(Окончание, начало)
Трое у постели умирающего
Кохно вошел в жизнь Дягилева в тот самый момент, когда Мясин, танцовщик, хореограф и сильнейшая дягилевская привязанность, его покинул. Приход Кохно поразительно напоминал явление Мясина за семь лет до этого. Мясин пришел в московский отель Метрополь по вызову Дягилева, подбиравшего танцовщиков для Русского балета в Париже. Кохно к балету отношения не имел. Литературно одаренный семнадцатилетний юноша, бежавший с матерью от революции, чьим единственным багажом на Константинопольском причале были сборники новейшей русской поэзии, он явился к Дягилеву в парижский отель в надежде как-то устроиться в этой бесприютной изгнаннической жизни. Дягилев сделал его своим секретарем и на вопрос об обязанностях секретаря ответил по-французски: «Стать необходимым». И Борис стал ему необходим. Помогал в организаторских делах, писал либретто для балетов, короче, находился в орбите шефа, был «своим» человеком. Такой же «своей«была Мисия Серт, которую Дягилев вызвал телеграммой, когда его состояние стало угрожающим. Знакомство с Дягилевым дало красавице и музыкантше Мисии возможность связать себя с Русским балетом, в чьих творческих и прочих делах она принимала неутомимое участие, являясь как бы его «некоронованной королевой». Мисия, приехала в Венецию 17 августа и обратила внимание на то, что несмотря на жару, Дягилева бил озноб, он не мог согреться. На него надели сюртук — единственную теплую вещь, имевшуюся в наличии. Теплый свитер, купленный Мисией в венецианской лавке, Серж был уже не в силах надеть. Он впал в забытье. Лифарь вспоминает, что в бреду Дягилев разговаривал на смеси языков — французского и английского.
Смесь языков
Родственник и приятель Дягилева композитор Николай Набоков считает, что поводом дягилевского изгнания стала его ссора с фавориткой Великих князей балериной Матильдой Кшесинской, которую он-де не поставил солисткой в балете Минкуса. Любопытную причину называет Лифарь. Он пишет, что Дягилев принес на замшелую казенную сцену свежее модернистское оформление, привел новейших художников, «что не понравилось функционерам». По словам Лифаря, Николай Второй сам подписал указ об увольнении Дягилева, причем указ этот стал полем битвы «сил и влияний», так что переписывался 16 раз с чередованием слов «уволить«и «отменить».
Все же Дягилев был уволен. Несомненно, на его решение перенести свою деятельность за границу повлияло это неожиданное крушение... Собственно, в Париже Дягилев давно уже был как дома. Уже он устраивал там грандиозную выставку русского изобразительного искусства, уже проводил исторические «русские концерты» симфонической музыки, уже возил «Годунова» с Шаляпиным в заглавной роли.. Уже вся европейская художественная элита считала за честь знакомство с неотразимым Сержем.
В 1909 году начались Сезоны Русского балета в Париже, а затем и в других европейских городах. Как Санкт-Петербург во времена Пушкина и Тургенева имел Итальянскую оперу (итальянцы считались законодателями оперного искусства), так Париж 10-х годов 20-го века заимел свой собственный прославленный Русский балет, существовавший 20 лет и исчезнувший со смертью Дягилева.
Продолжение о смеси языков
В компании «Русский балет» русские или российские должны были преобладать, по определению. Нижинский, Анна Павлова, Карсавина, Чернышева танцевали еще на Императорской сцене. Но шло время, балету нужны были артисты, их все труднее было получить из России — одним из последних «российских подарков» балету был Георгий Баланчивадзе, с небольшой группой танцовщиков Мариинки сбежавший из Советской России в голодном 1922 году. Дягилев брал артистов балета не глядя на их национальную принадлежность, лишь бы они соответствовали его высочайшим требованиям. В балете появлялись новые солисты — Лидия Соколова, Антон Долин, Лукин, — последний, правда, был просто артистом балета, зато позднее стал дирижером и композитором. Все трое были чистокровными англичанами, всем троим как участникам «русского балета«были даны русские имена. Между тем, настоящее имя Соколовой — Хильда Маннингс, Долина — Патрик Хили-Кэй, Лукина — Лейтон Лукас. Все они, находясь в компании Дягилева, волей-неволей выучили русский язык. Долин даже говорит о своем «фантастическом«владении русским языком. Дягилева артисты его интернационального балета называли по-русски «Сергей Павлович».
Англичанка Алисия Маркова присоединилась к компании совсем ребенком, в возрасте 14 лет. Дягилев ее как-то трогательно выделял. Говорила она с ним по-английски, придумала для него особое имя «Сергипоп». «Я слышала, как это звучало по-русски, но Sergey Pavlovich мой язык не мог произнести, поэтому для меня он стал Sergipop». Алисия, по ее словам, была «единственным человеком, который никогда не боялся Дягилева», а он, «Сергипоп», наблюдая за ней, впервые в жизни пожалел, что у него не было детей. Алисия пишет, что Дягилев говорил, что будь он богатым, он бы ее удочерил. Может, и маленькая забавная Алисия Маркова, танцевавшая Синюю птицу в балете на музыку Чайковского, была среди последних предсмертных дягилевских видений?
Но вернемся к нашей теме. Не только иностранцы получали в дягилевской компании русские имена — русские (или российские) фамилии подравнивались под западные, становясь более привычными для европейского уха и глаза — из Георгия Баланчивадзе получился George Balanchine из простецкого Леонида Мясина — Leon Massine (чем не Массне?). Между собой балетные — русские, поляки, французы и англичане — переговаривались на смеси языков. Сам Дягилев, кроме русского, великолепно владел французским и знал английский. Английский, по общему признанию, он не любил; но когда Патрик Хили — Кэй, будущий Антон Долин, приехал из Лондона в Париж, не владея ни французским, ни русским, Дягилев разговаривал с ним исключительно по-английски.
Но тон в балете очевидно задавали русские; они в лице Дягилева стояли во главе компании и платили деньги артистам (жалованье артистов в компании было выше, чем в Лондонском Королевском балете). Юный Лукин, будущий английский дирижер, в 1921 году еще плохо говоривший по-русски, реагировал не столько на слова, сколько на интонацию: «…когда он был в гневе, кричал, я не мог этого выдержать вовсе… Иногда у него (у Дягилева. — И.Ч.) были бурные обсуждения с компанией, и это было ужасно… Я никогда не знал, в чем там было дело, но представляю, что кто-то хотел больше денег или чего-то еще, или больше свободного времени, и у них обычно были эти бурные собрания, и крики, ругань, я был абсолютно в ужасе. Я не знал, что там происходило, я ожидал убийства каждую минуту, Но все кончалось дружески, они все решали «за» и «против». Это происходило достаточно часто». Не правда ли, нарисована яркая картина «русских обсуждений»? Дягилев на этих бурных собраниях часто был стороной обороняющейся. Артистам казалось, что им недоплачивают. