«В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Своё, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города...
...А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла
Умное число передаёт...
...Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что Слово это — Бог.
Мы Ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.»
Эти стихи принадлежат Н.С. Гумилеву, поэту Серебряного века, создателю школы «акмеистов». Итак, вернем слову его первоначальное величие и этим достигнем вершины! («Акме» по гречески — острие, вершина.) Акмеисты противостояли поэтической школе символистов. Но нас это тревожить не должно, даже если мы плохо отличаем символистов от имажинистов или акмеистов. Главное «отличие» - создать группу поэтов, которые хвалят друг друга... Так что «пусть нас не волнует этих глупостей». Что в стихах важнее - образ, символ или точность слова? Все главнее! Важно, что для поэзии эти яростные споры шли на пользу.
А сегодняшний рассказ - об авторе этих стихов Николае Степановиче Гумилеве. Рассказ трудный, потому что старшему поколению он известен не слишком (Что делать, такова история! Я сам впервые узнал эту фамилию лет в 18 из стихотворения Багрицкого «Романтика»:
"....Депеша из Питера: страшная весть
О черном предательстве Гумилева...
Я (Романтика т.е.) мчалась в телеге, проселками шла;
И хоть преступленья его не простила,
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила..."
«Э, да тут дело-то не просто», - подумалось тогда. Но информации не было никакой).
А для нынешних тридцатилетних, если они любят поэзию, Гумилев - икона. И не дай бог сказать о нем что-нибудь неуважительное, он - святой мученик, безвинно казненный зловредными большевиками! Но вот все же давайте попробуем! Ведь даже с икон время от времени необходимо смахивать пыль! А в поводыри возьмем самого Николая Степановича с его стихотворением 1919 года «Память».
«Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня..."
(Н.Гумилев, «Память»)
Родился в 1886 году в Кронштадте, в морской семье. Отец - корабельный врач, совершивший несколько кругосветок, дядя по матери - контр-адмирал флота Львов. Так что рассказы о странствиях впитаны с детства. А вот здоровье слабое, постоянные головные боли, так что, начав учиться в гимназии, быстро был переведен на домашнее обучение. Затем семья переехала на Кавказ в более здоровый климат, там будущий поэт учился в различных гимназиях, а окружающая природа наложила свой дополнительный отпечаток на все мироощущение. Там же в Тифлисе было опубликовано первое стихотворение «Я в лес бежал из городов».
«...Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший с детства сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака,
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я...»
(Н.Гумилев, «Память»)
С 1903 года - Царскосельская гимназия . Там он познакомился с А.Горенко , будущей Ахматовой. Ей четырнадцать, ему семнадцать.
Она была прекрасно образована, писала стихи, но, но, но...Это был еще тот подарочек! Помню, в какой-то оперетте были куплеты:
«Помню я еще с пеленок,
Говорила вся моя родня:
-Это не ребенок! Это дьяволенок! !
Про чертенка, то есть. Про меня...»
Семья Горенко тоже была флотской, и лето они проводили под Севастополем. В это время купанье приличных девушек состояло в том, чтобы в закрытом купальнике войти по колено в воду и, подвизгивая, побрызгать на себя водой. А эта уплывала в море на часы, а потом шастала босиком в мокром платье на голое тело. Т.е. все и всяческие общественные запреты и общественное мнение - это было что-то не для нее.
А Гумилев? По воспоминаниям мужчин, он был сильно некрасив. С толстыми губами, с сильной косоглазостью, да еще вдобавок с заметной шепелявостью. Вот те, кто помнят его сына, замечательного историка, Льва Николаевича Гумилева, помнят, что тот тоже был небольшой красавец. А хотелось быть сильным и красивым. Или хотя бы казаться. Поэтому юный поэт завивает волосы, подкрашивает глаза и губы и вообще создает себе некий идеал романтического героя, рыцаря и этому идеалу следует всю жизнь (эдакий коктейль из Киплинга, Оскара Уайльда и мушкетерского кодекса чести). А вот в воспоминаниях женщин... Женщины не имели претензий к его внешности, так что, может быть, все вышесказанное есть не более чем завистливые мужские клеветнические измышления.
