Памяти Августы Тангян

 

Когда человек умирает,

Изменяются его портреты...

Я заметила это, вернувшись

С похорон одного поэта.

И с тех пор проверяла часто,

И моя догадка подтвердилась.

Анна Ахматова

Августе Викторовне и Cеме (Семену) Амазасповичу Тангянам, родителям моего мужа Андраника, подошло бы определение датской писательницы Карен Бликсен (1885–1962) о разнице между мужчиной и женщиной. В эссе о нравах XIX века Дагерротипы она примерно так — старомодно и, как бы сейчас сказали, сексистски, — сформулировала свою мысль:

Про мужчину все спрашивают, что он сделал. Про женщину говорят, какая она.[1]

Что сделал Семен Тангян? Он — автор 15 книг и многочисленных статей по образованию и экономике, доктор педагогических наук, член-корреспондент Российской Академии педагогических наук. Он долго и эффективно работал в системе ООН, пройдя все ступени от младшего сотрудника секретариата до заместителя Генерального директора по образованию ЮНЕСКО (Париж), став там легендарной личностью.

Какая она? Августа, Ава или Авочка, как называли ее близкие, работала в Москве преподавателем испанского языка в Институте иностранных языков (Инязе), позже в Московском Государственном Институте Международных Отношений (МГИМО). Во время пребывания с мужем в Париже она прославилась общественной деятельностью. Августа водила экскурсии по парижским музеям и памятным местам настолько эмоционально и увлекательно, что на них ходили, как на моноспектакли. Но главное — она была очаровательная женщина.

Моя подруга, Татьяна Сангаджиева, написала мне после ее смерти:

В моей памяти Августа Викторовна останется как первая женщина из «другого мира», яркая, необычная, очень красивая, потрясающая. Я до нее вблизи с такими женщинами не общалась.

За шесть недель до своей смерти, 28 декабря 2015 г., Августа с Семеном переехали из Парижа, где они жили как пенсионеры, в Русский дом в Сент-Женевьев-де-Буа — дом для старых русских эмигрантов. В силу возраста они уже не могли жить самостоятельно. У Семена прогрессировала деменция. Он испытывал речевые затруднения, нетвердо держался на ногах и часто падал. При этом продолжал водить машину, что ему было категорически противопоказано. Если бы случилась авария, он бы даже не смог быстро выйти из машины и внятно дать показания. К счастью, в аварии он не попадал, а Августа уверяла, что вождение его морально поддерживает. Семен упрямо продолжал ходить без палочки, хотя упав, уже не мог самостоятельно подняться.

У Августы тоже появились похожие симптомы, она теряла ориентацию во времени и пространстве, перестала готовить, хотя раньше была прекрасной кулинаркой. Они с Семеном могли теперь целыми днями ничего не есть. Разучились обращаться с обычными бытовыми предметами — телевизором, телефоном.Даже консьержи, приходившие по каждому их зову, сказали, что так больше продолжаться не может.

Наконец лечащий врач прислал официальное уведомление-ультиматум: если вопрос обслуживания не будет решен радикально в течение месяца, то он будет обязан обратиться в трибунал для признания их недееспособными и назначения им государственного опекуна, чьи решения будут обязательными. Слово «трибунал» произвело на Августу устрашающее впечатление, и она уговорила Семена начать что-то предпринимать. Вариант с переездом в Дюссельдорф, где работал мой муж — их единственный сын, отпал из-за нежелания менять страну. Несколько лет назад такая тема возникала и обсуждалась, но в решающей момент Августа довольно резко заявила: «Это нужно вам, а не нам!».

Русский дом посоветовал Дмитрий Беридзе, бывший помощник Семена в ЮНЕСКО, чья мать провела последние годы в этом доме. Дмитрий, уже сам выйдя на пенсию и оставшись в Париже, продолжал поддерживать теплые отношения с Семеном и Августой. Он не только говорил, что обязан Семену пребыванием во Франции, карьере и умением работать, но и восхищался им как человеком. Например, вспоминал такую историю. Когда он в конце 1970-х приехал работать в ЮНЕСКО, то получил в МИДе командировочные только на первые пару дней — 50 франков. В Париже он, не успев получить аванс, слег с тяжелым гриппом на неделю и быстро остался без денег. Появившись в ЮНЕСКО перед уик-эндом, он попросил 50 франков взаймы у другого семиного помощника.  Тот сначала замешкался, но потом нашелся и, открыв дверь к начальнику, объявил: «Вот, Семен Амазаспович, пришел Дима, просит в долг 50 франков до понедельника». Семен немедленно достал из нагрудного кармана 200-франковый билет и протянул его через стол, спросив: «Вам хватит этого на уик-енд?». Царский жест и особенно контрастная легкость, с которым он был сделан, на всю жизнь врезались в пямять Дмитрия.

То, что в прошлом Семен был cool, рассказывали и наши дочери Катя с Ниной. Когда им было соответственно семь и пять лет, они гостили у бабушки с дедушкой в Париже. Однажды Семен снимал из банкомата некоторую сумму. В Москве таких устройств еще не было, и девочки с изумлением увидели, как оттуда выходятбанкноты. Семен невозмутимо пояснил: «Вот так делают деньги».

При посредничестве Дмитрия Беридзе муж в середине ноября поехал в Сент-Женевьев-де-Буа и  познакомился с директором Русского дома. От этого визита у него остались самые лучшие впечатления.

***

Городок Сент-Женевьев-де-Буа (Sainte-Geneviève-des-Bois) назван в честь святой Женевьевы, покровительницы Парижа с добавлением des Bois (лесная— фр.). Получилось «Лесная Святая Женевьева». Изначально городок утопал в лесах, которые хоть и поредели, но продолжают его окружать. Здесь находится особняк XVIII века «Коссонри» (названный по имени одного из его первых хозяев), который не раз перестраивался и менял владельцев. Вначале здание с прилегающим участком в шесть гектаров служило фермой семьи де Совиньи. В XIX веке ферму переоборудовали в замок, который стал принадлежать семье барона Фэна, историка и личного секретаря Наполеона, сопровождавшего его во многих кампаниях. Позже замок использовался богатыми парижанами как загородная резиденция для уединенных и увеселительных посещений, для отдыха и охоты. Летом в нем устраивались балы.

 

В 1927 г. замок Коссонри стал Русским домом (Maison Russe) благодаря княгине Вере Мещерской, дочери посла Российской империи в Японии и фрейлины ее Величества. Оказавшись в 1919 г. во Франции она была вынуждена работать. Как не без ехидства написал один французский журналист: «Русские аристократы бежали из России во Францию, чтобы водить такси». Но княгиня Мещерская оказалась умнее и дальновидней многих. В Париже она открыла пансион благородных девиц и стала делать то, что лучше всего знала — воспитывать молодых барышень, обучать их иностранным языкам,

хорошим манерам, умению держать себя в обществе, правильной осанке и даже кулинарии. Последнее стало возможно благодаря повару, которого она привезла с собой из России. Именно этот повар спас ей и ее четырем детям жизнь, спрятав их от большевиков в подвале.

Среди учениц пансиона оказалась англичанка из богатой семьи, мисс Дороти Пэйджет. В благодарность княгине за полученное образование она выделила ей приличную сумму денег, которую та использовала для приобретения дома для старых русских эмигрантов и аренды части муниципального кладбища неподалеку, которое теперь не совсем точно называют «Русским кладбищем». Сейчас оно является самым значительным русским некрополем вне пределов России. Тут похоронены многие аристократы, генералы и офицеры белой армии, казачьи атаманы, выдающиеся деятели культуры — Иван Бунин, Зинаида Серебрякова, Рудольф Нуреев, Андрей Тарковский.

