Анекдоты
В аэропорту Тель-Авива идет посадка на рейс американской авиакомпании. Молодой стюард видит, что пятьдесят мест в первом классе занимает компания богатых евреев. Думает:
- Хорошо их обслужу, они дадут мне по десятке на чай и у меня пятьсот долларов! А если очень хорошо обслужу, то могут и по двадцать пять дать, а это…
Весь полёт он суетился вокруг этой компании, вода, коньяк, пледы, таблетки, где летим, какая температура за бортом и какая в Нью-Йорке, всё с улыбкой и с почтением… К концу полёта окончательно из сил выбился, и когда, наконец, самолёт приземлился, стал с замиранием сердца ждать чаевых. Стоит на трапе, евреи выходят.
Первый:
- Я в жизни много летал, но никто никогда не обслуживал меня так прекрасно. Спасибо.
Пожал руку и ушел.
Второй:
- Спасибо.
Пожал руку и ушел.
Третий, четвёртый, пятый…
- Спасибо. Спасибо. Спасибо…
И так сорок девять человек. Стюарда уже колотит от негодования...
Выходит последний еврей, самый старый, говорит всё то же самое и добавляет:
- Мы тут с друзьями решили вас отблагодарить… Ещё раз спасибо.
И протягивает чек на десять тысяч долларов.
Стюард так и остался стоять приклеенным к трапу. Только пробормотал:
- Ох, евреи... Христа, может, вы и не убивали... Но как же вы над ним поиздевались!
* * *
Еврейская мама собирает корзинку с пирожками еврейской Красной Шапочке и даёт ей напутствия:
- Таки слушай сюда. Когда ты придёшь до бабушки, она сразу тебе будет начинать плакать за свою жизнь, что, ой вэй, зима совсем скоро, из щелей дует, кран подтекает, топить нечем, крыша прохудилась, денег нет совершенно и вообще где оно, это еврейское счастье, если всё так дорого. Но ты таки ничего не слушай, а твёрдо стой на своём: с капустой - по десять, с мясом - по пятнадцать!
* * *
У банка сидит еврей и торгует семечками. К нему подходит знакомый.
Знакомый:
- Слушай, Абрам, одолжи мне, пожалуйста, сто рублей.
Абрам:
- Извини, но не могу.
Знакомый:
- У тебя что, нет? Или тебе жалко? Но я отдам, ты меня знаешь!
Абрам:
- У меня есть и мне не жалко. Но видишь за моей спиной банк?
Знакомый:
- Ну вижу. И что?
Абрам:
- Так вот у меня с ними договорённость. Они не торгуют семечками, я не даю взаймы…
* * *
- Изя, какие у тебя хорошие и дорогие часы! Откуда?
- Отец перед смертью… продал.
Великая сила национализма
Ещё никогда евреи не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире Димы Головкова. Надо сразу сказать, что в этот день Дима праздновал своё пятидесятилетие, а корнями он уходил туда, откуда... В общем, был он еврей и черта его оседлости, уже c утра проведённая тёщей, белела где-то в дальнем углу комнаты, на расстоянии двух вытянутых рук от столов с запасами спиртного и закусками. Там, в углу, стоял колченогий стул, на котором Дима и сидел, печально наблюдая за происходящим. Вначале, конечно, он пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не иудейская Пасха и, если Диме что-то не нравится, он может сложить свои вещи на этот дурацкий стул и идти к своему посольству, где его с удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про антисемитизм, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов. А гости уже собирались. Они шумно заходили, шумно отдавали пакеты с подарками Диминой жене, шутили, смеялись и ещё более шумно рассаживались. Дима смотрел на всё по-прежнему печально, в его глазах плескалась боль всего Ближнего Востока, а губы беззвучно шевелились. Тёща, увидев это, сказала, что Дима за всю жизнь не прочёл ни одной строчки из Торы, что еврейских молитв он не знает, что с исторической родиной его связывает лишь исполнение в пьяном виде "Хавы Нагилы", эти вечно печальные глаза да хронический иврит головного мозга. Затем Диме выдали немного салата и жёстко прервали его попытку прорваться к столам. В подавлении бунта активное участие принял Димин друг Андрианов, специально приглашённый в качестве казака-антисемита и имеющий большой опыт погромов в квартирах друзей-евреев. Вконец обидевшийся Дима затих в своём местечке, осознав, что это и есть маленькое еврейское счастье, а гости, наоборот, развеселились. После тостов за тёщу и жену пришло время песен. Исполняли в основном произведения разудалых русских композиторов Фельцмана, Френкеля и Фрадкина, казачий цикл Розенбаума и "Русское поле" из репертуара Кобзона. Иногда в этот ряд врывались песни, которые давно стали национальным достоянием России - "Сулико", "Четыре татарина" и "Хаз-Булат удалой". Вот во время исполнения последней и произошло то, чего так опасалась тёща. Одного из гостей, Савельева, так разжалобила фраза "Бедна сакля твоя...", что он расплакался и незаметно катнул Диме бутылку "Русской" водки. Женщины в это время находились на кухне, поэтому Дима подарок принял с удовольствием и залпом...
Когда через несколько минут тёща зашла в комнату, её взору предстала страшная картина. Дима с пустой бутылкой водки стоял на столе и пел "Хаву Нагилу". Вокруг плясали что-то похожее на кадриль гости, иногда подсказывая Диме слова и напоминая мелодию. Тёща попыталась пресечь эту наглую жидомасонскую выходку, но... Но её увлёк вихрь танца и спустя мгновение, заложив пальцы за несуществующую жилетку, она лихо дёргала ножками.
Часа через три измученные шумом соседи вызвали полицию. Зайдя в квартиру, полиция долго не могла понять, куда она попала. В большой комнате громко, на непонятном языке спорили мужчины в шляпах. "На иврите говорят," - сказал лейтенант Чернышов, знавший татарский. Ещё один мужчина - это был Андрианов - вырезал из газет шестиконечные звёзды и обклеивал ими стены. Откуда-то доносился голос тёщи - она обзванивала еврейские общины США и Канады, а из кухни лилась печальная песня на том же языке в исполнении женщин. На вопрос о документах, несмело заданный главным полицейским, никто не ответил, лишь проходящая мимо с подносом закусок чернявенькая девушка улыбнулась и сказала: "Шолом!". "Это она поздоровалась, - перевёл лейтенант Чернышов и зачем-то добавил. - Татарский и иврит очень похожи". Выяснив, что в квартире по-русски, и то с большим трудом, говорит только Дима, полицейские удалились, забрав его с собой. Пропажу именинника никто не заметил, и праздник покатился дальше. Тёща обзвонила все континенты и, сидя у окошка, ждала переводы с материальной помощью по еврейской линии, Андрианов обклеил звёздами квартиру и перешёл на лестничную клетку, гости, узнав, кто именно пресёк безобразный геноцид по отношению к Диме, избрали Савельева главным раввином и просили его заняться уже строительством синагоги. А у подъезда, сжимая розы, стоял лейтенант Чернышов - чернявенькая девушка вместе с подносом зашла в его сердце и поселилась там навсегда...
Время летело. Во дворе Диминого дома строилась синагога, "Мосфильм" снимал кино под названием "Список Савельева", тёща занималась финансовыми вопросами мирового сионизма, причём сионизм беднел, а тёща богатела, Андрианов обклеил звёздами все близлежащие дома и деревья, лейтенант Чернышов… А лейтенант Чернышов, влюбившийся, как оказалось, в жену Димы, убрал его в тюрьму, уволился из полиции и работал на Андрианова, вырезая для него газетные звёзды. По субботам, разумеется, он только молился, с ужасом вспоминая свою прошлую, несемитскую жизнь.
Дима вернулся через пять лет. Встретили его как Мессию - все, кроме бывшего лейтенанта Чернышова – зажгли старинные семисвечники ручной работы, купленные тёщей на распродаже в «Икее», показали синагогу, фильм "Список Савельева", шестиконечные звёзды на деревьях, детей, родившихся от него в его отсутствие и дали самоучитель иврита. Диме многое не понравилось - не понравился бывший лейтенант Чернышов, постоянно глазеющий на чужую жену, не понравились архитектура синагоги, концепция фильма, сложный язык, свет от семисвечников и непонятные скуластые дети. Он уставал от лиц еврейской национальности, окружавших его, тосковал по славянам, которых полюбил в тюрьме, не понимал, о чём плачет в своих речах Савельев и почему его надо называть "ребе", кто запретил пить пиво по субботам и что в его квартире делает огромное количество ортодоксальных иудеев из Израиля, если раньше заходили только русские атеисты с водкой и женщинами. Не изменилась лишь тёща - она по-прежнему боролась с Диминым алкоголизмом, хотя им, алкоголизму и Диме, на двоих исполнялось уже сто лет...
Ещё никогда русские не подвергались такой дискриминации, как 16 декабря в квартире Димы Головкова. Сам Дима с утра сидел в углу комнаты на колченогом стуле, на расстоянии двух вытянутых рук от небольшого столика с закуской. Вначале, конечно, он пытался возражать, на что тёща вскользь, но сурово заметила, что у них здесь не православная Пасха и, если Диме что-то не нравится, он может отписать ей свою долю жилплощади и уже таки идти в пивную, где его с удовольствием примут. Дима обиженно замолчал. Минуты через три он не выдержал и сказал, правда, какую-то фразу про антирусские настроения, за что тёща до минимума уменьшила сферу его интересов, объяснив, что с русской нацией Диму связывает лишь исполнение в пьяном виде "Как здорово, что все мы здесь…" да эти вечно похмельные глаза. А гости уже собирались. Они тихо заходили, со слезами отдавали открытки с видами Иерусалима Диминой жене и, повеселев, рассаживались. После тоста пришло время песен. Исполняли в основном произведения печальных еврейских композиторов Дунаевского и Шаинского, еврейский цикл Утёсова, и, разумеется, "Хаву Нагилу". Иногда в этот ряд врывались песни, которые давно стали общенациональными - "Сулико", "Четыре татарина" и "Хаз-Булат удалой". Вот во время исполнения последней и разжалобился ребе Савельев, расплакался и незаметно плеснул Диме пятнадцать грамм кошерной водки...
Добавить комментарий