Мне рассказал эту историю мой друг Натан Яхновский, который работал в то время управдомом и знал, как свои пять пальцев, всех, кто жил на его участке. В том числе и Бусиных и Басиных родителей.
Это история о любви с первого взгляда. И кто скажет, что – это чепуха, что время Ромео и Джульетты давно прошло, так я могу вас заверить, что он на сто десять процентов – неправ.
До тридцати лет Буся не был знаком с Басей, хотя жили они на одной и той же улице, почти через дорогу друг от друга. Он – на Карла Маркса 57, а она – в доме 52. Они жили так близко друг от друга, что, когда Бусина мама у себя на кухне варила сливовое повидло, то над домом, где жила Бася, висел густой сладкий запах, от которого у соседей старше семидесяти лет повышался уровень сахара в крови.
Кто же такой наш герой? Буся по метрике – вовсе не Буся. Он – Борис Львович Баронкер. Но с легкой руки своего деда Гриши, он с двух лет звался Буся. С этим именем он добрался до тридцати, когда и заварилась эта любовная история. В свои тридцать лет Буся был большим, как комод, втистутый в пиджак экстрабольшого размера. Нет, он не был кусок мяса, как говорила соседка Рая. Он был сделан из очень крепких костей, на которых прилепились железные мышцы с тонкой прослойкой жира. Из-за его размеров и богатырской силы к нему пристала кличка еврейский Илья Муромец. На Северном флоте, где Буся прослужил три года, он укоротил ту кличку и стал просто Муромец.
Там же на Севере Буся заметил, что его курчавая густая шевелюра становилась все реже и реже. Вернувшись в Одессу, он решил плюнуть на всякие проборы и заемы и в один прекрасный день купил опасную бритву и широкий кожаный ремень для заточки. Первый раз его побрила Зося, жена старшего брата Иосифа. Сказать, чтобы ему понравилось, то что вытворяла с ним Зося, он не мог. Но потом он привык к ее сильной, размером в лопату пятерне. Его тщательно выбритая голова, как шутил Иосиф, в хороший летний день отражала горячие солнечные лучи, которыми при отсутствии спичек, можно было разжечь костер в походных условиях. По настоянию мамы, чтобы, не дай Бог, не получить солнечный удар, Буся всегда носил кепку. Только в бане и перед телевизором он снимал ее и бережно клал в чемоданчик. Зося говорила, что без кепки он – копия Котовский. Но все семейство сказало “фэ“ и на этом с героем Гражданской войны было покончено раз и на всегда.
Голос у Буси был сильный, и его даже приглашали петь в хоре оперного театра, но дедушка Гриша был категорически против.
- Это – голы гурнышт, - сказал он, мешая идиш и русский, - нужно иметь специальность в руках.
И пошел Буся в ученики к своему папе Леве Баронкеру, известному на всю Одессу рубщику мяса с Привоза. Потом уже после службы на флоте он начал работать самостоятельно. Он приходил в мясной корпус, когда над городом еще висела ночь, включал свой приемничек на волну «Голоса Америки» и в белом халате, как врач-хирург, начинал священодействовать с тушами коров, баранов, козлов и даже дьяволов.
К восьми утра, когда открывали рынок и впускали первых покупателей, на Бусином прилавке уже лежали куски мяса, алые от еще свежей крови.
- Люди, громадяны, – кричал Буся на весь мясной корпус, - свежайшие, лучшие во всей Одессе отбивные, шницеля, шашлыки, мозговые, сахарные кости и ребрышки! Все, что душа пожелает!
Теперь оставим на пару минут Бусю и перейдем к Басе. Басина фамилия была Рубацкая. Рубацкой она стала по маме, так как фамилия папы была уж очень еврейской – Шнацер. Представляете, молодая, красивая девушка, младший бухгалтер на фабрике имени Богдана Хмельницкого с такой фамилией? Нет, вы не представляете.
Ей шел двадцать первый год. Почти дитя, и она еще мало знала, что такое любовь. Был, правда, один мальчик, Толик Рискин, который умирал по ней, но он уже два года жил в Израиле. О телефонных разговорах с сионистами в то время можно было только мечтать, письма странным образом не доходили до адресатов, так что через полгода Бася стала все реже и реже думать о Толике.