Но вот знакомство этих двух, таких не похожих друг на друга людей, состоялось. Разными были не только они - разными были и их семьи. Если родители Гумилева поддерживали его увлечение поэзией, то папа Горенко решительно сказал дочери: -Не позорь нашу фамилию! Так родилась поэтесса Ахматова (Ахматова - это девичья фамилия ее бабушки).
Учился Гумилев крайне плохо, и учителя гимназии несколько раз настаивали на его исключении. Но директор, ныне почти забытый поэт, Иннокентий Анненский, выслушав учителей и вздохнув, говорил: -Все это правда, но ведь он пишет стихи!
А вот стихи самого Анненского, жаль, что его нынче подзабыли:
«Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что мне темно с другими.
И если мне на сердце тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света!»
Вот каким был один из учителей Гумилева.
Другим его учителем был Валерий Брюсов, тоже основательно подзабытый поэт. Вот физики любят повторять «..быть может, эти электроны - миры, где пять материков..», а ведь это стихи Брюсова.
А вот еще:
«...Он встал на утесе; в лицо ему ветер суровый
Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.
И вал возносился и рушился, белоголовый,
И море стучало у ног о гранитные стены.
Под ветром уклончивым парус скользил на просторе,
К Винландии внук его правил свой бег непреклонный.
И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,
А голос морской разносился, как вопль похоронный...»
Кстати, «Винланд» - это то, что сегодня называется Северной Америкой, а внук - это Лейф Эриксон, первооткрыватель Америки, чей памятник стоит у нас над озером Мичиган.
За год до окончания гимназии на деньги родителей был издан первый сборник стихов Гумилева «Путь конквистАдоров» (так это тогда произносили), и Брюсов откликнулся на эти стихи благожелательно:
«Предположим, что она [книга] только „путь“ нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди».
«...Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман… но я молчу и жду
И верю, я любовь свою найду…
Я конквистадор в панцире железном.
И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую...»
Да, это Брюсову могло понравиться.
В 1906 году в возрасте 20 лет Николай Гумилев, наконец, оканчивает гимназию и следующие полгода проводит в Париже, якобы слушая лекции в Сорбонне. Я употребил слово «якобы», поскольку в это же время он ухитрился побывать в Италии, основать в Париже поэтический журнал «Сириус». Журнал продержался три выпуска, но именно в нем дебютировала Анна Ахматова. Гумилева с детства привлекает Африка, и он просит денег у папы для поездки в Египет, но получает отказ - «только после окончания образования!»
"...И второй... Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом..."
(Н.Гумилев, «Память»)
Но систематическое образование ему противопоказано - весной 1907 года возвращается в Россию а уже в июле совершает свое первое путешествие в Левант (теперешние Ливан, Сирия , Иордания). Так родился Гумилев - путешественник. Об этих путешествиях мы еще поговорим.
А пока о другом. В1908 году Гумилев издает сборник «Романтические цветы» с посвящением Анне Ахматовой. Отношения между ними складываются тяжело. Дважды Гумилев просит Горенко выйти за него замуж и дважды получает отказы. Дважды Гумилев совершает попытки самоубийства. Во второй раз его находят без сознания в Булонском лесу, но все кончается благополучно. На третий раз Горенко (Ахматова), наконец , соглашается, и в конце апреля 1910 года состоялось венчание. Угадывая, что от этого брака ничего хорошего не воспоследует, родственники со стороны Горенко присутствовать на свадьбе отказываются. Проводить медовый месяц молодые едут в Париж, а уже осенью Гумилев отправляется в свое первое путешествие в Африку, а Анна возвращается в Париж. Как-то все это не слишком похоже на счастливый брак.
«Когда бороться с собой устал
Покинутый Гумилёв
Поехал в Африку он и стал
Охотиться там на львов.
За гордость женщины, чей каблук
Топтал берега Невы,
За холод встреч и позор разлук
Расплачиваются львы.
Воображаю : саванна, зной,
Песок скрипит на зубах..
Поэт, оставленный женой,
Прицеливается. Бабах.
Резкий толчок, мгновенная боль..
Пули не пожалев,
Он ищет крайнего. Эту роль
Играет случайный лев....»
«Дмитрий Быков»
Вот Д. Быков так-эдак слегка похулиганил, ему можно, он гений. Но вообще-то Быков относится к Гумилеву крайне почтительно. И я догадываюсь почему - он восхищается и завидует человеку, однажды составившему чертеж - проект собственной личности и потом ни на йоту не отступившему от этого плана. А Быков так не может, он толстый, Гумилев бы себе этого не позволил.
Но вернемся к нашим героям...
В Париже Ахматова знакомится с Модильяни. Известен рисунок Ахматовой, выполненный этим художником. А в 2015 году как будто бы нашлось еще около пятидесяти рисунков Модильяни на эту тему. Формально брак Гумилева и Ахматовой просуществовал до 1918 года, хотя, по существу, распался гораздо раньше. Когда Ахматовой было уже за семдесят, вспоминая о Гумилеве, она говорила: - Это из-за меня он стал Дон-Жуаном! Простим ей это льстящее самолюбию заблуждение, поскольку Дон-Жуаном, а по нашему - бабником, он был всегда. Это входило в его спортивно-героический комплекс. Но единственной женщиной, которую он по настоящему любил, кажется, действительно была Ахматова. А она его, так представляется, не любила никогда и вышла замуж за друга детства, ища выхода из безнадежной любви к совсем другому человеку.
Годы 1910 - 1914 -это годы наивысшей активности Гумилева. В 1910 году выходит сборник стихов «Жемчуга», принесший ему признание как поэту.
«На полярных морях и на южных,
По изгибам зелёных зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстрёмы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий, —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвёт пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет....»
В 1912 году был основан «Цех поэтов»( будущие акмеисты), куда вошли Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Городецкий и другие. Учреждено собственное издательство «Гиперборей». А параллельно с этим Гумилев предпринимает две экспедиции в Абиссинию и привозит в Музей антропологии и этнографии Санкт-Петербурга, как все отмечали, богатейшую коллекцию. Его вторая экспедиция (1913) была согласована и частично профинансирована Академией наук. Позднее Гумилев писал:
«...Есть музей этнографии в городе этом
Над широкой, как Нил, многоводной Невой,
В час, когда я устану быть только поэтом,
Ничего не найду я желанней его.
Я хожу туда трогать дикарские вещи,
Что когда-то я сам издалёка привез,
Чуять запах их странный, родной и зловещий,
Запах ладана, шерсти звериной и роз...»
Сегодня это может показаться удивительным, но сто лет назад Африка была еще в значительной мере «страной неведомой», где была единственная в несколько десятков километров железная дорога-узкоколейка, построенная французами, а европейские господа-колонизаторы жались к побережью, неся, по выражению Киплинга, «бремя белых». (Да, кстати о Киплинге. Не воспринимайте его как некую седую древность. Он всего на двадцать лет старше Гумилева. Первые стихи Киплинга в русских переводах появились в 1903 году, когда Гумилеву было семнадцать. А умер Киплинг в 1936 году, на пятнадцать лет после Гумилева.)
"...Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны..."
(Н.Гумилев, «Память»)
О том, как проходили эти экспедиции Гумилева, известно плохо. Есть начало, написанных им «Африканских записок» (очень неплохая проза), но доведено это было только до четвертой главы, а затем по неизвестным причинам заброшено. А восстанавливать фактичские обстоятельства экспедиций по стихотворным текстам — дело довольно рискованное. Но все же давайте попробуем хотя бы почуствовать атмосферу событий.
Вот например, встреча с одним местным царьком (он еще и местный колдун в придачу):
«...Жирный негр восседал на персидских коврах
В полутемной неубранной зале,
Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях,
Лишь глаза его дивно сверкали.
Я склонился, он мне улыбнулся в ответ,
По плечу меня с лаской ударя,
Я бельгийский ему подарил пистолет
И портрет моего государя.
