Легенда о шальной пуле

Опубликовано: 1 марта 2012 г.
Рубрики:

О, когда-то это был великий город, сударь... Шпили соборов царапали облака, куранты на ратуше разменивали часы на минуты, гремели дилижансы на Почтовой площади, горел свет за тысячами окон. А видели бы вы, как ложился лунный свет на Бриллиантовую дорогу — главную улицу города! Особенно летом, когда цвели липы, там было такое благолепие, что размягчались сердца старых дев, и даже я, городской палач, украдкой утирал слезу...

Сейчас липы наверняка зачахли, брусчатку Бриллиантовой дороги заволокла трава, за окнами — днем и ночью лишь чернота. И тишина: нет дилижансов, уже давно стали часы. Даже птицы там не вьют гнезда, не залетают туда. Что осталось? Лишь лунный свет, да шпили по-прежнему выводят письмена на небесах. Я вижу эти знаки, когда облака пролетают над моей хижиной...

О, сударь, до города не будет и трех миль. С вон тех холмов его уже хорошо видно. Я это знаю, хотя не видал его домов и улиц лет двадцать... Иногда хочется взглянуть до зуда, извиняюсь, в заднице, хоть одним глазком. Но я сдерживаюсь. Слишком многим такое желание стоило жизни. Там уже владение шальной пули.

Что погубило город? — спросите вы. — Обязательно спросите, этого нельзя не спросить. Ну, кроме пули, конечно. Любовь, сударь... То самое чувство, на описание которого поэты тратят в год несколько бочек чернил и сколько-то там перьев. Любовь не к тому человеку.

А начиналось все хорошо... Настолько хорошо, что могло закончиться только плохо — я это предполагал сразу. Я лишь не смог угадать насколько.

В те времена, сударь, а я говорю о том, что происходило двадцать с лишком лет назад, почтамтом заправлял парень лет тридцати. Он приехал в город откуда-то издалека после окончания университета вместе со своей супругой.

Любила ли она его хоть минуту?.. То мне не ведомо. Но приехала она со сталью во взгляде, и торговки с нашего рынка ее даже не пытались обсчитать.

О, она была красавицей! И я тоже был грешен: любовался чужой женой. Но не подумайте, сударь, дурного. Я никогда не сделал бы к ней и шагу, поскольку понимал: меж нами не шаг, а десятки лет, сотни миль. И хоть живем мы на одной улице — нам не повстречаться.

И бургомистр, мир праху его, положил взгляд на жену почтмейстера. С гораздо более успешным результатом. Хотя мы были с ним довольно похожи. Он лыс — я тоже тогда ходил с залысинами. Он толст — я также распрощался со стройностью еще когда служил подручным. А ее муж — был просто почтмейстером, и у него не имелось никаких шансов.

А он, как водится, не замечал этого. Был счастлив как сойка, и работа у него спорилась. Почтовые дилижансы отправлялись у него минута в минуту, письма доставлялись по адресу и невскрытыми. Вечерами он что-то мастерил в своей квартире при почтамте. Порой пыльными вечерами заходил в трактир промочить кружкой пива горло. Он рассказывал о новых механизмах, с помощью которых появилась бы возможность передавать сообщения и звуки так, что нужда в письмах и почтовых дилижансах отпала бы.

Зрела тугая беда.

И в один день ближе к вечеру на почтамт зашел бургомистр, похвалил почтмейстера за работу и предложил ему отступиться от жены.

— Она все равно тебя не любит, — сказал маленький лысенький толстяк.

— Я буду бороться.

— Попытайся, — усмехнулся толстяк.

Борьба не затянулась. Уже утром на стол к городскому Благоверному Инквизитору лег донос, подкрепленный порядочной взяткой. И еще до обеда за почтмейстером пришли. Он просил о помощи, кричал. Но горожане в лучшем случае отводили взгляды, а в основном — глазели. Ведь он по-прежнему был чужаком, и выпитое пиво ничего в этом не меняло.

Состоялся краткий суд.

Его обвинили в колдовстве: якобы он создал машину, которая могла улавливать молитвы верующих, и те не попадали к Богу. Молитва — довольно личная вещь. Некоторые просят у Бога такое, о чем следует хлопотать перед дьяволом. На молитве человек куда более откровенен, нежели на исповеди. Вспомнили его слова о машине для передачи звука. Но ведь это явное богохульство: машина не должна говорить!?

Адвокат не слишком усердствовал, жена почтмейстера дала обвинительные показания, дюжина присяжных признала его виновным, и судья огласил приговор. Уж не понять почему, но отняв у человека любимую, работу и свободу, они не пошли дальше — не передали его в мои руки. Не буду врать, будто я не стал бы его казнить: работа — есть работа. Да и лучше сталось бы, отруби я ему голову: все закончилось бы тогда, пусть несправедливо, но малой кровью.

Но видят боги: ему не за что было любить или щадить этот город.

...Его отчего-то пожалели. Предложили: если он отречется от ереси, то вместо топора палача его ожидает ссылка в заморскую колонию, в место, которое в государственной переписке называлось архипелагом Герцога, а в других местах — Землями Сатаны. Там адский холод, и доплыть до островов можно лишь один месяц в году, да и то не в каждом году. Тамошние аборигены злы, пьют человеческую кровь просто, чтоб согреться, и появляются около наших крепостей лишь для того, чтоб убить кого-то или что-то украсть. Их колдуны без сомнения прокляли бы наш мир, навели бы на него порчу. Но к счастью, они о нас не ведают.

Это было то место, откуда не возвращаются. И он отчего-то быстрой смерти предпочел смерть во льдах, отрекся от тех грехов, кои не совершал.