Маленького роста, с маленькими музыкальными пальчиками и длинной тоненькой шеей, Бася, одни говорили, была похожа на миниатюрную статуэтку, а другие - на японочку-гейшу. Только с большими, величиной с греческие маслины, карими глазами. Она говорила тихим голосом и старалась нигде не высовываться. Соседки говорили о ней, что в тихой заводи черти водятся. Но это было неправдой. Соседки всегда любят мутить воду. Это всем известно.
- Басенька-любонька, говорила ей бабушка Доня, - не слушай, что говорят соседки. Лучше думай, как найти приличного человека для жизни.
- Бабушка, я думаю, - отвечала Бася.
- Ты думаешь. Ты очень долго думаешь. В твои годы я уже имела двоих бандитиков. Почему я должна умереть и не побуцкаться с твоими толстожопыми пупсиками?
- Бабушка, все будет хорошо, - отвечала Бася.
- Хорошо... Что я могу сказать? Я должна молчать, - тяжело вздохнув, говорила бабушка и уходила поболтать с соседкой Раей, бывшей в молодости секретарем партячейки в артели Красный партизан.
Познакомились Буся и Бася случайно. На похоронах Евсея Рыбы, очень дальнего родственника Басиной бабушки и двоюродного дяди Буси. Молодым людям всучили венок, который они несли от ворот еврейской больницы до Дальницкой. За это время они разговорились, и Буся сразу понял, что именно такую девушку он искал до тридцати лет своей сознательной жизни. Он был прав, потому что ни одна из тех девушек, с которыми он встречался раньше, и в подметки не годились Басе. Он не любил тянуть кота за хвост - и на углу Мясоедовской и Дальницкой передал венок дружку Воле, по кличке Вольдемар Сигизмундович, взял Басю за локоть и отвел к киоску с мороженым и зельтерской водой.
- Уважаемая Бася, не хотите ли освежиться шоколадным пломбиром от Лики Синенькой? – сказал Бася.
Не ожидая ответа, он купил ей газводу с тройным вишневым сиропом и шоколадный пломбир на палочке. Когда она кончила с угощением, Буся приступил к делу. Не буду тянуть резину, скажу только, что Буся самым деликатнейшим образом предложил Басе встретиться в девять часов вечера на Приморском бульваре у знаменитого Дюка, который уже больше ста лет ждет - не дождется молодую парочку с Карла Маркса.
Молодая, неопытная Бася долго не думала и сказала:
- Хорошо.
Звенел проходящий мимо трамвай, громко чихали выхлопными газами автомобили, и Лика Синенькая зазывала прохожих трудящихся отведать пломбир, но Буся расслышал то еле слышное “хорошо”. И в тот же момент крепкое бычье сердце еврейского Муромца от счастья помчалось рысью, как бешеная лошадь.
Теперь скажите мне, что такого особенного Буся нашел в ней? Не ахти какая красавица. Ну молоденькая, легкая, ну красивые веселые глаза. Ну, так что? Таких – тысячи в Одессе. Я так думаю, что только одному Богу был известен ответ на этот вопрос.
Был июнь месяц. В небе весело кувыркались голубые звезды, в кустах стонали от любви неутомимые цикады, и в душе у Буси скрипки и флейты играли мелодию старой песни “Как много девушек хороших”... Был только один момент, когда флейты замолкли, и играли лишь одни печальные скрипки. Это случилось в девять часов, когда молодые люди договорились встретиться. Расстроеный Буся сел на скамейке под платаном и закурил. Он жадно затягивался горьким сигаретным дымом и чертыхался. Если ему и на этот раз не повезет, думал он, то он бросит все к чертовой матери, уедет в Израиль и попросится в военно- морской флот служить боцманом на тральщике.
Бася, как это часто бывало в Одессе, полчаса ждала трамвая, а потом плюнула и побежала. Она не бежала, она летела. Потому что, во-первых, даже в кепке Буся был похож на киноактера Юла Бринера из «Великолепной семерки», а во-вторых, потому что она была легче пушинки - и пролететь от Карла Маркса угол Базарной до Дюка, ей было раз плюнуть.
