- Ну что, Серёжа, удержат ли большевики государственную власть? И будет ли у нас незабываемый 1990-й? – спросил я.
Был как раз февраль 1990-года. Мы стояли у окошка маленькой однокомнатной квартиры и смотрели вниз – с высоты второго этажа, на группки демонстрантов, медленно идущих по присыпанному снегом Столешникову. Они двигались к улице Горького. Были видны необычные лозунги «Долой кремлёвскую мафию», «Партия, дай порулить», «6-ая статья - позор». Люди то разворачивали лозунги напоказ, то сворачивали, по-видимому, уставая нести. Самым странным был лозунг «Зверей-на свободу, коммунистов – в клетку» с неразборчивым продолжением. Наверно, это был лозунг партии, защищавшей животных
- Ну что, удержат? – повторил я вопрос.
Серёжа вспыхнул: «Конечно, удержат. Куда они денутся? Ты бы ещё спросил просуществует ли Советский Союз до 1984 года. Существовал и будет существовать»
Мой московский друг Серёжа-Серж, в прошлом математик, был радиожурналист и, по совместительству, политический пророк. Иногда он ошибался в своих предсказаниях, но для пророка это – не препятствие.
- Вот ты говоришь, незабываемый 1990-й, а почему, знаешь? – более спокойно проговорил Серёжа.- Нет? А потому, что в этом году – ровно сто лет «Портрету Дориана Грея»[1].
Я улыбнулся. Серж был известным фанатом этой книги. Она была его библией.
Это нас разделяло. У моего поколения была другая библия. Её Ветхий Завет назывался «Двенадцать стульев», а Новым Заветом был «Золотой телёнок».
И на этот раз Серж не собирался скрывать свой фанатизм и цитировал лорда Генри, не зная удержу.
- Молодость! Молодость! В мире нет, ничего ей равного! – восклицал он, подымая бокал с
плодово-ягодным вином.
- Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым! – ехидно вставлял я.
- Благие намерения, - отзывался Серж, – это чеки, которые люди выписывают на банк, где у них нет счёта.
И добавлял:
«Руководствоваться рассудком - в этом есть что-то неблагодарное. Это значит предавать интеллект».
Я ничего не имел против лорда Генри и Дориана. Просто я был однолюб. В моей душе место уже было занято Остапом Бендером. Я защищался тремя заповедями:
- Живите проще, и к вам потянутся люди!
- Вы не в церкви, вас не обманут!
- Финансовая пропасть - самая глубокая в мире, в неё можно падать всю жизнь!
Сержа это бесило.
- Как ты не понимаешь?- вскричал он. –У тебя же есть вкус! Твой Остап да и весь этот одесский юмор – это же просто попытка сделать пошлость привлекатеьной.
- А твои дориановсие афоризмы чего стоят? – возражал я. – Деление женщин на накрашенных и ненакрашенных... «Женщины – декоративный пол»... Разве это не пошлость? И вообще афорим - это суррогат мудрости.
- Сам придумал? – поинтересовался Серж.
- Сам, - ответил я как можно более скромно.
- Тоже афоризм, - определил Серж.- Ничего ты не понимаешь. У лорда Генри не афоризмы, а новая философия. Нам до неё расти и расти. А женщинам давно пора сказать правду.
Перед нами на столе появилась бутылка Агдама.
- Серёжа, давай я тебе прочитаю, - сказал я примирительно. И прочитал:
«Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С пoхорон одного поэта,
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась»
- Полная чушь! – высказался Серж.
- Серж! Побойся Бога! Это Ахматова!
- Ну и что ! Ахматовская чушь! «Дориан Грей» - гениальная сказка, а это женский бред!
Никакие портреты после смерти не меняются. Я в это не верю!
- А я верю! – Я повысил голос. – Во-первых, у меня самого в юности был такой опыт.
- Видение,- иронически заметил Серж.
- Во-вторых, может быть, это психологический эффект. Под впечатлением от смерти человека люди могут по-другому воспринимать его портрет...
- Эффекты, - проворчал он, но уже более спокойно.
Вообще-то, у нас ещё был пищевой спирт, но пить его как-то не хотелось.
- А знаешь что, - вдруг сказал он. – Позвоню-ка я Коркину.
Я знал Коркина со слов Сержа. Коркин был его давний знакомый, московский портретист, не такой известный, как Глазунов или Шилов, но вполне успешный.
- Привет, Коркин! – сказал Серж. Это он уже звонил. – Узнал? Ага! Тут мы сидим с сибирским другом и заспорили. Вот ты много людей нарисовал. После смерти портреты изменяются или нет ?
Серж закрыл телефон рукой.
- Говорит, изменяются, - растерянно сказал он. – Говорит, берите пузырь, приезжвйте, покажу и докажу.
Он положил трубку и – не без колебаний – вытащил из шкафа, из-под одежды, бутылку армянского коньяка «Наири». Через полчаса мы уже были на Соколе в мастерской Коркина. По дороге мы протрезвели, и я узнал о Коркине намного больше. Оказывается, он – портретист лишь для денег, а так вообще он был абстракционист и выставлялся ещё на бульдозерной выставке, а потом стал концептуалистом. В самиздатных и тамиздатных статьях его называют концептуалистом спиритуальным или мистическим, кто как.
Родом он из Саратова, в Москве лет 20, не женат, а детей у него много, то ли восемь, то ли девять. Навещает их постоянно. И рисует, рисует...- в разном возрасте. У него даже выставка портретов была -«Мои дети». Говорят, как только новый ребёнок рождается, он говорит «Я его н-н-нарисую». Присловье у него такое. Заикается немного.
