорошем ресторане. Хотели корреспондента из Нью-Йорк Таймс пригласить, чтобы он написал статью про эту героическую семью, но доктор Лейтц категорически нам это не разрешил. Сказал, что не хочет ворошить прошлое и не желает никаких публичных разговоров о себе. Вот такой это был человек…
------
Вышел из печати сборник рассказов Якова Фрейдина «Степени Приближения». Его можно заказать в электронной форме: в России и в других странах. Бумажный вариант можно купить на Амазоне.
Добавить комментарий