Насколько можно судить, вся мемуарно-биографическая литература произошла от "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха, и основополагающим правилом ее стало известное высказывание древнего писателя, которым он начал свою первую пару биографий: "Мы пишем не историю, а биографии, и не всегда в самых главных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем сражения с десятками тысяч убитых".
Это замечание вполне может быть отнесено к знаменитому американскому полководцу, генералу Дагласу Макартуру (1880-1964), герою этого очерка. В очерке этом я среди прочих источников обильно использую воспоминания покойного Роджера Эгберга, личного врача, адъютанта и друга Макартура, отставного заместителя министра здравоохранения, - воспоминания в виде данного им незадолго до смерти (1995) обширного интервью, рисующего Макартура не совсем стандартными и привычными красками.
Главный эпизод в жизни полководца - освобождение Филиппин. Стоя тогда, в октябре 1944-го, на палубе крейсера "Нэшвилль" и готовясь вновь ступить на филиппинскую землю, генерал Даглас Макартур, вне всяких сомнений, вспоминал тот унизительный для него день, когда 31 месяц назад, на торпедном катере он покидал Филиппины, оставляя там 12 000 своих солдат, обреченных на смерть или на японский плен.
Именно тогда и появился разносимый шопотом слушок: генерал с его дутой славой - просто трус. Конечно же, ничего нельзя было придумать нелепее этого. Ведь речь шла о человеке, который в Первую мировую водил своих солдат в атаку под жесточайшим пулеметным огнем, и кого дважды рекомендовали к получению Медали Почета. И кто получил 13 наград и 7 благодарностей за исключительную храбрость. Да, он бежал с острова Коррехидор, но против своей воли, подчинившись лишь приказу верховного главнокомандующего, президента Франклина Рузвельта, считавшего, что Макартур обязан сохранить себя для дальнейших сражений, для победы. И тогда, уходя, он сказал свое знаменитое "Я вернусь!" - "I shell return!"
Теперь, наконец, 20 октября 1944-го, время для этого пришло - время изгнания оккупантов с Филиппин. Мало того, это был решительный шаг в победе над самой Японией: три дня спустя после высадки, 23 октября, произошло крупнейшее морское сражение в мировой истории - в филиппинском заливе Лейте, закончившееся разгромом японского военно-морского флота.
Америка и Макартур вернулись с мощной военной силой: Шестая армия, состоящая из 200 000 человек, усиленная Пятой армией ВВС и двумя флотами. За четыре месяца до этого, в Нормандии, высадились пять американских дивизий; а теперь на филиппинский остров Лейте высадились шесть дивизий, возглавляемые Макартуром. Первые отряды высадившихся лишь начали продвижение вглубь острова, встречая слабое сопротивление японцев, когда маленькая шлюпка, качавшаяся на волнах рядом с огромным "Нэшвиллем", приняла Макартура.
Дружно опустились весла, шлюпка помчалась к берегу, ее нос царапнул дно метрах в десяти от берега, и генерал нетерпеливо спрыгнул в воду и зашагал вперед, его защитного цвета брюки были мокры до колен. А вскоре, вспоминает Роджер Эгберг, генерал стоял под теплым моросящим дождичком, и его руки дрожали от волнения, когда он обращался к филиппинцам, и репродукторы далеко разносили его голос. "Это так много значило для него. Он ведь тогда чувствовал себя ужасно, покидая Филиппины и своих боевых товарищей". Голос Макартура дрожал, когда он начал: "Филиппинцы, я вернулся. Милостью всемогущего Бога, наши войска вновь стоят на этой земле..."
Да, он был "Американским Цезарем", самой знаменитой личностью в долгой войне Америки против японцев, блестящим полководцем и симпатичным человеком, в котором была какая-то врожденная грандиозность, поражавшая тех, кто имел с ним дело. Тогда, 60 лет назад, в 1942-м, Управление объединенных штабов в Вашингтоне было возмущено до предела его фразой "Я вернусь!": то есть как это - я? Нужно было сказать "Мы вернемся!" Но "мы" - это уже был бы не Даглас Макартур.
Сын героя Гражданской войны генерал-лейтенанта Артура Макартура, первый в своем классе в военной академии Уэст-Пойнт, командир знаменитой дивизии "Радуга" в Первую мировую войну, Даглас Макартур сам был одно время начальником генерального штаба американской армии. Под его началом служил будущий главнокомандующий войсками союзников в Европе генерал Эйзенхауэр.
Внешность Макартура впечатляла: он был высок (185 см), с чеканным профилем римского императора (одна из причин прозвища "Американский Цезарь"); одевался обычно в полевую форму со свободно расстегнутым воротничком рубашки, его голову украшала форменная фуражка с подчеркнуто высоко поднятым передком. Вместе с непременными темными очками и такой же непременной трубкой в зубах, - все это стало "фирменным знаком" генерала.
Эгберг утверждает, что по натуре своей генерал был крайне стеснительным человеком, и, как часто бывает в подобных случаях, старался скрыть это свое качество напускной суровостью, иногда даже грубостью. "Но это на самом деле не было ни суровостью, ни грубостью, - говорит Эгберг, - это была гордость".
Макартуру был 61 год, когда случилась катастрофа в Перл-Харборе. Его собственные силы были атакованы тогда же и так же внезапно. И с атакой этой связана загадка, до сего времени не разрешенная военными историками.
Перл-Харбор на Гавайях и Филиппины лежат в разных часовых поясах. Удар по аэродромному комплексу Кларкфилд под Манилой японскими бомбардировщиками с баз на Формозе (Тайвань) был нанесен 8 декабря в 12.15 пополудни по местному времени. Уничтожено было все, что можно было уничтожить, но ответственные за это поражение так и не были найдены. Известие о Перл-Харборе было получено в Маниле в 2.30 утра по местному времени (8 часов утра, 7 декабря по Гавайскому времени, т.е. пять минут спустя после начала налета) и было подтверждено тремя часами позже в 5.30 утра. Командующий авиацией Макартура (Дальневосточных ВВС) генерал-майор Л.Брертон в 9.30 утра получил звонок из Вашингтона от генерала Арнольда с предупреждением о возможной японской атаке. В это же время бомбардировке подвергся филиппинский аэродром в Лузоне. Приказ Макартура немедленно поднять самолеты и нанести бомбовый удар по японским воздушным базам на Формозе по неизвестной причине остался невыполненным, и в 12.15 все самолеты Брертона безмятежно стояли на своих местах. Где и были уничтожены.
Макартур ожидал помощи из Штатов, но напрасно, и к апрелю 1942-го японцы захватили в плен около 70 000 американских и филиппинских солдат в Батаане. Остатки его армии отступили к крепости на острове Коррехидор и продержались там до мая, а потом сдались. Это было два месяца спустя после отбытия Макартура.
Его критиковали, но больше шепотом, нежели вслух. Газеты рисовали его как необыкновенного героя, хотя репортеры, писавшие о нем, вовсе не были единодушны в этом мнении, утверждает историк Клейтон Джеймс, автор трехтомника "Годы Макартура": "Иные из них полагали, что он герой, другие же видели в нем всего лишь наглого эгоманьяка". Президент Рузвельт вручил ему Медаль Почета за исключительную храбрость. Но все восприняли это как уплату старого (и заслуженного) долга за Первую мировую; теперь же это выглядело не более чем эффектный жест. Генерал Джордж Маршалл, единственный человек в вооруженных силах, кому Макартур подчинялся, высказался в том смысле, что эта награда "заткнет рты вражеским пропагандистам, смакующим его отъезд из вверенной ему армии".
Начав борьбу с японцами из Австралии, Макартур приближался к Филиппинам почти три года. Его кампания в Новой Гвинее была признана специалистами блестящей, и тогда впервые по отношению к нему употребили фразу "его военный гений". Вместо того чтобы "по всем правилам" атаковать японские укрепления, он начал "прыжковую войну" ("leapfrogging war"), "прыгая" с одного места на другое, выискивая слабые места противника и обрушиваясь на них.
Это принесло ему славу, но честолюбивому Цезарю этого показалось недостаточным. Он начал регулярно преуменьшать свои потери. После войны некий историк систематизировал все его рапорты, и оказалось, что в боях с Макартуром японцы потеряли от 150 до 200 тысяч убитыми, тогда как все его потери составляли всего 122 американских солдата! Морские пехотинцы были крайне возмущены этим - они-то знали, какие тяжелые потери несли они после каждой операции в Центральном Тихоокеанском регионе (ЦТР). В ответ Макартур выпустил специальное заявление для прессы: морские пехотинцы, утверждал он, несли тяжелые потери в ЦТР, и это действительно так и было; но он-то проводил операции в Юго-Восточном Тихоокеанском регионе (ЮВТР), и это были его потери! Разгорелась настоящая война между бывшими театрами военных действий - каждый из них приписывал наибольшие потери другому, что было тем легче сделать, что сведения о потерях во время боев были общими.