Все расспрашивал, много ли знают о нем
В отдаленной и дикой России...
Вплоть до моря он славен своим колдовством,
И дела его точно благие...»
«Я бельгийский ему подарил пистолет...», а будущему императору Эфиопии Хайле Селассие он подарил ящик вермута и сделал фотографии всей семьи. Вот такая она была Африка в это время.
И в большинстве этих рассказов о дальних странах как антипод присутствует женщина. Вспомните, в «Пути конквистадоров» он писал «... тогда я сам мечту свою создам и песней битв любовно зачарую...» Удается ли зачаровать? Судите сами:
"Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф...
...Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай... далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф."
А вот еще:
«...Я пробрался вглубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шёл мой караван;
Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.
Древний я отрыл храм из под песка,
Именем моим названа река,
И в стране озёр пять больших племён
Слушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребённый здесь в четырёх стенах"...
...И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его."
1914 год. Началась война. Гумилев рвется в армию. Он даже переучился целиться другим глазом, чтобы его не забраковали по косоглазию. И в результате Гумилев - вольноопределяющийся Лейб-Гвардии Уланского Ее Величества полка.
"...Память, ты слабее год от году,
Тот ли это, или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь..."
(Н.Гумилев, «Память»)
В личной храбрости ему не откажешь, доказательством чему - два Георгиевских креста, а их за так просто не давали, и высший унтер-офицерский чин прапорщика. Хотя тяготы войны даются ему нелегко: простужены почки и тяжелое воспаление легких. Отлечившись, Гумилев даже пытается держать экзамен на первый офицерский чин в кавалерии (корнет), но Гумилев и официальный экзамен - понятия несовместимые. Экзамен провален. Начинает писать «Записки кавалериста», но вскоре, как когда-то «Африканские записки», это дело забрасывает.
А дальше? А дальше - революция и Гумилев в послереволюционном Петрограде. Конечно, он уже признанный мэтр, окруженный молодежью, «гумилятами», как их тогда называли. Выходят его поэтические сборники, сотрудничает с Горьким в издательстве «Всемирная литература», читает лекции по литературе.
"...Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены нового Иерусалима
На полях моей родной страны...»
(Н.Гумилев, «Память»)
Какой храм хотел построить Гумилев? Я бы тоже хотел это знать, но...
А что делать с принятым кодексом поведения и тем романтически-героическим образом, который он выстраивал всю жизнь? Поэтому демонстративно ходит по революционной столице в цилиндре, останавливаясь и крестясь на каждую церковь, хотя ортодоксальность его христианских убеждений, судя по его последним стихам, весьма сомнительна. На одной из лекций матросики спросили: « А какие у вас политические убеждения? - на что Гумилев ответил: « Я убежденный монархист». Тогда ответ был встречен дружным хохотом, вот, мол, профессор пошутил, но... Его предостерегают, а он отмахивается:«Они не посмеют меня тронуть!» А вот это напрасно — очень даже посмеют!Да, наверное, он и сам это понимал и в его стихах этого времени героизма стало как-то поменьше..
В эти годы Гумилев как поэт становится гораздо более интересен, но и более труден для понимания. Его стихи теперь - это концентрированная тревога и сгущенное предчувствие чего-то страшного. И хотя в финале стихотворения «Память» речь идет не о физической смерти, а об очередном перевоплощении души., все равно становится как-то не по себе.
"...И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо: но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
Крикну я... Но разве кто поможет, —
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела."
(Н.Гумилев, «Память»)
Вот стихотворение 1921 года «Заблудившийся трамвай». Его не имеет смысла цитировать частично - или плностью, или никак.
Одна восторженная критикесса назвала свою статью по этому поводу«Трамвай в бессмертие». Почему «трамвай»? А ведь трамвай фигурирует и у Маяковского. Помните, после штурма Зимнего?
... Дул, как всегда, октябрь ветрами,
Рельсы по мосту вызмеив,
Гонку свою продолжали трамы
Уже при социализме...
