Часть 3
СВЯЩЕННИК СЕРГИЙ ЖЕЛУДКОВ
Особые отношения установились у отца Александра со священником Сергием Желудковым.[1] Он вспоминал их первую встречу: “В году 1961, я однажды вечером сидел в домике при храме, вдруг постучался человек небольшого роста,с короткой седой бородкой, с очень знакомым, как мне показалось лицом. Знаете, бывают такие лица, как родные, как будто ты их тысячу раз видел. Он приподнял свою шляпу и коротко сказал: “Здрасьте, я – Желудков.” И мы сразу почувствовали с ним какую-то близость. За многие годы общения с десятками, сотнями, а может быть, и больше людей я сразу отметил: этот человек своим общением давал удивительно много! Разговор с ним обогащал! Это была совершеннно неповторимая личность! Он пробуждал в собеседнике то, что в нем еще дремало. Мне он всегда напоминал Сократа – не только своей внешностью, но и способностью стимулировать мысль другого человека, его способностью быть открытым другому. Это редчайший дар – как доброта, веселая ирония, смелость суждений.
С тех пор мы с ним систематически стали видеться. В нем постоянно жило стремление найти современную форму выражения для христианского благовестия. Он считал себя не отвлеченным богословом. У него было любимое выражение: “христианство для всех” или “мужское христианство.” Почему “мужское”? Желудков имел в виду христианство, которое не было бы чрезмерно эмоциональным или сентиментальным, которое ближе поэтической женской душе. Он хотел найти четкий рациональный аспект Евангелия, который был бы доступен здравомыслящим, рядовым современным людям. Не только утонченным интеллектуалам, а мыслящим по-мужски людям. Задача непростая, и он искал ее решение экспериментальным путем.” [2]
Желудков осенью 1945 года оставил светскую службу и стал псаломщиком Знаменского храма в Верхнем Тагиле. 22 мая 1946 года епископ Свердловский и Ирбитский Товия (Остроумов) рукоположил его во иерейский сан (целибатом - он был холост, но монашеский путь служения был ему чужд). Отца Сергия назначили третьим священником Всехсвятского храма города Свердловска. Здесь он прослужил два года и был направлен настоятелем в Знаменский храм Верхнего Тагила. В течение шести лет служил в различных храмах Свердловской епархии. В 1952 году поступил в III класс Ленинградской семинарии и блистательно закончил ее в июне 1954 года. В этом же году был назначен настоятелем Никольского храма в Любятове, в Пскове. С этим храмом связана вторая половина его жизни. Он окончательно поселился в Пскове и прожил в нем оставшуюся часть жизни. Часто приезжал в Ленинград и Москву, где у него было множество друзей.
В 1959 году его прихожанка в Великих Луках, с детских лет страдавшая заболеванием позвоночника, чудесным образом выздоровела после того, как ее под руки провели вокруг часовни блаженной Ксении Петербургской. С тех пор она стал ходить. Девушку обвинили в распространении ложных слухов, завели против нее уголовное дело. Пытаясь защитить ее, отец Сергий обратился в ряд высоких инстанций. Направил рапорт на имя Святейшего патриарха Московского и всея Руси Алексия: «...в сентябре сама больная и близкие к ней люди, посещая храм, неоднократно сообщали мне, что больная подвергается тайным преследованиям и даже насилиям со стороны местных работников государственной безопасности, которые будто бы вынуждают ее отречься от своих религиозных убеждений. Будучи глубоко взволнован этими сообщениями, я по долгу совести обратился с жалобами в Центральный и областной комитеты КПСС, а также в центральный и областной органы государственной безопасности, с копией, конечно, моему епископу...» [3]
Его отстранили от священнического служения, возбудили против него уголовное дело о клевете. К счастью, дело вскоре прекратили, но справку о регистрации, без которой ни один священник не мог служить на территории СССР, отобрали. Отец Сергий принадлежал к категории «неудобных людей». Его «обличали» за неуживчивость даже собратья-священники. Лишь два года прослужил он в Любятове. 10 января 1956 года был уволен за штат. В марте 1960 года был назначен священником в погосте Заболотье, но прослужил три месяца, после чего был запрещен в священнослужении. Неоднократно пытался восстановить регистрацию, но все его попытки завершились неудачей. Он смирился, оформил мизерную пенсию (60 рублей), хотя хлопоты длились несколько лет.