Ведущую к Русскому дому улицу назвали в честь Дороти Пэйджет, а первыми постояльцами Дома стали представители знатных дворянских родов — Бакуниных, Голицыных, Вяземских, Толстых. Позднее там проживали княгиня Зинаида Шаховская, родственник секунданта Пушкина на дуэли — Петр Данзас. Княгиня Мещерская и сама некоторое время занимала квартиру в Русском доме, став его первым директором. После ее смерти в 1949 году бразды правления перешли к ее невестке-француженке Антуанет де Буайю, которая была замужем за сыном княгини Никитой Мещерским. С этого времени домом управляют ее потомки. Служители Дома переделали имя Антуанет на русский лад и стали называть ее Антониной Львовной. Она умерла почти слепая, но с ясной головой в возрасте 100 лет. Сотрудники до сих пор тепло вспоминают ее. Когда ей стало трудно управлять Домом, она передала полномочия жене своего сына Жана де Буайю — Элизабет, которая потратила много энергии на пристройку к замку нового корпуса с современным оборудованием. Элизабет де Буайю умерла в 2001 году после тяжелой болезни, а пристроенное здание названо в память о ней «Павильон Элизабет». Теперь все постояльцы живут в этом павильоне с большими светлыми комнатами, лифтами, современным медицинским оснащением. В настоящее время директором Русского дома является внук Антуанет — Николя де Буайю, которого на русский манер называют Николаем Ивановичем. Его отец Жан де Буайю занимал ведущие политические должности, в том числе государственного секретаря по высшему образованию. Оба — и сын, и отец — превосходно говорят по-русски. Николя де Буайю считает своим призванием поддерживать в Русском доме традиции княгини Мещерской.

Первое знакомство Августы и Семена с Русским домом состоялось 21 декабря 2015 г. Приехав из Германии рано утром, мы с мужем забрали на машине Семена из больницы, где он находился после очередного падения. С ним ровным счетом ничего не случилось, но консьержи на всякий случай вызвали скорую помощь, которая увезла его на обследование. Прямо из больницы мы направились в Сен-Женевьев-де-Буа. Августа опасалась, что Семен все заблокирует, но в Русском доме ему понравилось. Там было намного лучше, чем в больнице. Он довольно легко уступил жене и подписал все необходимые бумаги. А свекровь давно говорила, что хотела бы перебраться в приличный санаторий для старых людей, где бы она чувствовала себя защищенной (à l’abri, как она выражалась по-французски).

Внутри Русский дом оказался даже привлекательней, чем снаружи. За стеклянными дверями павильона Элизабет открывался зимний сад с пальмами, за которым была просторная столовая-терраса, где повар, как мы позже узнали, готовил французские и русские блюда, подавали разные вина. Там также устраивались русские праздники с песнями и танцами в сарафанах. На стенах Дома висели портреты русских царей и старинные иконы. Уже в фойе произошла наша первая встреча с царями. У входа стоял большой гипсовый бюст Александра III, который слегка улыбался. Около администрации висел портрет Николая II со шпагой в полный рост. А в залах и кабинетах старого особняка я видела большого размера, почти во всю стену, портреты Екатерины Великой, Николая I, Александра II, Николая II на коне, его матери Марии Федоровны.

В залах замка до сих пор ощущается старинная атмосфера : стоят стулья и кресла с витыми спинками, обитые бархатом; висят огромные зеркала в резных оправах, обращает на себя внимание громадный самовар с узорчатым рисунком. Попадаются и другие предметы дворцовой обстановки, которые до сих пор я встречала лишь в музеях. Главной достопримечательностью замка является походный трон последнего императора Николая II, который он привез с собой во время визита в Париж в 1906 году и которым пользовался по официальным поводам. В настоящее время трон закрыт чехлом, его открывают только в исключительных случаях.

Господин де Буайю рассказывал, что Василий Маклаков, исполнявший де-факто обязанности посла с 1917 г. до установления дипломатических отношений между СССР и Францией в 1924 г., передал царский трон, ценные картины и иконы Российского посольства Эмигрантскому комитету. А когда через три года открылся Русский дом, то все эти реликвии были перевезены туда. Таким удивительным образом все сохранилось в неприкосновенности, пережив множество исторических катаклизмов. 

В домовой церкви и комнатах старого замка имелось много икон в дорогих окладах. Можно только догадываться, откуда они появились, кто были их владельцы. Я видела старинные книги, гравюры, вышивки. Кому-то принадлежала гравюра с картины художника Василия Максимова «Все в прошлом» (1889). Пожилая барыня с опустошенным видом сидела рядом со своей старой служанкой около ее хижины, а вдали виднелся заброшенный господский особняк с заколоченными окнами. Картина была написана до революции, но замечательна тем, что художник предвидел то, что произойдет в скором времени: крестьяне разорят поместье, молодые господа укатят за границу, а старая барыня будет доживать свой век рядом с верной служанкой.

На глаза попалась небольшая икона, на обратной бархатной стороне которой можно было прочитать благословение родителей своей дочери:

Сею святою иконой кафедр. протоирей Моисей Захар. и супруга его Мария Иосифовна Дороновичи благословили свою дочь Анну на брак ея съ поручиком Владимир. Антонов. Циходским.

28 апр. 1891 г.

Заинтересовавшись иконой, я произвела небольшое расследование и обнаружила информацию об упомянтух людях. Отец невесты – Моисей Захарович Доронович был священником, выпускником Подольской духовной семинарии[2]. Муж дочери — Владимир Антонович Цихоцкий (фамилия писалась двояко) родился в 1861 году в Подольской губернии, был полковником, в 1918 служил в Вооруженных силах Юга России, с 1921 года был взят в плен и находился в Киевском ГПУ[3]. Дальнейшая его судьба неизвестна.  Видимо, в 1920е годы его жена с детьми эмигрировала во Францию, поскольку в «Списке русских захоронений на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа» значились имена Анны Моисеевны Цихоцкой (1872–1951) и двух ее сыновей Николая Владимировича (умершего в 1984) и Бориса Владимировича (скончавшегося в 1992) Циходских. Видимо, в семье бережно относились к иконе, подаренной на свадьбу. Неслучайно ее захватили с собой из России как талисман. Эта реликвия до сих пор хранится в Русском доме.

В замке многое свидетельствовало о ностальгии и страданиях первых русских эмигрантов. Я даже стала побаиваться появления призраков. Один раз мне действительно показалось, что в соседней пустой комнате скрипнула дверь, и кто-то по ней ходил.

Директор Русского дома — господин Николя де Буайю или Николай Иванович нам всем сразу понравился. Своим характером он напомнил Пьера Безухова. Хотя внешне он на него совсем не похож.  Ему чуть за 40 лет, он одет по-спортивному в джинсах и не расстается с мобильным телефоном. Мы не раз сталкивались с тем, как быстро и оперативно он решает все вопросы и оказывается в нужное время в нужном месте. Поскольку Николай Иванович держался неофициально и просто, ему не раз приходилось повторять своим посетителям по-русски, но с легким акцентом: «Я — директор». Чтобы ни у кого не возникало в этом никаких сомнений. В день знакомства мосье де Буайю заверил родителей мужа: «Здесь — не тюрьма». Он часто повторял еще одну утвердительную фразу «Я — француз». Вначале я думала, что он называл себя французом, поскольку родился во Франции, но по крови он потомок русских аристократов. Как иначе можно было объяснить его великолепное знание русского языка и привязанность к Русскому дому? Но постепенно мне стало понятно, что он стал русским человеком по духу и по вере благодаря тому, что был предан своему делу и стремился сохранить старую атмосферу в стенах своего заведения. По манерам, однако, он все же остается истинным французом.

Одна пожилая знакомая как-то спросила его: «Николя, вот вы — молодой человек. Неужели Вам не тяжело выполнять свои обязанности в этом Доме — все время видеть вокруг себя беспомощных, умирающих стариков? Не хочется ли Вам заняться чем-то более приятным?» Господин де Буайю возмутился: «Что вы! Я вырос среди этих людей. Русские князья держали меня на коленях, учили русскому языку. Меня здесь крестили. Как я могу отказаться от русских традиций? Я ощущаю себя частью этого дома». Николя де Буайю регулярно посещает русскую воскресную службу в домовой церкви, расположенной в старом особняке.

Как советский дипломат Семен крайне негативно относился к монархии и эмигрантам из России. Помню, как в свое время они с Августой осуждали тех, кто по тем или иным причинам оставался на Западе. Доставалось даже таким звездам, как Ростропович и Вишневская. В первое посещение Русского дома Семен, почувствовав белогвардейско-монархический дух, настороженно и с некоторым вызовом спросил  директора: «А какие у вас отношения с Российским посольством?». Оказалось, что самые хорошие. Недавно российское правительство за несколько миллионов евро выкупило русскую часть кладбища и объявило ее историческим и культурным памятником. Кроме того, еще около миллиона было выделено на приведение в порядок архива Русского дома с дневниками, мемуарами, письмами и другими документами тех, кто когда-то в нем жил. Официальное открытие Архива русской эмиграции состоялось в сентябре 2015 г. Внушительная финансовая составляющая отношений с Российским посольством убедила Семена, что опасаться нечего. Он часто вспоминал своего армянского дедушку, учителя гимназии в Александрополе (ныне Гюмри), который проверял серьезность любого дела вопросом: «А стоят ли за этим деньги?».

Правой рукой директора Николая Ивановича является «гувернантка» Верика Маринович. Она из Югославии, но понимает русскую речь. Это красивая, крупная женщина, которая все держит в своих крепких руках и представляет собой организующее начало Русского дома. Это чувствуется и по ее твердому, почти мужскому рукопожатию. При этом она отзывчиво реагирует на поминутно возникающие трудности и осложнения. И старается сделать пребывание старых людей в доме ярким, разнообразным и праздничным, особенно на православные Рождество и Пасху.

Если в конце прошлого века примерно половину всех жителей Русского дома составляли русские, то сейчас в нем преобладают французы. При этом русские традиции сохраняются. По воскресеньям в часовне проходит православная служба, празднуются русские Рождество и Пасха с пирогами, блинами и борщом. Иногда кажется, что блюда в меню несовместимы — французское вино с паштетом из гусиной печенки и борщ с пирожками! Как выяснилось, русские традиции не только не мешают французским жителям дома, но даже радуют их. Французский генерал преклонного возраста мосье Мате, отвечавший за вооружения всех сухопутных войск Франции, рассказывал нам, что в военном Министерстве ему предлагали разные варианты, но он выбрал именно этот, поскольку он ему больше всего понравился.

Контингент Русского дома или «клиентель», как говорят французы, очень разный. Есть активные пожилые люди, как Иван Николаевич Брикке, сын белого морского офицера Николая Брикке — полурусский-полуфранцуз, родившийся во Франции (в разговоре он подчеркивал, что русский и полурусский — это большая разница). Нам рассказали, что родственники привезли его в этот дом на инвалидном кресле, он все время лежал, долгое время не выходил из комнаты. Но постепенно он оправился, начал приходить в библиотеку. А теперь, хотя ему почти 90 лет, он занимается самыми разными вещами — увлеченно фотографирует и печатает фото в своей комнате, работает на компьютере, на котором недавно закончил писать историю своей семьи, ездит на машине, каждое утро делает зарядку в парке. Он путешествует по Франции, а некоторое время назад был даже в России. Кроме того, он всем охотно предлагает свою помощь. Имеет в доме хорошую знакомую, тоже русского происхождения, Галину Захаренко, которая родилась в Париже, но в детстве посещала русскую школу и потому знает язык лучше его. Пару раз мы заставали их в библиотеке, когда Галина занималась с Иваном Николаевичем русским языком. А недавно Иван Николаевич совершил героический поступок. Он поехал с дочерью в Бретань, где у той неожиданно случился приступ аппендицита. И тогда отец, не дожидаясь «скорой помощи», сам сел за руль и ночью за пять часов привез дочь в парижскую больницу. Врачи сказали, что еще немного, и они уже не смогли бы ее спасти.

