Парадоксы истории
В пятьдесят третьем году умер «отец народов».
Была весна, но погода на Урале в марте стоит ещё холодная. Отец взял меня с собой на траурный митинг. На улицах было необычное оживление, тысячи людей заполнили их от края и до края. Все говорили шёпотом. На перекрёстках и площадях висели чёрные квадратные репродукторы, около которых, задравши к ним лица, стояли люди и внимательно слушали. У многих были слёзы на глазах.
– Товарищи!
Наш народ понёс тяжёлую утрату. Нас покинул Великий вождь, благодаря которому мы с вами сейчас имеем возможность жить. Это под его мудрым руководством отсталая страна превратилась в могучую индустриальную державу. Это благодаря его гениальному таланту военачальника советский народ смог уничтожить фашистскую гадину.
Рабочие и крестьяне чтят его, это он принял в свою твёрдую руку коммунистическую эстафету от Владимира Ильича Ленина. И сейчас каждый может сказать, что жить стало легче, жить стало веселее. После такой кровавой войны цены на продукты снижаются регулярно.
Счастливы народы нашей страны, что во время тяжёлых испытаний с нами был товарищ Сталин.
Сейчас империалисты всех мастей обрадовались, не стало уже нашей защиты и опоры, теперь можно безнаказанно напасть на нас. Но они ошибаются, верная заветам товарища Сталина Коммунистическая партия продолжает руководить нами. Она, как и наш вождь, никогда не ошибается.
Мы скорбим со слезами на глазах, мы осиротели сегодня, но товарищ Сталин навсегда останется в наших сердцах, в сердцах наших детей и внуков.
Отец отвернулся от толпы, прикрыл глаза рукой, и тысяча людей не могла скрыть слёз.
Через много лет, вспоминая эту речь отца на траурном митинге, я подумал, что он искренне рыдал по человеку, который осудил его на смерть в тридцать седьмом. Отцу чудом удалось вырваться из ГУЛага в сорок первом, одному из миллионов, оставшихся там навсегда. А проживи этот тиран ещё с полгода, отправил бы всю семью отца в сибирскую тайгу, вагоны для депортации, точно такие же, в каких везли смертников в Освенцим и Дахау, уже ждали на запасных путях. Ну, а самого бы расстрелял.
Таковы парадоксы истории.
Буханка хлеба
Зимой в год смерти Сталина в стране не стало хлеба. К открытию магазинов, в которые привозили хлеб, собирались толпы людей. Когда открывались двери, начиналась давка и драка, после этого многие, зачастую оказывались в больнице. Давали только по буханке в одни руки. Однажды, я уговорил отца взять меня с собой к открытию магазина, чтобы получить две буханки.
Около входных дверей собралась огромная толпа, задние напирали на передних, из-за этого никак не могли открыть двери. Наконец двери открыли, и толпа со страшным воем ринулась внутрь, сбивая всех, кто попадался на её пути. Через несколько минут получившие хлеб ринулись назад и здесь столкнулись с теми, кто ещё не вошёл в магазин.
– Стой здесь в сторонке, обойдёмся и одной буханкой, — сказал отец, — я скоро выйду. — И вклинился в толпу.
Позже отец рассказывал, как его прижали к дверям, рука попала в мощную дверную пружину и в этот момент, несколько человек навалившись, решили остановить толпу, прикрыв дверь.
– А-а-а!
Перекрывая рёв людей, кричал мой отец. Вскоре его вытолкнули из толпы. Рука отца висела плетью, из неё хлестала кровь. Потом я узнал, что ему порвали кисть руки, сломали кость. Отец опустился на лавку возле забора и, морщась от боли, пытался перетянуть рану носовым платком. Никто вокруг даже не и подумал подойти.
Я, плакал, пытался помочь, но силёнок было мало и мне никак это не удавалось.
Наконец, какая-то женщина сжалилась, подошла, достала из кармана своей куртки нож:
– Спокойно, мужик, только не дёргайся, я сейчас рукав от рубахи твоей отхвачу и перетянем.
Кое-как мы с этой женщиной перетянули руку куском ткани от рубашки, и пошли с отцом домой. Жили мы всего в квартале от магазина. Отец шёл, опираясь на меня, я еле выдерживал его тяжесть. Самое трудное было подняться на третий этаж, где мы вчетвером занимали одну комнату в трёхкомнатной квартире. Хотел сбегать за матерью, но опасался, что отец, оставшись один, потеряет сознание. Медленно поднимались, опираясь на перила, отец стал уже белый как мел. Я постучал в дверь, отец в это время покачнулся, пришлось обхватить его, чтобы поддержать. Сам-то я ростом был чуть выше его пояса.
Дома мы с матерью уложили его в постель, мать перевязала рану, а я побежал в отделение Скорой помощи. Благо оно находилось недалеко, а телефонов тогда почти ни у кого не было. Отцу сделали укол, положили на носилки и увезли. Вечером ему сделали операцию.
А мы в тот день остались без хлеба.
Во избежание подобных случаев, городские власти приняли постановление об очерёдности. Кто-то из членов семьи занимал очередь ранним утром и получал номер. Теперь его очередь была зафиксирована. Номер записывали фиолетовым химическим карандашом на ладони. Вставать в пять часов утра и выходить морозным уральским утром к магазину всегда доставалось мне. Люди в очереди были одни и те же, кто-то в каждой семье нёс эту повинность, и номер мне часто попадал один и тот же — триста сорок пятый. Я запомнил его на всю жизнь.
И продавщицы были уже узнаваемы — немолодые женщины с озабоченными, усталыми, посеревшими от работы лицами. Их все называли по именам.
Спустя четыре десятка лет я стоял перед этим магазином и смотрел, как расхватывает народ вкусно пахнущие горячие французские булки. Мне представлялось чёрно-серое уральское морозное утро и круглоголовый мальчишка в мамином платке, скукожившийся от холода.
Я всё заглядывал внутрь магазина, пытаясь разглядеть там знакомые лица женщин из моего детского далека.
Но напрасно, тех людей давно уже не было на свете.
Добавить комментарий