Бася летела, но все же опоздала на десять минут. Она села не рядом с Бусей, а на другом конце скамейки. Оба молчали. Сквозь листву платана на них глядела спелая, как бухарская дыня, луна. Она смотрела на парочку и удивлялась. Интересно, сколько времени просидят они, не проронив ни слова?
Первым заговорил Буся. И начал он с того, что придвинулся чуть ближе к Басе. От волнения вдруг замолкли флейты и скрипки. Пересохло во рту. Он даже вспотел. Но Буся собрался. Недаром он прослужил три года на тральщике в Северном флоте. Он глубоко вздохнул, потом выдохнул так, что чуть не сдул со скамьи бедную Басю.
- Я человек простой, - начал Буся, но не зычным басом, а голосом тихим и тонким, как у контральто, - но я могу вас сделать счастливой. Это вам дает слово не какой-нибудь швыцэр с Дерибасовской, а старший матрос первой статьи в запасе.
Он остановился. Приложил правую руку с синими якорем и сердечком к неровно дышащей груди.
- Вот мое сердце. Оно стало стучать с перебоями с того момента, как я увидел вас сегодня. Можете верить, а можете – нет, но это чистая правда.
- Я вам верю, Буся, - сказала она.
- Да? Мне стало светлее в глазах от таких слов. Если я говорю глупости, так я извиняюсь от всего сердца.
- Никакие ни глупости, - сказала Бася.
- Да? – вскочил Буся, - да?
Он поднял, легкую, как новорожденный младенец, Басю и закружился с ней вокруг Дюка. Его сердце пришло в норму. Он готов был бежать с ней хоть на край света.
И что вы думаете? Он побежал. Молодые влюбленные, сидящие на темных скамейках, переставали целоваться. Они поворачивали головы вслед сумасшедшему гиганту с девушкой на руках.
- Буся, вы с ума сошли, - умоляла его Бася, - что люди скажут? Поставьте меня на землю. У меня кружится голова.
Он перестал кружиться вокруг Дюка и побежал вдоль бульвара. Бася больше не просилась на землю. Она притихла и прижалась к Бусиной могучей груди. Обогнув бронзового, залитого лунным светом Пушкина, потом мимо Оперного театра, он свернул на Карла Маркса и продолжал бежать свой ночной марафон к Базарной улице.
У ворот дома, где жила Бася, стояло много людей. Мама с папой, бабушка, соседки и дворничиха Фрося при метле. Мама смотрела в сторону Дерибасовской, а папа – в стоторону Привоза. Но, как они не вглядывались, Бася не появлялась ни с той, ни с другой стороны.
К десяти тридцати люди стали расходиться. Первыми ушли в свои душные берлоги молодые парочки, где их ждала насыщенная потной страстью ночь.
Потом ушла бабушка с соседками и остались только мама с папой, ближайшая, почти, как член семьи, соседка Рая и дворничиха Фрося.
К одиннадцати начал нервно зевать папа. Он взял убитую горем маму за ручку, и они пошли к себе на второй этаж. За ними, тяжело вздыхая, шлепала сандалями на босу ногу Рая. Осталась только дворничиха Фрося, которая от нечего делать стала елозить метлой по асфальту. Она-таки дождалась Басю. Девушка улыбалась и пахла духами «Красная Москва».
- Что за странные люди, эти еврэи? Девке погулять захотелось, а папа с мамой от горя волосы на себе рвут, - сказала Фрося и заперла на замок ворота.
Бася в ту ночь уснула мгновенно и спала без снов тихо, как кошечка, свернувшись в клубок, а утром, как обычно, опаздывая на десять минут, помчалась на фабрику.
Буся, придя домой, съел две холодных отбивных и тоже уснул быстро, за минуту. Но в отличие от Баси, в то время, как его желудок был занят перевариванием отбивных, в глове его крутился странный сон. Будто он с Басей на руках бежит по Пушкинской в сторону вокзала, и, когда до него осталось метров сто, оказалось, что перед ними не Одесский вокзал, а громадная площадь и за ней древняя стена. И это вовсе не Одесса, а Иерусалим и Стена плача, где молились мужчины в черных сюртуках и широкополых черных шляпах, женщины и военнные с автоматами. И тихо там, как и должно быть у святого места. Только иногда было слышно, как засвистит над головой пуля и каждый раз после выстрела плачет ребенок. Буся опустил Басю на горячие камни. К ним подошел старик. Он долго гладил длинную седую бороду, разглядывая парочку, и наконец сказал:
- Идемте помолимся Всевышнему, молодые люди.
На следущий день Буся не пошел на работу, и все в доме заволновались.
- Бусенька, ты, не дай Бог, нездоров? – спросила мама.
Буся ничего не ответил маме.
- Бусенька, я вызову Булкавштейна. Он лучший диагност в городе, - сказала мама.
- Зачем мне Булкавштейн? Мама, не мешай мне думать.
Буся развернул свои сто пятнадцать килограммов большого тела на сто восемьдесят градусов и закрыл глаза. В час дня он пошел на кухню. В шкафчике среди многочисленных банок с вареньями и закрутками он нашел литровую банку с любимым сливовым повидлом. Он нашел еще свежий, за рубль сорок, батон и вышел на балкон. Он столовой ложкой черпал повидло, рвал на части хрустящий батон - и очень быстро прикончил и то, и другое. Мама с тревогой из окна наблюдала за сыном, но потом успокоилась и про себя подумала:
- Раз у Бусеньки появился аппетит, значит, он выздоравливает.
Бедная мама и думать не могла, какой болезнью заболел ее сын. Его недомогание было особого рода. То к нашему герою, бывшему краснофлотцу, стремительно пришвартовалась непонятная штука под названием любовь.
В шесть вечера Буся нашел еще один батон, намазал его толстым слоем сливочного масла и сверху - абрикосовым джемом и каждый укус запивал вишневым компотом. В семь часов он собственоручно погладил расклешенные брюки и рубашку с горизонтальными синими, как у морской тельняшки, полосами и окропил себя мамиными духами «Красная Москва».
- Буся, куда ты? Только вчера похоронили дядю Евсея, а ты нарядился, как на праздник, - сказали хором мама и папа.
- По делу, - сказал Буся.
- Какому делу? Что за дела у тебя на ночь глядя? – заволновалась не на шутку мама.
- По важному, - ответил Буся.
В семь двадцать он купил букет красных роз и коробку шоколадных конфет «Мишка на севере» и без четверти восемь пришел к дому, где жила Бася.
Тут я вам задам один вопрос с заковыркой. Почему - в тот вечер, а не в пятницу, как они договорились вчера?
Если вы не знаете, так я вам скажу. Буся был влюблен в Басю до такой степени, что, если бы он не увидел ее сегодня, то он бы за себя не ручался. Как он потом признался Вольдемару Сигизмундовичу, у него в тот вечер душа горела. Теперь вы знаете, почему он поспешил к Басе домой в тот роскошный июньский вечер.
У ворот дома номер 52 на низкой скамеечке сидела дворничиха Фрося и щелкала семечки. Увидев незнакомца, она поднялась и преградила ему путь.
- Вы к кому, гражданин? – сказала Фрося.
- К Рубацким, - сказал Буся.
- А кто вы им будете? – не успокаивалась бдительная Фрося.
- Племянник из Львова, - не поднимая глаз, сказал Буся.
- Ну, тогда валяйте на второй этаж. Вторая дверь справа, - сказала она и села на скамеечку.
По винтовой лестнице Буся поднялся на второй этаж. Длинный темный коридор. Горела лишь одна электрическая лампочка у входа. Слабый лунный свет с трудом пробивался сквозь грязное оконное стекло. Буся потоптался у двери, глубоко вздохнул, выдохнул, но постучать не решался. Руки у него тряслись, сердце стучало так громко, будто изо всех сил били железом по железу.
Открылась рядом дверь, выглянула старушка и подозрительно посмотрела на него.
- Постучите сильнее, молодой человек, - сказала она сонным голосом и спряталась за дверью.
Буся постучал. Дверь открыла Бася. Она была в легком платьице с декольте. Лунный свет упал на ее прекрасное лицо и нежную, как шелк, грудь. От неожиданности Буся потерял дар речи. Его голова перестала соображать. Что делать дальше? Провалиться на месте от сердечного приступа или вручить букет и конфеты - и бежать куда глаза глядят?