Многие постояльцы ездят в инвалидных колясках. Плохо говорят и плохо понимают. Но есть примечательные личности, которые надолго запоминаются. В Доме есть «певица», которая иногда распевается так, что слышно на всем этаже. Поскольку она прошла концлагерь, служители ее жалеют. Когда она начинает распеваться, то они подходят к ней с ласковыми словами, дают попить. Она успокаивается и замолкает. Другая французская дама, Шанталь, — «научный сотрудник». Раньше она заведовала лабораторией. Она вдова русского физика-атомщика, с которым  несколько лет прожила в Москве и Дубне. С ней можно говорить и по-русски, и по-французски. Вначале я отнеслась к ней серьезно и все принимала за чистую монету. Так, она утверждала, что обещала мужу закончить научную статью, для чего установила в своей комнате два компьютера. Вскоре выяснилось, что она не умеет ими пользоваться. Она запирает дверь своей комнаты, уверяя, что у нее много денег. В то же время пожаловалась мне, что не может ничего себе купить, так как сын забрал у нее все деньги и банковскую карточку. Русскоязычная нянечкавсе расставила на свои места, объяснив, что за исключением Ивана Николаевича Брикке и двух-трех других постояльцев все жители дома давно «потеряли голову» (perdu la tête). Другими словами, ничего не соображают, выжили из ума. Доктор многим поставил диагноз — «депрессивный психоз». В Доме есть две «красавицы». Одна из них, действительно, в свое время считалась первой красавицей ЮНЕСКО и была настолько хороша, что на нее специально приходили полюбоваться. Теперь это высокая старушка, беззубая, немного неопрятная, ходит в тапочках, говорит неразборчиво. Есть красивая элегантная бабушка, мать врача мосье Бонади. Ей 97 лет, но она всегда подтянута, носит туфельки на каблучках, следит за прической и маникюром. Мы испытываем друг к другу взаимную симпатию. Она меня гладит и что-то невнятно бормочет. Мне кажется, что я ее понимаю. При этом она завлекательно и кокетливо улыбается, кутаясь в шарф.

Совершенно особняком держится внук адмирала Колчака — тоже Александр Колчак, который в молодости играл в джазе. Когда в интернете я нашла фото адмирала Колчака с орлиным профилем, то обнаружила большое сходство между внуком и его прославленным дедом. Кроме своей жены-француженки, директора де Буайю и библиотекаря Татьяны, Александр Колчак ни с кем в доме не общается. Они с женой занимают две смежные комнаты на первом этаже и даже на обед не приходят в общую столовую. Особенно Колчак избегает общения с бывшими советскими. Он недоволен тем, как искажен  образ его деда советскими историками. В настоящее время адмирал Колчак из контрреволюционера постепенно преобразуется в героя, но этот процесс длительный, еще не законченный, и время от времени возникают рецидивы резко негативного к нему отношения. Поэтому его внук бывает очень вспыльчивым. Я видела Александра Колчака только мельком, но запомнила его выразительное лицо.

У каждого из русских постояльцев Дома есть близкие и друзья, которые покоятся на Русском кладбище. Среди них — бабушка Александра Колчака, первая жена прославленного адмирала, отец Ивана Брикке, мать Галины Захаренко. Недавно в доме поселилась 92-летняя Мария Лифарь, жена брата известного танцора и хореографа Сергея Лифаря. Как сказала одна пожилая русская женщина, все «прошли через этот дом».

Русскоязычного персонала в Русском доме даже больше, чем самих русских постояльцев. Многие приехали из бывших республик Советского Союза — Белоруссии, Грузии, Армении, Туркмении. Среди них — Алена, Анджела, Ася, Галина,  Катя, Лариса, Лена, Нана, Наташа, Сиси и другие. Служащие Русского дома с большой самоотдачей относятся к своим пациентам, вызывая мое восхищение. Они совершенно искренне переживают за «своих стариков». Одна из них — курдская беженка Ася, которая родилась в Армении, выросла в Грузии. Поскольку она не имеет нужного медицинского образования, то работает уборщицей и разносчицей еды, а не санитаркой или медсестрой, что требует определенной квалификации. Ася постоянно мелькает в доме то с метелкой, то с подносом. Тем не менее сообразительностью и проницательностью она превосходит многих. Все знает, на все имеет собственное мнение. Ася настоящий полиглот. Кроме русского и французского, она владеет еще несколькими языками: армянским, грузинским, турецким, курдским, ивритом. Однажды муж поинтересовался у нее: «Ася, где вы выучили столько языков?» — «На улицах Тбилиси», — ответила она.