В годы «хрущевских» гонений активно выступал в защиту Церкви. Только за полгода, с октября 1958 по май 1959 года отпало от Церкви девять человек, сходу включившихся в антирелигиозную кампанию, среди них — профессор Ленинградской Духовной Академии Александр Осипов. К ним присоединился молодой богослов из Саратовской семинарии Евграф Дулуман, покинувший Церковь еще в 1952 году. Заявил о своем отходе от Церкви и священник Павел Дарманский, с которым отец Сергий учился в Ленинградской духовной семинарии. Он опубликовал в советской прессе статью «Почему я порвал с религией». Отец Сергий счел своим долгом ответить ему. Так в Самиздате (отступники получили возможность открыто выступать со своими разоблачениями в советской прессе, тогда как верное Церкви духовенство не имело такой возможности) появилось первое его публичное выступление, обращенное к ренегату Дарманскому. Хотя оно не было подписано, подавляющее число духовенства прекрасно знало автора.
В 1968 году отец Сергий выступил с открытым письмом к правозащитнику Павлу Литвинову, предлагая ему поддержку. Он также обратился с письмом к зарубежным церковным деятелям, в том числе к профессору Громадке, который возглавлял общественную религиозную организацию - Христианскую мирную конференцию с призывом выступить в защиту заключенного Анатолия Марченко и других советских правозащитников. Отец Сергий считал, что границы Церкви гораздо шире, чем это принято считать и включал в нее всех «людей доброй воли». В письме к Литвинову он так выразил свое мнение: «Сегодня в России очень многие называют себя атеистами только по недостатку образования». Пик его творческой деятельности выпал на начало 70-х годов. В 1973 году в Германии вышла его книга «Почему и я христианин», этим же годом датирована его работа «Общая исповедь». В этот же период отец Сергий явился инициатором переписки между интеллектуалами Москвы и Ленинграда, позже получившую название «Христианство и атеизм». Отрывки из этого объемного труда публиковались в парижском журнале «Вестник русского христианского студенческого движения». В этом же журнале были опубликованы отрывки из его блистательной книги «Литургические заметки».[4] Отец Александр вспоминал: “У него было два друга, которые с ним переписывались. Они писали ему о своих сомнениях. Он отвечал им и прислал мне их письма и свой ответ, приглашая меня принять участие в дискуссии… И тут пошло. Профессора Духовной академии, общественные деятели, духовенство, участвовал отец Димитрий Дудко, профессор МДА Огицкий, Краснов-Левитин и многие другие. Отец Сергий, собирая наши письма, аккуратно, на своей машинке, с аккуратизмом пунктуального человека перепечатывал, делал брошюрки, каждая разного цвета, и всем рассылал по почте. К 1964 году таких брошюрок накопилось у нас более чем на полторы тысячи машинописных в поллиста страниц. Какие там вопросы только не поднимались: социальные, философские, нравственные, богословские, литургические!... Переписка была уникально интересна! Это уникальный памятник “траншейной” умственной, религиозной, богословской жизни начала 60-х годов. Она была очень смелой, иногда наивной, потому что сказывался наш провинциализм, недостаток литературы, необдуманность, невыношенность.”[5]Отвечая на вопрос о своем отношении к богословским мнениям отца Сергия, отец Александр высказался вполне определенно: «Я высоко ценю его стиль, и мне близко его желание критически переосмыслить наше наследие. Но его крайних взглядов я никогда не разделял, как и взглядов церковных консерваторов. Мне думается, что верный путь лежит, как всегда, где-то посередине.”[6] Как-то отец Александр шутливо, но с любовью сказал об отце Сергие: “Желудков еретик – но благочестивый еретик!”
