Я приговорен к бегу

Давид Фастовский. Автопортрет.

Я приговорен к бегу...
Что остаётся после нас?
Не золото и стены -
Кладбища и сирены.

(из книги "Унисоны")

Время жестоко и безжалостно. Вот уж кому не дано состраданье, как благодать! Но и у него есть замечательное свойство - проявлять истинное тем более отчетливо и рельефно, чем большим промежутком прожитого оно отделено: мелкое, мелочное, незначащее уносится его потоком, поскольку легковесно и тянется к поверхности, а вот истинно глубинное остается на дне, да зато омыто столькими водами, что и становится рельефнее, зримее и значительнее.

Я не стал бы пользоваться "красивой аллегорией", не люблю этих искусственных приемов, а потому так пишу, что это совершенно точно передает суть профессии мастера Давида Фастовского - мастера времени. Он умеет останавливать мгновение и так, что оно, это мгновение, кроха, корпускула из вечного потока, противостоит ему, огромному времени, и обретает ценность потому, что жизнь быстротечна, потому, что мастер знает, как выхватить это мгновение и проявить его. И все это в буквальном смысле. В его руках камера - перед ним жизнь. А что мы прожили, являют нам его, Давида Фастовского, снимки, а вернее сказать, - заключенные в рамку мастерства мгновения прошедшего.

Вот он сделал снимок - и всё - это уже прошлое! Прошлое, которое самым драгоценным становится в будущем. Общая память. Общая судьба. Прожитое время.

Первый раз я убедился в этом году, наверное, в семьдесят третьем или четвертом, недалеко от деревни Поповка по Рогачевскому шоссе под Москвой.

На этом Яхромском направлении в 1941 году было пролито много крови. Немцы рвались тут на восток, чтобы сомкнуть кольцо вокруг столицы с севера, - да не вышло из-за этих вот выбитых на камне стандартного солдатского обелиска фамилий! Мы каждый день проходили мимо него, приносили еловые лапы, клали здесь у подножья заснеженной пирамиды. Я думал: может, так и моему брату кто-то поклонится, укладывая цветы там, под Воронежем в городе Боброве...

Тут проходила наша лыжня, рядом. И жили мы в этой местности две недели всего, в доме творчества "Березка", который принадлежал издательству "Молодая гвардия"...

Давид Фастовский финиширует в международном забеге в Нью-Йорке

Очевидно, наши дилетантские попытки сфотографироваться задели профессиональное чувство проходившего мимо человека небольшого роста и, видно по всему, спортивного кроя, и он просто сказал: "А давайте я вас сфотографирую!?" И что удивительно - у него была своя камера тут же - не нашим чета. Какая-то, видно, импортная, как говорили - "навороченная". Вот передо мной - память первой встречи с Давидом Фастовским, Даней, - Толя Головков, корреспондент газеты "Известия", и мы с женой, а Даня - за кадром, он с камерой... Стоим у памятника, опершись руками на выставленные вперед лыжные палки и положив на них подбородки, и смотрим вдаль... туда, куда смотрели эти мальчишки, заслонившие нас по старшинству и справедливости (это здесь, на снимке, мы уже старше их, а им-то всего по восемнадцать...).

В то время Давид, долго мыкавшийся без постоянного места работы из-за наличия в его анкете ущербности по пятому пункту ("инвалид пятой группы", как говорили) случайно от друзей узнал, что в журнал "Сельская молодежь" пришел новый главный редактор. Друзья же и рекомендовали попробовать: хоть журнал и "цековский" (принадлежал, как и все издательство, упомянутое выше, Центральному комитету комсомола), а все же решает редактор...

Давид пошел - и не прогадал. Олег Максимович Попцов взял его на работу сразу, посмотрев несколько десятков фотографий, но сначала, для конспирации что ли, оформив только в отдел писем, где ни зарплаты, ни перспективы. А уже через месяц вручил Давиду Фастовскому удостоверение фотокорреспондента журнала.

Надо сказать, что с приходом Попцова журнал настолько преобразился, что несмотря на одиозное название и никудышную прежнюю репутацию, после первых же номеров приобрел нового читателя. Там даже отдел поэзии, благодаря новым людям и Вадиму Черняку, возглавлявшему его, стал дерзким и желанным строгим российским любителям поэзии. А Россия, особенно тех 60-70х, была, несомненно, заражена вирусом высокой поэзии.

И пошла снимать губерния! Сельская жизнь должна была предстать счастливой и зажиточной, светлой и радостной, красивой и устремленной в будущее - по крайней мере, на страницах журнала. А сделать ее такой должен был журналист и фотомастер. А где ее взять было, такую жизнь?

По всей стране колесил фотокор и сегодня говорит мне: "Жалею теперь, что тогда многое не снимал, не чернуху (этого везде и всегда хватает), а вот ту правду, которая сегодня невосстановима. Да ведь все не успеешь. надо же было журнал делать..."

А делал Давид Фастовский красивые обложки, мастерские, и фоторепортажи, и портреты, и спортивные съемки (особенно, футбол и гимнастику, поскольку сам ими занимался в молодости).

Он искал свой почерк, искал компромисс, чтобы не отягощать совесть и не переводить на вранье бумагу, не отравлять души людей. Не просто это было, и Попцову не просто было, и вместе им, когда заодно, и когда друг против друга. Творчество ни взвесить, ни измерить, творчество - это "умение не переходить грань", как говорил поэт Михаил Светлов...

Вот уж, действительно, повидал он жизнь в самом натуральном виде, в глубинке... Что об этом рассказывать! Но эти скитания не прошли даром. Они травмировали не только душу, но и..., начали наскакивать болячки, атаковать исподволь и в самое, как обычно, неподходящее время.

Тогда в редакции одна из сотрудниц порекомендовала Давиду попробовать самому одолеть болезни и предложила почитать книгу Гарта Гилмора "Бег ради жизни", и Давид...побежал. Побежал в буквальном смысле по писанному (можно было бы привести шаблонную фразу, кстати, вполне соответствующую истине) - это изменило его судьбу... а может быть, наоборот? Если представить судьбу заранее прочерченной линией нашей жизни, то следует лишь прислушиваться к ее голосу и то ли идти, то ли бежать по ней и не отклоняться. Фастовский побежал!

Вот эта загадочная линия пролегала в те годы мимо моего дома - он жил несколько дальше по Ленинскому проспекту. Каждое утро мы встречались: я вышагивал свои километры до Воробьевых гор с шотландской овчаркой Балли, а Давид пробегал мимо нас в ежедневной двадцатикилометровой (!) утренней разминке!

Как вспоминает Давид, через несколько месяцев он забыл о своих болячках, а общественный темперамент бегуна уже не удовлетворялся его личным успехом - он должен был поделиться своим умением с другими, заразить их, и... побежало время, побежали друзья. Мало того, что в его репортажах стала чаще появляться спортивная тема. Но и этого ему оказалось мало - Фастовский организовал с великими трудностями, преодолевая сопротивление Спорткомитета - монополиста, - "Московский клуб бега МИР" при Центральном Парке культуры им. Горького...

В неказистом желтеньком домике, зажатом между забором парка и Крымским мостом, почти на самой набережной реки Москвы, в подвале было уютно и дышалось хорошо в нескольких тесных комнатках, потому что Давид Фастовский умел своим обаянием и непринужденной заразительной агитацией привлечь в свой клуб много интересных интеллигентных людей. Может быть, многие и не побежали по его стопам, а только заполнили карточку клуба и бывали тут редко, как автор статьи, но многие совсем не профессиональные спортсмены могли похвалиться участием и победами в интересных забегах и соревнованиях, а сам председатель клуба уже не удовлетворялся простым марафоном - он перешел на сверхдлинные дистанции: Сверхмарафон в Одессе (100 километров под проливным дождем!), забеги Москва - Руза, Москва - Рязань, Ленинград - Выборг, и как вершина, - повторение бегом пути Радищева из Петербурга (тогда еще Ленинграда) в Москву, где Давид, преодолевая тяжелейшую травму ноги, смог добежать до цели (больше половины участников сошли с дистанции!).