В Русском доме работает довольно много африканских женщин и мужчин. Среди них — старшая медсестра Жизель из Камеруна. Она свободно говорит по-русски, поскольку училась в Москве в Институте Патриса Лумумбы. Это — крупная, спокойная, немногословная, держащаяся с достоинством женщина. Когда при нашей первой встрече она свободно заговорила по-русски, я от неожиданности рассмеялась. Если ей говоришь «спасибо», она солидно с афро-франузским акцентом отвечает: «Не за что».

Из французских санитарок —самая молодая и веселая Йессика. Ей 20 лет, но она уже имеет пятилетнюю дочь. Родила ее в 15 лет, только к концу беременности осознав, что ждет ребенка. Йессика всем охотно рассказывает о своей несложившейся женской судьбе и о бывшем приятеле, который не участвует в воспитании ребенка, и которого она называет не иначе как conard («полный козел»). Но она считает, что его и нельзя подпускать к дочке. Можно только догадываться, что представляет собой этот conard. Йессика растит дочку вместе со своей матерью, которая тоже стала матерью-одиночкой в 16 лет. Такая, видно, семейная традиция. Однажды Йессика заявила нам, что в последнее время ее стали больше интересовать зрелые мужчины. Может быть, поэтому у нее установился хороший контакт с Семеном. Заходя к нему в  комнату, она приветствует его: «Ку-ку, мосье Тангян». Немного странное обращение к бывшему заместителю Генерального директора ЮНЕСКО, но он расплывается в улыбке. Ее детская непосредственность подкупает.

В Доме имеется богатая библиотека с книгами на двух языках, а по понедельникам в ней собирается Русский клуб, курируемый библиотекарем Татьяной Дугá. День   знакомства Августы и Семена с директором Николаем Ивановичем как раз пришелся на понедельник, и нас всех радушно пригласили поучаствовать в Русском клубе, обрадовавшись, что их общество пополняется новыми членами. Я сразу рассказала Татьяне, что Августа — коренная москвичка с красочной русской речью. За то время, что она там провела, Татьяна успела с ней пообщаться. Августа рассказывала, как в 1950-е годы можно было всего за один рубль купить в Москве билеты в Большой театр и увидеть саму Уланову. Ава очень любила балет, Семен предпочитал оперу. Августа до последнего дня продолжала многим интересоваться. Хотела читать «Аргументы и факты», чтобы быть в курсе событий. Мечтала перечитать русскую классику, в частности, «Мертвые души». Она посещала Русский клуб с удовольствием, Семен же быстро утомлялся и впадал в дрему.

 

Русский клуб часто ведет живущая неподалеку московская писательница и журналистка Ольга Сидельникова-Вербицкая, вдова известного российского писателя Камила Икрамова, бывшего узника сталинских лагерей. Она поселилась в Сент-Женевьев-де-Буа, выйдя замуж за француза русского происхождения Георгия Вербицкого, дальнего родственника Лермонтова. Вербицкие живут в собственном доме, но приходят в Русский дом на воскресные церковные службы, на званые обеды и в библиотеку. Они на свои средства восстановили храм в бывшем родовом поместье ее мужа  в Новгородской области. О своей судьбе Ольга написала роман «На что моя душа оглянется», где рассказала об отце, который попал на войне в плен и остался во Франции. Он впервые увидел свою младшую дочь Ольгу в возрасте 44 лет. Ведь отец ушел на фронт, когда жена была еще беременной. Историю своей жизни, которая временами кажется невероятной, она охотно рассказывает на «посиделках» Русского клуба.

Куратор Русского клуба —Татьяна Дугá—удивительный человек не только потому, что читает старым людям вслух, исполняет старинные и современные песни, аккомпанируя себе на гитаре, и организует клуб. Удивительно, сколько энергии и душевных сил она вкладывает в старых людей! На некоторых это производит благотворное воздействие. Один раз Августа спросила Татьяну: «Вам нравится то, чем Вы занимаетесь?» Иными словами она хотела узнать, нравится ли ей работать со стариками. Татьяна самоотверженно выполняла свое дело, и ее удивила такая постановка вопроса. Сама Татьяна как-то сказала нам, что, начиная с определенного возраста, старые люди меньше заботятся о житейском, не кривят душой и становятся просветленными и одухотворенными личностями. Поэтому с ними так интересно и приятно общаться.

Продолжение