А Ленин в фильме «Ленин в октябре» с перевязанной щекой едет в Смольный на трамвае. Вот оно как, революция там или не революция, а трамваи, это поражающее воображение изобретение суперсовременной техники должны ходить!
Я не берусь истолковывать все символы из этого стихотворения, - этому посвящены пухлые диссертации. Позволю себе прокомментировать только одно имя встречающееся в этом вселенском смешении времен, лиц и событий - «Машенька». Мне кажется, что это какой-то отблеск «Капитанской дочки» Пушкина, а сам автор в этот момент, идя «с напудренной косой» представляться императрице, это юный офицерик Петенька Гринев. Так это или нет, но просто почитайте.
Заблудившийся трамвай
«Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.»
Это одно из последних стихотворений Гумилева. Потому, что тут мы переходим к самым трагическим дням в его биографии . В августе 1921 года Гумилев арестован как участник «Петроградской боевой организации». Какова была тогда ситуация в стране? В марте полыхнул так называемый «Кронштадтский мятеж». Для борьбы с ним даже пришлось мобилизовать депутатов партийного съезда. («...нас бросала молодость на кронштадтский лед», помните ?). Летом - «Тамбовское восстание», там даже газами пришлось народ травить. А в августе (оцените степень напуганности власти, вдруг еще и в Питере вспыхнет!!!) — по делу ПБО арестовано 830 человек. Из них по сохранившимся материалам расстреляно — 96, отправлено в лагеря — 93, отпущено — 448. Судьба еще двухсот человек неизвестна. И сколько бы меня ни убеждала Комиссия по реабилитации 1992 года, что никакой организации не было, я в это не поверю. Фальсифицировать дела такого масштаба тогда еще не умели.
Была организация. Правда, еще не очень оформившаяся. Эдакий «Союз меча и орала». И Гумилев там был и знакомым об этом рассказывал. И пистолет показывал. И прокламацию писал, а черновик засунул как закладку в какую-то книгу. А чекисты этот черновик нашли. И деньги у руководителя организации -Таганского , 200 тыс рублей на организацию боевых групп, взял. Не знаю, много это или мало по обстоятельствам того времени. А вот делал ли что-нибудь по существу, или это были, по Пушкину, «разговоры между лафитом и клико», - вот это доподлинно неизвестно. Деньги он, во всяком случае, не потратил, они так и были конфискованы.
26 августа вместе с еще 56 заключенными Гумилев был расстрелян.
«...Откуда я пришел, не знаю...
Не знаю я, куда уйду,
Когда победно отблистаю
В моем сверкающем саду...»
Место захоронения неизвестно.
Вот так.
Что ожидало поэтическое наследие Гумилева? Скорее всего - место в том углу книжного зала, где находятся сочинения его учителей Анненского и Брюсова. Место уважаемое, но малопосещаемое. Но тут вмешалась сама смерть. Имя Гумилева стало обрастать легендами. Что, мол, какой-то чекист, пораженный мужеством Гумилева, говорил - «Какого черта он связался с контрой? Шел бы к нам, нам такие нужны!» Рассказывали, например, что перед расстрелом он на своей рубашке написал стихи
«Жди меня. Я не вернусь -
это выше сил...»
Потом каким-то образом эта рубашка попала к Ахматовой (а у Гумилева к этому времени была другая жена и другая семья), а К.Симонов увидел эти стихи и немедленно написал свое «Жди меня»... и далее в столь же фантастическом ключе. Появился еще десяток стихотворений, приписываемых Гумилеву, а его мама до конца жизни верила в то, что сыну удалось ускользнуть и он уехал на Мадагаскар. Ну что ж! Сама биография поэта должна быть «поэтической».
А в заключение несколько строк В.Корнилова, посвященных Гумилеву:
"Царскосельскому Киплингу
Пофартило сберечь
Офицерскую выправку
И надменную речь...
…Ни болезни, ни старости
Ни измены себе
Не изведал, и в августе,
В двадцать первом, к стене
Встал, холодной испарины
Не стирая с чела,
От позора избавленный
Петроградской ЧК.»
Добавить комментарий