В 1973 вместе с Анатолием Эммануиловичем Красновым-Левитиным и другими одиннадцатью советскими интеллигентами отец Сергий вошел в состав созданной московской группы «Международная амнистия». Русская Православная Церковь, которую в те годы все, кому не лень, обвиняли в приспособленчестве и конформизме, была представлена в правозащитном движении священником Желудковым. Его книги до сих пор вызывают споры. Особенно востребованной оказалась его книга “Литургические заметки”. Написанная почти полвека назад, она не только не устарела, но приобрела наиболее актуальное звучание в начале ХХI столетия. Отец Александр на вечере, посвященном памяти отца Сергия, в 1989 году вспоминал: “Много лет отец Сергий не служил, что, конечно, сказывалось на его душевной жизни. Священнику небезопасно долго находиться без евхаристии, без исполнения своего служения. Поэтому последние годы жизни были окрашены некоторой меланхолией. Он не надеялся на то, что произойдет возрождение христианской жизни. В то же время он многим людям помог осознать себя. В спорах с церковными людьми он пробуждал в них свободную мысль.” [7]
СВЯЩЕННИК СТАНИСЛОВАС ДОБРОВОЛЬСКИС
Другим близким другом и во многом единомышленником отца Александра был литовский католический священник Станисловас, в миру Альгирдас Миколас Добровольскис.[8] Отец Александр не только сам бывал у него в Пабярже, но часто присылал к нему своих прихожан, зная его незаурядный духовнический дар. О годах, проведенных в лагере, отец Станисловас много рассказывал во время служения в Пабярже. В его рассказах – о рабском труде, о бараках, шахтах, лагерной пище, о встреченных им прекрасных людях – не было ненависти. Священник Казимерас Василяускас, позже ставший кардиналом, в 1950 году попал в один лагерь с отцом Станисловасом – в Инту №3. Они пять лет провели вместе, в одном бараке, в одной шахте. По свидетельству Василяускаса, отец Станисловас "был самым светлым из литовцев. Он был примером и в интеллектуальной жизни: постоянно читал нам маленькие лекции чаще всего на религиозные темы. Он был собранным, спокойным, этим и привлекал людей". Первым приходил на работу и последним уходил, выбирал самые глубокие и опасные шахты. Он стал легендой в лагере, никого из литовцев так не уважали, как его. Мессы в лагере совершали ночью; слова литургии знали наизусть. Хлебом служили баранки, а вино отец Станисловас умел делать из присланного в посылках изюма. Каждую ночь он просыпался для молитвы, сохраняя монастырский уклад. В лагере дружил не только с литовцами, с сосланными ксёндзами и монахами, но и с православными священниками, с греко-католиками, много беседовал о вере с молодёжью, даже с уголовниками.
В 1956 году, отсидев две трети срока, отец Станисловас был освобождён "за примерное поведение". Он запомнил последний перед выходом на волю разговор с “кумом”. "Ну, гражданин ксёндз, как – изменили свои убеждения?" – спросил тот. - "Убеждения не меняются, гражданин начальник, они – углубляются", – ответил отец Станисловас. Следующим его приходом был Юодейкяй на севере Литвы. Здесь он продержался до конца 1959 года. Строительство дома и часовен, поездки в другие приходы, молитвенные собрания с приезжавшими со всей Литвы священниками – не остались безнаказанным: работники КГБ провели обыск, а церковное начальство велело следовать в Жямайткемис, близ Укмярге. Отцу Станисловасу было указано сбрить бороду. В Жямайткемисе полтора года ему было запрещено читать проповеди и служить. Всё это время отец Станисловас посвятил молитве, сочинению проповедей, переводам (больше всего он любил переводить Р. М. Рильке) и обустройству заброшенного кладбища. Священник привёл в порядок и городские мостовые: откопал старую брусчатку, восстановил сточные канавки. Жители городка носили ему еду и запомнили его как "трудолюбивого монаха".
В 1961 году отцу Станисловасу вернули право служить и назначили в Милашайчяй, возле Арёгалы. Несколько раз его дом обыскивали работники КГБ. Тогда пропало много переводов, конспектов, записей, картотека. Но немало переведённого осталось на руках у людей, в самиздате. Через год – опять перевод – в Буткишкис в долине Дубисы. Здесь священник, восстанавливая старинное кладбище, нашел первые кованые кресты-солнышки, сделанные в ХIХ веке. Эти находки положили начало его коллекции кованых крестов. Он восстанавливал и деревянный костёл, причём по большей части – своими руками. В Буткишкисе отец Станисловас чувствовал себя свободнее, принимал гостей – к нему ехали со всей Литвы. Здесь он пробыл до весны 1966 года. Следующее назначение – в Пабярже. До этой деревушки на берегу речки Ляуде надо было идти четыре километра от остановки автобуса. Старинный костёл нуждался в реставрации, кладбище было заброшено, и отец Станисловас принялся за работу. Он восстанавливал и придорожные часовенки со скульптурами и крестами-солнышками, которых было много в этих краях. Он выстроил кузницу, собирал со всей округи старые кресты, ограды, жернова, обновил часовенки, кладбище, костёл. Многочисленные посетители привозили кресты-солнышки, старые медные вещи, фонари, выброшенные деревянные скульптуры со всей Литвы. В его доме подобралась уникальная коллекция. А в кузнице он мастерил подсвечники-солнышки, которые дарил каждому уезжающему гостю. За время служения в Пабярже он выковал их около 30 тысяч. С помощью добровольцев в мастерской рядом с костёлом было вырезано и смонтировано около двухсот придорожных часовен для разных мест Литвы. На кладбище в Пабярже священник поставил деревянные часовни с надписями "Разочарованным", "Забытым", "Не вернувшимся" – в память о заблудших душах и самоубийцах.
Сюда ехали верующие, сомневающиеся, интеллигенты, диссиденты, студенты, наркоманы, алкоголики, индуисты, кришнаиты, свидетели Иеговы. Ехали, сознавая: Пабярже под присмотром КГБ, после поездки могут быть неприятности. Самого отец Станисловаса часто вызывали в Кедайняйский КГБ. Однажды, вернувшись с очередного допроса, сказал племяннице: "Напишу на дверях "Гетто", может, перестанут приезжать, не буду никому нужен". Несмотря на огромное количество гостей, отец Станисловас соблюдал монашеский режим, - спал с девяти вечера до часу ночи, когда служил ночную мессу. Каждый день играл в костёле на органе, причащал, исповедовал. Многие привозили детей к первому причастию, и священник никогда не отказывал, хотя в советское время это было запрещено. В доме отца Станисловаса на стене висел портрет Солженицына, в клети стоял довоенный литовский флаг, на полках было много запрещённых книг. После восстановления независимости Литвы, когда были открыты архивы КГБ, стало ясно, что в доме находились подслушивающие устройства. Отец Станисловас понимал, что его дом – ловушка для гостей. О важном разговаривал только на улице, в доме обращался к гостю только по имени, не называл фамилий. Провокаторов называл - "эти бедные обманутые люди" и радовался, когда они признавались в содеянном. С того времени отец Станисловас привык сжигать всю корреспонденцию (он и в свободной Литве по привычке сжигал письма церковных иерархов и поздравления президента). КГБ снял наблюдение за отцом Станисловасом только летом 1989 года. В том же году его "реабилитировали".
В начале 1990 года кардинал Винцентас Сладкявичюс предложил отцу Станисловасу взяться за монастырь в Дотнуве. Прожив двадцать четыре года в Пабярже, где всё было налажено, священнику было нелегко переехать на новое место. Но он принял это как послушание, заказал портному капуцинскую рясу и с этого дня перестал бриться. Летом 1990 года отец Станисловас переселился в развалины монастыря. К тому времени древний монастырь в Дотнуве, в котором в советское время располагалась школа-интернат, три года простоял пустым. Отец Станисловас с помощью добровольцев начал восстанавливать обитель по своему проекту. Одновременно она населялась монахами. Сам он жил и работал в реставрируемом монастыре. В 1994 году вышла книга "Проповеди отца Станисловаса", которые с начала 90-х годов публиковались в газете “Тиеса”. Благодаря им он не только прославился как защитник бедных, миротворец и утешитель обиженных, но и стал объектом нападок и критики. Евангельски простые слова отца Станисловаса о положении в Литве тех лет многим не нравились – то было время сведения счётов, возвращения собственности, мести за обиды советских лет. Против его статей высказывались даже священники, осуждавшие его за "коммунистическое мышление". Но спустя годы отношение к отцу Станисловасу изменилось, поскольку он всегда был последователен в своих проповедях и никогда не изменял себе и евангельским истинам.