Коркина я представил невысоким, скупым на слова, с рыжей бородкой и смурной ухмылкой.
Таким он и оказался.
- Ну н-н-н-начали,- сказал Коркин, когда «Наири» встал в центр стода. Было заметно, что начал он намного раньше.
Выпили.
- Про портреты расскажи, - заторопился Серж. Мне показалось, что он немного нервничает, ожидая чего-то значительного или даже экстраординарного, что могло бы поколебать его мировоззрение.
-П-п-ппогоди,- сказал Коркин.
Выпили по второй и по третьей.
Коркин резко встал и пошёл в соседнюю комнату. Через минуту он вернулся с двумя полиэтиленовыми пакетами, медленно развернул их, вынул два портрета и показал нам их издали. На левом и правом портрете был изображен один и тот же человек, но портреты несколько отличались. И мы узнали этого человека, мы хорошо знали его.
Это был ...Константин Устинович Черненко, покойный Генеральный Секретарь Коммунистической партии Советского Союза. Оба портрета абсолютно правдиво отражали непроходимую тупость Константина Устиновича. Был даже лозунг «Превратим Москву в цветущий Усть - Константинополь!»
Но была и некоторая разница между портретами.
На левом портрете Константин Устинович был одет в строгий чёрный пиджак, на котором красовались три звезды Героя Социалистического Труда.
На правом – пиджак был полосатый, звёзд Героя не было, только орденские планки.. Кроме того, на портрете были интересные символы. В левом низу был нарисован большой зелёный лист. Через правый угол протекала бурная река со скалистым берегом, а над рекой нависало хмурое небо. Рядом с рекой лежала открытая книга с надписью «История КПСС» К ногам Константина Устиновича был брошено нечто, напоминавшее платок.
Мы с Сержем, конечно же, были в недоумении, но Коркин в немногих словах смог объяснить нам эти портреты, и вообще, эстетическую стратегию своего выживания.
Левый портрет был базовый, так сказать, «официальный» и писался он до смерти выдающегося человека. Такие портреты Коркин готовил заранее по фотографиям.
После смерти задача состояла в том, чтобы найти дальнего вхожего, то-есть дальнего родственника, вхожего в семью усопшего. Опыт, или скорее открытие Коркина, в том и состоял, что это – лучшая стратегия продажи портрета. С дальним вхожим всегда можно договориться, он должен быть главной опорой, и его надо найти в первые 20 дней после смерти.. Конечно, рекомендации мэтров тоже были полезны, тут Коркин был очень благодарен Александру Максовичу Шилову, ученику Лактионова Александра Ивановича. А дальше – при удачном раскладе – предстояло встречаться с ближними и показывать им портрет, который до смерти. И всегда, всегда требовали изменений, а два главных требования такие: чтоб был человечный человек и чтоб вехи жизни.
В случае Константина Устиновича большой зелёный лист отражал его работу в Молдавии.
Бурная река со скалистым берегом и хмурым небом - это Енисей с красноярскими «Столбами». В Красноярске Константин Устинович долгое время руководил марксистско-ленинской пропагандой (символ - открытая книга у реки). Что касается платка у его ног, это был не платок, а чалма. В 30-х годах Константин Устинович в течение года сражался в среднеазиатском погранотряде и уничтожал басмачей.
Вот так, - заключил Коркин свой недлинный рассказ. – Изменяются п-п-портреты после смерти. Не м-м-могут не м-м-меняться.
Ну что ж, наш с Сержем спор был решён, и я думаю, что в мою пользу. Я был удовлетворён.
Мы докончили «Наури», и тут Сержа несколько развезло.
- Скажи, Коркин, ты ведь концептуалист? – спросил он довольно-таки развязным тоном.
- К-к-концептуалист, - подтвердил Коркин и добавил: «М-м-мистический».
- А мог бы ты написать концептуальный портрет коммунизма?
- М-м-мог бы, - отвечал Коркин.- Только со словами.
- А вот представь, что коммунизм умер...
- С-с-сдох, что ли? - уточнил Коркин
- Ну, сдох – с неодобрением повторил Серж. - Тогда твой портрет изменится? Ты как думаешь?
- К-к-конечно... все п-п-портреты после смерти изменяются. А иначе к-к-как продать?.
Это – конец истории.
А я вот что думаю, дорогой читатель...В жизни нет места мистике, или, осторожно скажем, мало для неё места, а результат ведь один и тот же. После смерти все портреты изменяются, и тут уж ничего не поделаешь…
_______________
[1] Для тех, кто не читал или читал, но не помнит. «Портрет Дориана Грея» - мрачный цветок мировой литературы. Художник Холллуорд рисует портрет фантастически прекрасного юноши Дориана. Портрет буквально околдовывает художника и самого юношу. Под влиянием своего нового друга лорда Генри, провозвестника «нового гедонизма» (молодость и вечные наслаждения), Дориан выражает желание всегда оставаться таким, как на портрете. Так и происходит. Идут годы. Дориан не стареет внешне, предаваясь наслаждениям, порокам и, в конечном счёте, совершает преступление, убивает художника. А вот портрет катастрофически стареет, отражая уродливые изменения души Дориана. Дориан пытается уничтожить роковой портрет, но умирает сам, становясь презренным старцем, а портрет сияет вечной юношеской красотой молодого Дориана.
Добавить комментарий