- Бася, - наконец обрел дар речи Буся, - ивините за беспокойство. Это вам «Мишка на Севере». Их все любят. И еще - цветочки. Свежие, только с Фонтана.
- С кем это ты разговариваешь, кэцэлэ (что на идише значит кошечка)? – из комнаты донесся голос бабушки.
- Это наш сосед с пятьдесят седьмого номера, - сказала Бася.
- Так веди его в дом. Чего стоять на сквозняке? - сказала бабушка.
В комнату вошла Бася с цветами и коробкой конфет, а за ней – гигант в кепочке.
- Это Буся, - представила его смущенная Бася.
Папа Зяма, очень тучный очкарик со строгими глазами сидел во главе стола и жевал. За ним в окне висела строгая зеленая луна точно такого размера, как его голова. Он проглотил то, что было у него во рту, и строгим голосом сказал:
- Здравствуйте, молодой человек. Чем обязаны?
Тут мама Зина, маленькая, худенькая женщина с красивыми, как у Баси глазами, выскочила из-за стола и засуетилась:
- Присаживайтесь к столу, Буся.
Было тихо, только мухи звенели над полными макаронами по-флотски тарелками. Бабушка не была приучена долго молчать. Она надела очки, внимательно всмотрелась в Бусю и закричала:
- Боже мой! Так я же давно знаю этого молодого человека. Еще с когда он с голой жопкой и обрезаным шпыцыком бегал по улице.
- Мамаша, что вы говорите такое? – сказал Басин папа.
- А что я такое сказала? – она махнула рукой в сторону зятя, - как я рада за тебя, Басенька! Давайте выпьем!
Прежде, чем выпить, Буся повернулся к маме и папе.
- Я знаю Басю всего лишь пару дней, - приврал чуть-чуть Буся, - но она запала в мое сердце, как будто мы знакомы много лет. Я не умею красиво говорить, но я умею заработать на хорошую жизнь, и ваша дочка будет со мной, как у Бога за пазухой. Вы не пожалеете.
- Мне нравится этот мальчик, - сказала бабушка и прослезилась от счастья за свою любимую внучку.
- И учтите, что мало кто понесет ее на руках, а я буду носить, - сказал Буся и выпил до дна стакан кислого молдавского вина.
Свадьбу сыграли через три месяца в столовой на Белинского и Чкалова. Хупы тогда еще не были в моде, но Басина бабушка настояла - и за двадцать рублей и пять бутылок водки сын дворнички Фроси сколотил приличную хупу. Столовая была недалеко от моря, в открытые окна залетал соленый ветерок и худой, как щепка, аккордионист Рудик Гроссман из ресторана «Красный» играл «Хава нагилу» вперемежку с «Ба мир быстышэйн». Недалеко от него стояли рядом замученные от предсвадебнной суеты Буся и Бася. На невесте было свадебное платье от самой дорогой портнихи Симочки Канторович, а жених был в бутылочного цвета костюме фабрики имени Воровского. Вместо кепочки на макушке тщательно выбритой Бусиной головы впервые в жизни приютилась кипа.
Гости, толпившиеся у входа, ровно в семь часов стали заходить вовнутрь. Первыми были солидные люди с Привоза. Впереди процессии с инкрустированным перламутром подносом и золотым, от Фабержэ, яичком шел прямой, как рейсшина, с синим, в три дюйма носом, очень похожий на артиста Филиппова, заведующий мясным корпусом Федор Гаврилович Заусенченко. Чуть позади - толстый с хитренькими, заплывшими алкогольным туманом, глазками секретарь партячейки Игорь Самураев с кошелкой, в которой теснились три бутылки французского коньяка. За начальством толпой повалили с толстыми конвертами молодые бугаи, рубщики мяса со своими полногрудыми подругами. Пожилая великанша-уборщица тетя Дуся с плюгавеньким карликом-мужем, по имени Евлантий, чуть поотстали. Через десять минут нагрянули бухгалтера и счетоводы с Басиной и папиной работы, и замыкала парад гостей ближайшая соседка, почти член семьи, Рая с двумя серебряными чайными ложками. Сдав подарки, гости глотали слюну и рассказывали соленые анекдоты. Не было только зубных врачей во главе с Басиным дядей, который был категорически против Буси.