В июле 1944-го президент Рузвельт прибыл в Перл-Харбор для обсуждения дальнейших действий на море с адмиралом Честером Нимитцом, командующим военно-морскими силами ЦТР. Честер предлагал обойти Филиппины и вместо них атаковать Формозу: война, таким образом, переносилась вплотную к Японии. Макартур же настаивал на освобождении Филиппин, тоже приводя целый ряд убедительных доводов. Но помимо них он видел в своем плане проявление лояльности к народу Филиппин, который так убедительно проявил свою лояльность по отношению к Соединенным Штатам во время сражений на Батаане и Коррехидоре. И который создал партизанские отряды, отравлявшие жизнь японцам в ожидании его, Макартура, возвращения, - он ведь поклялся: "Я вернусь!"
"Да и помимо всего прочего, - говорит Эгберг, - он просто любил филиппинцев, а они платили ему сторицей. Это уже было из области эмоций".
Точка зрения Макартура взяла верх, Формоза была временно отставлена, армия и флот готовилась ко вторжению на Филиппины.
Накануне высадки, на борту корабля, Макартур трудился над своей приветственной речью. Она заняла потом всего лишь две минуты, но писал и переписывал ее он чуть ли не всю ночь. Эгберг вспоминает, как одно его критическое замечание заставило Макартура изменить текст речи. Генерал хотел сказать о возвращении Филиппин к нормальной жизни после изгнания японцев и написал: "...и звонкий детский смех вновь будет слышен на улицах". "Вы не можете так написать", - заметил Эгберг. Они оба, и второй адъютант, Ларри Лербас, сидели в каюте генерала. "Почему это?", - уязвленно спросил Макартур. "Да потому, что это пошлая, избитая фраза - насчет детского смеха на улицах". Макартур заколебался. Он вопросительно посмотрел на Лербаса, но тот сидел с совершенно непроницаемым лицом. Он начал было горячо защищать написанное, но вдруг остановился, махнул рукой и вычеркнул "звонкий детский смех".
Вне всяких сомнений, в речи должны были быть произнесены слова "Я вернулся!" И хотя это "я" вызвало потом волну возмущенной критики, Эгберг горячо защищает право Макартура выразиться именно так. "Он знал, что это вызовет недовольство, и что вообще-то он должен был бы сказать "мы". Но он также знал, что Восток есть Восток, и если он скажет "Соединенные Штаты вернулись", филиппинцы отнесутся к этому без всяких эмоций. Если бы он сказал "Наша армия вернулась", - это, может быть, было бы самую малость лучше. Но ведь некогда он сказал "Я вернусь!", и филиппинцы горячо поверили этому. Значит, и теперь он должен был высказаться в том же духе - в духе Востока. Там принято верить не государству, не армии, а человеку, если этот человек достоин доверия".
На следующий день Эгберг вместе с Макартуром сидел в шлюпке, несущейся к филиппинскому берегу. Он получил от генерала задание: держаться поближе к президенту Филиппин Сергио Осмене, который должен будет выступить по радио с обращением к народу сразу после Макартура. Осмена был "шпаком" и вполне мог впасть в панику, услышав близкую артиллерийскую стрельбу.
Знаменитая сцена, представляющая "Американского Цезаря" идущим к филиппинскому берегу по колено в воде, - дело чистого случая. Позднейшие критики и завистники твердили, что все это было разыграно, как в дешевом спектакле, но в действительности это было не так. В действительности, говорит Эгберг, Макартур надел новую униформу и не имел никакого намерения мочить ее в морской воде. Но тяжелая шлюпка глубоко сидела в воде, уперлась, как уже говорилось, в дно, не дойдя до берега, и всем пришлось прыгнуть в воду и идти к берегу.
Но потом, когда эта фотография обошла чуть ли не весь мир (а уж все Штаты наверняка), Макартур увидел в ней то, что он так любил и так ценил: героический образ воина-освободителя. И вот с тех пор, когда и куда бы ему не приходилось высаживаться, он приказывал не доходить нескольких метров до берега, прыгал в воду и шел, блюдя этот свой образ Освободителя народов.
Когда Макартур высадился на Ред-Бич на Лейте - одном из самых крупных из 7100 филиппинских островов, он оказался в непосредственной близости от 24-й пехотной дивизии, ведущей бой с японцами всего в нескольких сотнях метров, наступая вглубь острова. Генерал и президент Осмена несколько опередили расписание: оставался час до установки микрофона, который передаст их речи на корабль, а уже оттуда они прозвучат на весь мир. В это время заморосил теплый дождик.