Приходилось, конечно, преодолевать сопротивление официальных властей в организации разных забегов, с трудом пробиваться в участники. Мы так привыкли к этому, ведь Спорткомитет был монополистом! Поэтому приглашения принять участие в зарубежных забегах известному уже фотомастеру и бегуну не могли осуществиться - не в те руки слава шла! И все же один раз Давид вырвался в Сиэтл на международный марафон; правда, к Президенту клуба Давиду Фастовскому, как обычно, пристегнули нескольких "своих", но они сошли с дистанции быстро: и двух километров не пробежали.

Но не об этом речь. Я спрашиваю его сегодня: - Скажи, замелькала жизнь быстрее, когда ты побежал, а что же с твоим искусством? Как они уживались? Может быть, помогали друг другу? И Давид отвечает не сразу: "Я приговорен к бегу..."

Часто ему мешал бег в командировках - надо было скорее вернуться: то соревнования, то подготовка к ним и особо строгий режим. Любое искусство, которому отдаешься целиком (а стоит ли иначе, и добьешься ли чего-нибудь?), требует тебя всего и... вот как усидеть на двух стульях?

"Я люблю свою работу, процесс съемки, проявление, печатанье. Я люблю свою работу..."

Здесь Фастовский уже девять лет. Образ его жизни остался прежним, и обе страсти терзают его. Конечно, он не оставил камеру - наоборот, сумел приобрести хорошую фототехнику, потому что маэстро нужен классный инструмент. С его обложкой вышел первый номер газеты "Вечерний Нью Йорк", а после русскоязычной прессы появились американские издания: он был приглашен со своими работами на многие выставки, признан в числе лучших ста фотографов 1996 года.

Я думаю, что читателю не надо перечислять всего этого, ну, только для особо любознательных. Вот снимки - это и есть Давид Фастовский! И я, новичок в Америке, спрашиваю у старого друга обо всем этом, чтобы понять самое главное в жизни: как остаться самим собой? Что за это надо заплатить? И он, мой старый друг и коллега, говорит мне: "Творчески - возможности неограниченные, работать надо, конкуренция, но нет предвзятости... и ужасно хочется снимать".

Ему уже тесны рамки репортажа, он задумал картины. Например: "Таймс-сквер". Раскованные свободные люди. Счастливые и не очень удачливые. Город вокруг - столица мира. А параллельно - альбом портретов выдающихся современников, людей известных широкой публике, их здесь так много! Это сложно и творчески, и чисто практически, потому что все безумно заняты и мобильны, расписаны не только сутки, но недели и месяцы на годы вперед. Но он хочет этого. Если Фастовский хочет - так и случится! "Часики тикают, - говорит он, - время, время... задумал книгу...."

Открою секрет читателю - первый вариант книги я уже держу в руках, мне рано о ней говорить, да и разрешения у ее автора я не получил.

"Это - время мудрости, Давид?" - спрашиваю я.

"Наверное, - соглашается Фастовский, - мне надо было ее написать".

"Знаешь, - говорю я, - бегай на здоровье, но сколько бы ты ни пробежал - это все уйдет с тобой вместе, а фотолисты останутся, и книга; значит, ты счастлив уже: - ты вырастил детей, построил дом и посадил деревья".

Вы верите в судьбу, читатель? В машине, здесь, в Америке, после десяти лет молчания я услыхал голос Давида Фастовского, дающего интервью по радио. Им интересовался спортивный обозреватель и комментатор Алексей Орлов после очередного закончившегося марафона. И снова я встретился с другом на другом континенте так же неожиданно и случайно, как в первый раз в заснеженном российском далеком поле.

Вот, она говорит с вами - камера Давида Фастовского: это его взгляд, его рука, его сердце, поэтому бессмысленны любые описания и эпитеты, его работы в этом не нуждаются. А если вы хотите поговорить с ним самим и узнать побольше, лучшее время, а может быть, и единственно возможное - утречком в Нью-Йорке в районе Форест-Хиллс рядом с ним на бегу в ежедневной десятимильной разминке... в любую погоду!