СВЯЩЕННИК ДИМИТРИЙ ДУДКО
Особые отношения сложились у отца Александра с отцом Димитрием Дудко. Он продолжал общаться с ним и после того, как в 1973 году тот вступил на путь открытой конфронтации с властями. Отец Александр всегда с любовью и пониманием относился к отцу Димитрию. Но повторял, что путь открытого противостояния и непримиримой борьбы с режимом не его. Отцом Дмитрием написано более 30 книг. Наиболее известна из них – «О нашем уповании», увидевшая свет в Париже в 1974 году. Он пробовал свои силы в художественной прозе, или, как он называл – в жанре «смиренной прозы». Им созданы уже после вторичного заключения «Записки капитана Копейкина» и «Шторм или пристань». Личная трагедия отца Димитрия наложила отпечаток и на его книги. Особенно на те, которые написаны им после публичного покаяния. После освобождения из Лефортовской тюрьмы в июне 1980 года он неоднократно писал «открытые письма» и своим бывшим прихожанам, и в Париж, к Никите Струве, пытаясь оправдать свой поступок. Вплоть до начала 90-х годов пытался осмыслить произошедшее с ним. И только крушение СССР и трагичные события первых лет российской демократии позволили ему найти оправдание личностному крушению. Произошел глубинный надлом, который привел священника-диссидента в лагерь российских коммунистов. Отец Димитрий ревновал тех прихожан, которые бывали у отца Александра. Эта ревность выплеснулась спустя 9 лет после гибели отца Александра. В 1998 году отец Димитрий стал членом редакционной коллегии газеты «Православное книжное обозрение» и поместил в нем критический разбор богословского наследия своего друга и сподвижника - «О наследии прот. Александра Меня». В старости он напоминал классического Санта Клауса – невысокого роста, лысеющий, с остатками седой шевелюры, с пышной белой бородой, доброжелательный, улыбающийся. Было в нем что-то детское – он всегда был открыт людям, но вряд ли понимал, что происходит и как стремительно меняется новая Россия. Он всегда был подвержен посторонним влияниям. В последние десятилетия в его окружении преобладали мрачные люди “патриотических” убеждений, которые ревностно охраняли его от возможных чуждых влияний как некое знамя коммунистической оппозиции.
Годы перестройки принесли не только освобождение от коммунистической идеологии. Повеявшая свобода расковала и антихристианские силы внутри Церкви. В интервью 1990 года отец Александр говорил о том, имеет ли консервативное течение в Церкви поддержку военных и в политических кругах, он прямо ответил: “Да, его поддерживают наши нацисты, их много у нас. Вот «Память» - это все нацисты, фашисты, они на этом растут как на дрожжах. А почему антиэкуменизм? Потому что экуменизм требует от человека уважать чужую модель христианства. А у нас вместо этого - ненависть. Слово «католик» почти ругательством стало теперь, как во времена Тараса Бульбы. Если называть зарождение русского фашизма не тревожным, то что тогда тревожно? Конечно! И его очень активно поддерживают очень многие церковные деятели. Произошло соединение русского фашизма с русским клерикализмом и ностальгией церковной. Это, конечно, позор для нас, для верующих, потому что общество ожидало найти в нас какую-то поддержку, а поддержка получается для фашистов. Конечно, не все так ориентированы, но это немалый процент. Я не могу сказать какой, я этого не изучал. Но куда ни сунешься, с кем ни поговоришь, - этот монархист, этот антисемит, этот антиэкуменист и так далее. Причем развешиванием ярлыков занимаются люди, которые вчера еше не были такими. Понимаете? Нет, это характерно, веяние эпохи! Эпоха реакции. Когда Горбачев открыл шлюзы, то хлынули и демократия, и реакция. Но реакция всегда более агрессивна. Сионистофобия — это типично. В семьдесят пятом году, пятнадцать лет тому назад, я давал интервью, которое напечатали в Париже. И там меня спрашивали, есть ли антисемитизм в Церкви. Я говорю: не сталкивался. В массовом масштабе. Прошло пятнадцать лет - полностью изменилась картина. Я бы уже так не сказал сейчас. Это стало одной из характерных черт, к сожалению.” [9]
[1] Желудков, священник Сергий (1909-1984) - религиозный мыслитель и реформатор. Родился в Москве, в купеческой семье, известной своей преданностью Православию. Он был шестым ребенком, кроме него в семье было четыре брата и две сестры. Один из братьев стал крупным энергетиком, участвовал в разработке плана ГОЭЛРО. Одна из сестер вышла замуж за работника торгпредства и уехала с ним во Францию. После окончания VIII класса общеобразовательной школы в 1926 году Сергей Алексеевич начал посещать вольнослушателем обновленческую Духовную академию в Москве. Тогда это было единственное учебное заведение, в котором можно было получить духовное образование. Для него это были годы напряженных духовных поисков, встреч с людьми, углубленного самообразования. Этот был период духовных исканий русской интеллигенции, вернувшейся к Церкви, и он наложил неизгладимый отпечаток на будущего священника. Сергей Алексеевич позже вспоминал, что возвращаясь из Академии, часто заходил в мастерскую архитектора Жолтовского, с которым вел длительные беседы. Интерес к архитектуре сохранился у него на всю жизнь. В 1930 году он был вынужден прервать образование в Духовной академии — условия жизни не позволили ему продолжить образование. Работал сначала десятником, потом техником-нормировщиком в различных строительных организациях.
С 1933 по 1935 техник, а затем старший экономист сметного отдела на строительстве Байкало-Амурской магистрали, которое осуществлялось ОГПУ-НКВД. Магистраль строилась руками заключенных и школа жизни, которую он прошел совсем молодым, стоила многого. Он не любил вспоминать эти страшные годы. Ведь он работал «вольняшкой», когда другие «тянули срока». В годы войны был старшим,а затем главным бухгалтером Мостотреста Наркомата путей сообщения. В действующую армию специалистов из НКПС не брали — работа эта приравнивалась к службе в армии. Сергей Желудков участвовал в возведении мостов в Сибири через Енисей, на Кавказе через Куру, в Магнитогорске и Свердловской области.
[2] Мень, священник Александр “О себе”, М.2007, сс. 182-183
[3] более подробно об этой истории в сб. “Три праведника”, М.2002,с.97
[4] в 2003 году “Литургические заметки” были впервые изданы в России. Тираж разошелся мгновенно. Спустя год вышло второе издание, но и оно быстро разошлось. Это еще одно свидетельство актуальности этой книги отца Сергия. Книга была завершена в 1970 году, но спустя более чем 30 лет она вновь оказалась востребованной.
[5] Мень, священник Александр “О себе”, М.2007, с.183-184
[6] там же, с. 192
[7] там же, с. 192
[8] священник Станисловас, в миру Альгирдас Миколас Добровольскис (1918-2005). Родился в Радвилишкисе в семье железнодорожного служащего. По окончании начальной школы его отдали в иезуитскую гимназию в Каунасе. Гимназистов водили в трущобы Каунаса, чтобы показать, как страшны нищета и бедность. Альгирдас Миколас решил посвятить жизнь обездоленным. В 1936 году он решает принять обет нестяжания и уезжает в монастырь капуцинов в Плунге. Там он становится меньшим братом Станисловасом. Когда через четыре года, окончив курс философии и риторики в монастыре, монахи сдавали экзамены, по улицам шли танки – началась Вторая мировая война. У молодого богослова было направление во Францию, где он мог продолжить учёбу, но он остался в Литве. Поступил в Каунасскую семинарию - начал учиться при советской оккупации, а закончил – при немецкой. Весной 1944 г. в кафедральном соборе Каунаса меньшого брата Станисловаса рукоположили в священники. В Литве было принято раздавать в этот день собравшимся родственникам и близким священные тексты или картинки. Отец Станисловас выбрал "Гимн солнцу" святого Франциска Ассизского, который сам перевёл со старо-итальянского. Служить его направили в капуцинский монастырь и приход в Пятрашюнай под Каунасом. 16 апреля 1944 г. он отслужил свою первую мессу в костёле Радвилишкиса, а 2 августа в Каунас вступила Советская Армия.
Отец Станисловас стал проповедником Слова Божьего в Литве и позже прославился своими проповедями (сохранилось несколько тетрадей его проповедей 1944–1947 гг.). Кардинал Винцентас Сладкявичюс, вместе с которым отец Станисловас был посвящён в сан, вспоминает: "В Каунасе он читал очень смелые проповеди. Увозили людей в концлагеря, шёл 1948 год, и он в одной проповеди говорит: "Вот мы сейчас молимся, а на железнодорожном вокзале стоят подготовленные вагоны, в них теснятся люди. И эти люди тоже молятся, плачут, потому что они покидают отчизну". Всё было актуально, но без политической агитации. Люди не слышали в его словах разжигания вражды, поэтому и стремились на его проповеди". 11 августа 1948-го за отцом Станисловасом пришли в Пятрашюнайский монастырь, в то время единственный не закрытый капуцинский монастырь в Литве. В тюрьму его увели в монашеской рясе – другой одежды у него не было. Он был обвинён в антисоветской пропаганде и осуждён по части II статьи 58–10 на десять лет трудовых лагерей. Его сослали в Минералаг, позднее – в Воркуту.
[9] - Мень, священник Александр, “О себе” М, 2007, сс.280-282
Добавить комментарий