Эгберг был врачом Макартура, и ему было известно, что у его знаменитого пациента начинает дрожать рука "в момент сильного эмоционального напряжения". Сейчас как раз и был такой момент. Не обращая внимания на дождь, Макартур начал речь. "Соберитесь вокруг меня! - говорил он филиппинцам. - Пусть снова оживет бессмертный дух Батаана и Коррехидора. По мере того, как вы оказываетесь вблизи наступающих боевых линий, восставайте и наносите удары по врагу! Пусть каждый сражается за свой родной дом и за свое сердце! Бейте врага во имя ваших священных усопших! Не давайте ослабевать вашим сердцам, но пусть рука каждого из вас превратится в сталь!"
Точно так же, как и филиппинцы, возвращения Макартура ждали и японцы, хоть и с другими целями. Они рассчитывали отстоять Филиппины не столько в наземных сражениях, сколько на море. Имелось в виду собрать императорский флот в один кулак и мощным ударом уничтожить макартуровский десант прямо на доставивших его транспортных судах, вблизи берега. Для этого адмирал Соэму Тоёда выслал к Филиппинам три флота - два из Японии направились к северу, один, из Борнео, - на юг. После трех лет войны это было всё, чем Япония располагала на море. Тоёда пошел ва-банк: защита Филиппин была жизненно важной для защиты самой Японии.
Оказалось, таким образом, что судьба Макартура - в руках американского военно-морского флота. Если даже генерал высадился бы удачно, но ВМФ не сумел бы держать в безопасности линии снабжения Макартура, - и он сам, и его армия были обречены.
После своего радиообращения Макартур вернулся на "Нэшвилль". Высадка солдат на берег продолжалась уже два дня, когда вице-адмирал Томас Кинкейд, командующий Седьмым флотом, объявил генералу, что "Нэшвилль" уходит, чтобы принять участие в морском сражении. Макартур, вспоминал Эгберг, пришел в страшное волнение. Он как бы позабыл всё и лишь повторял: "Вот это здорово! Я всю жизнь мечтал увидеть морское сражение и, если удастся, принять в нем участие!" Но Кинкейд ответил сухо: "Нет. Туда иду только я. О вас не может быть и речи. Для меня это мой долг, но вами я не могу рисковать никак". Макартур, по словам Эгберга, выглядел разочарованным и несчастным, но, придя в себя, вздохнул и сказал: "Что делать, вы правы".
Знаменитое морское сражение в заливе Лейте закончилось разгромом японского флота и дало возможность наземным войскам делать свое дело. Настоящие сражения на суше, впрочем, не начинались почти в течение месяца после высадки. Японцы воспользовались этой отсрочкой, чтобы прийти в себя и укрепить оборону. В этом смысле Филиппины несколько напоминали Италию во время войны: американцы высадились там и храбро сражались с немцами, но сами по себе эти сражения не могли дать ничего, пока не будет побеждена сама Германия. Так и здесь: дело было не в Филиппинах - японцев нужно было загонять в угол там, в непосредственной близости от Японии.
Освобождение Филиппин обошлось американцам дороже всех прочих операций в войне с Японией - они потеряли более 13 700 убитыми и 48 000 ранеными. Потери же японцев в ходе девяти месяцев боев составили сотни тысяч человек. И над всем этим возвышалась монументальная фигура Макартура, увековеченная на знаменитой фотографии: великий полководец, Американский Цезарь, Освободитель, шагает к берегу по колено в воде.
Но даже это породило в дальнейшем жестокие споры. После его высадки с 24-ой дивизией на Ред-Бич, он старался не обидеть и остальные дивизии, и в течение последующих трех дней он трудолюбиво шел с каждой из них к "ее берегу" по колено в воде. И солдаты, видевшие эту внушительную картину на второй и на третий день, попросту не верили, что нечто подобное вообще имело место в день первый. И тогда пополз слух, что знаменитая фотография, сделанная 20 октября, это просто фабрикация.
"Я не знаю ни одного командующего времен Второй мировой войны, которого бы так безжалостно шпыняли, как Макартура, - пишет историк Джеймс, - и это вполне понятно. Разумеется, у него были недостатки, но он действительно был блестящ и великолепен на зависть другим". Его могли обожать или ненавидеть, но для солдат он был живой легендой. И легенда эта имела закономерный конец: это именно он, "Американский Цезарь", принял у японцев безоговорочную капитуляцию и начертал для них конституцию.
И он навсегда остался в памяти именно таким, каким хотел остаться: высоким, прямым, с чеканным профилем римского императора, с подчеркнуто высоко поднятым передком офицерской фуражки, в темных очках и с неизменной трубкой в зубах...
Добавить комментарий