Наконец все уселись, и пир покатил горой. Было много тостов, много горько и лыхаим. Потом прорвалась к аккордионисту уборщица из мясного корпуса тетя Дуся и спела ни с того, ни с сего «Шумел камыш»..., за что старый ребе потребовал немедленно удалить ее из помещения. Гости выпили и съели все, что стояло на столах, и с разбухшими животами и осоловевшими глазами ринулись танцевать «Семь сорок» в стиле половецких плясок из «Князя Игоря».
Потом кто-то вспомнил о том, что нужно было бы поносить новоиспеченных мужа и жену на стульях. Сразу же нашлись желающие, и шесть рубщиков, шесть здоровенных буйволов, подхватили легкую Басю и тяжеловеса Бусю, усадили на стулья и вскинули к потолку. Все хлопали и кричали охрипшими глотками ура. И тут случилось то, чего никто не ожидал. Один из рубщиков, державших Бусин стул, Стасик Гуршпинкель, будучи смертельно пьяным, не выдержал напряжения и свалился на пол. За ним полетел чуть ли не с потолка наш герой Буся. Ему очень не повезло. Неудачно приземлившись, он стукнулся головой о бетонный пол. В столовой в момент стало тихо. Только через минуту, наконец сообразив, что к чему, Басю опустили на пол. Она подбежала к лежащему тихо,
без движения, мужу и наклонилась над ним.
- Бусенька, что они сделали с тобой? Открой глаза, дорогой! – кричала она.
Но Буся не слышал ее. Румянец испарился со щек, только капельки холодного пота прилипли ко лбу. Даже якорек и сердечко на правой руке вместо синих стали черными. Что вам сказать?... Цурыс повис в пропахшей селедочным паштетом и московской водкой столовой.
- Звоните в Скорую! – закричала Бася.
А Бусина мама вслед за ней закричала мужу:
- Беги за Булкафштейном!
Скорая забрала Бусю в Еврейскую больницу, а через десять минут Буся уже была рядом. Она положила свою маленькую теплую ручку на холодную Басину.
- Все будет хорошо, мой милый. Все будет хорошо, - шептала она ему.
Бусин папа привез маленького старичка с палочкой и пенсне. Это был доктор Булкафштейн. Лучший диагност Одессы.
Все надеялись на лучшего диагноста, потому что за свою долгую карьеру он спас столько людей, что, если бы можно было выстроить их всех в один ряд, то этот ряд бы начался у Привоза и кончился у памятника Пушкина на Приморском бульваре. Вы поняли, какой он был специалист?
- Первым делом – сказал строгим голосом доктор Булкафштейн, - откройте все окна и впустите кислород для молодого человека. И второе, если вы позволите, молодая дамочка, так я посмотрю на нашего пациента.
Бусю спасали целых двое суток, и все это время Бася не отходила от него. На третьи сутки он открыл глаза. Увидев Басю, он улыбнулся. Он хотел что-то сказать, но она пальчиком прикрыла его рот.
- Все хорошо, мой милый. Все хорошо, – сказала Бася.
У Буси был железный организм, и он выкарабкался из цурыс. Это на русском значит из беды. Через месяц он начал ходить с палочкой, но доктор Булкафштейн сказал, что он может дать гарантию не больше, чем на год. Но, если есть шанс поехать в Израиль, то там могут дать гарантию лет на пятьдесят. Так что ищите ходы.
Ходы искали пол-Одессы, и ход-таки нашелся. В Израиле доктора сделали все, чтобы Буся снова стал тем Бусей, которым он был в Одессе до того драматического падения со стула.
Все было хорошо у Буси. Любимая жена, маленький сынок, по имени Герш, в честь деда Гриши. Только одна вещь не получилась. В военно-морской флот его не взяли, а в мясники идти ему не хотелось.
Буся ударился в религию - и через несколько лет стал раввином в городе Беэр-Шэва. Сейчас у него двенадцать детей. Шесть девочек и шесть мальчиков.
Добавить комментарий