И гнилой корабль с грязными парусами увез его в край вечного хлада, а его суженая, как жена заключенного, тут же получила развод. Но не засиделась в незамужних. Еще осенью, когда лед сковывал пути к Землям Сатаны, она заключила брак с бургомистром. Танцевала на балу, смеялась, когда за тысячи миль от нее для ее бывшего мужа хохотала и плясала вьюга.

О, почтмейстер не погиб. Не сразу, по крайней мере. Говорят, на рудниках неизвестно как, но ему удалось договориться с шаманом тамошних ледяных пустошей. Будто он продал тому душу, но я так не думаю. Там столько несчастных душ, что цена им — полушка.

Но он стал колдуном — это несомненно. Он объединил волшебство и технику. Из пуговиц своего полуистлевшего мундира он отлил пулю, закалил ее в крови, раздобыл немного пороха и выстрелил ею в эхо.

Послушайте, сударь, я начинал свою карьеру как подручный полкового палача. Я видел много смертей и не только на эшафоте. И покойник-герой чаще ничуть не красивей казненного мародера. Но одно исключение известно мне. Порой человека убивает шальной, непредназначенной ему пулей. Пулей, пущенной просто так, наугад, пулей, которой вдруг стало тесно в стволе. И солдат, который минутой назад считал, что жизнь его в безопасности, вдруг оседал с удивленным лицом. Он понимал, что убит. Но не понимал как, за что...

...Я снова вспомнил об этих несчастных, когда увидал бургомистра, убитого в своем кабинете. Когда он подошел к окну, пуля разбила стекло, пробила голову навылет и улетела куда-то в коридор. Стоило бы задуматься: почему пулю не нашли. О нет, все искали убийцу. Через разбитое окно был виден карниз собора, который отстоял от ратуши шагов на четыреста, и хороший стрелок мог бы попасть при известной удаче даже в лоб. У бургомистра хватало врагов, и под стражу был взят отставной стрелок-штуцерщик.

Бывшая же возлюбленная почт­мейстера снова стала вдовой и снова ненадолго.

Ее служанка рассказала, что когда она с хозяйкой спускалась в зал, то услышала будто хохоток, похожий на шепот. Обернулась, но никого не нашла. А когда повернулась назад, вдова катилась вниз по лестнице. Она могла бы умереть от переломов, но хватило одного взгляда, чтоб понять — лестница в ее смерти неповинна. Словно цветок на ее белоснежном платье, распускалось алое пятно. Он все же разбил ее сердце, если вы понимаете, сударь, о чем я...

Выстрела никто не слышал, пулю снова не нашли, да и не искали особо. Кто поумней, понимал — эта пуля найдется сама.

И так оно и случилось.

...Не все погибли сразу. Адвокат был ранен в пах и скончался в муках через три дня. Инквизитор молил богов об избавлении от колдовской напасти, но боги взирали на его молитвы с безразличием, с коим год назад мы глядели на осуждаемого почтмейстера. Ну а пуля взяла свое: прямо во время службы ранила Инквизитора, и тот захлебнулся своей же кровью. Потом двенадцать присяжных легли в могилу. Убиты оказались и те, кто не внял просьбам о помощи. Стали гибнуть подростки, дети. Может, они швыряли в арестанта нечистотами — не ведаю того.

Людей убивало по одному или сразу по десятку — словно нанизывало на невидимую ось. Пуля вышибала жизнь из бегущих из города и спящих в своих постелях. Прерывала мучения стариков и перечеркивала крик новорожденного младенца.

Порой я выходил на улицу и видел сразу с полдюжины похорон.

Одной пулей был убит целый город. О нет, я не говорю, что пуля убила всех жителей. Многие сбежали уже в течение первой недели и, как оказалось, поступили умнее всех. Из города выбило жизнь. Все то, что заставляет часы идти, зажигает огни за окнами.

Я не держался до последнего, иначе бы лежал сейчас где-то там. На моих глазах срубило восьмерых. Но вид покойников — совсем не то, что может испугать палача. И лишь когда была убита моя жена, с которой мы прожили без малого тридцать лет, я не выдержал. Бежал из города, сударь, как последний засранец, как дезертир. Я даже не похоронил ее. Ее останки лежат все там же, в нашем доме... Но не предлагайте мне туда вернуться.

Вы знаете, милостивый государь, многие бежали из города далеко. Я же не смог удалиться дальше этих мест. И если в городе ад, то кто-то должен охранять врата в него. И разве есть для этой должности кто-то более подходящий, нежели палач?

Отправляется ли кто-то в город? — спрашиваете вы.

О да, не проходит и месяца, чтоб туда не ушел очередной безумец.

Кто идет на спор, кто — покуражиться, кто-то за брошенными вещами — мародеров всегда хватало. Некоторые молитвой или техникой пытались изловить пулю. Иные даже возвращались. От них я узнал, что пуля до сих пор там.

Пойдете, сударь?.. Но куда вы, на ночь глядя?.. Ах, за холмы.

...Как странно. Я ведь в самом начале показал вам на другие холмы, за которыми лишь вересковая пустошь. А вы пошли по верной тропинке. Вы ведь бывали тут, хоть и не захотели мне об этом говорить.

Ну что же, господин почтмейстер, шагайте. Мир велик, но вам, похоже, с вашей пулей не разминуться. Я не виню вас в том, что вы не умерли безропотно, но порой мне кажется, что с вашей мерой справедливости что-то неладно... Впрочем, мы уже однажды были судьями — и что из этого вышло?

Уж я не знаю, сударь, что произойдет, когда вы встретите пулю. Не знаю, сзади она к вам подлетит или же прямо в лицо. Но за мгновение до ее появления вы услышите тихий смех.

На то она и шальная...       

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки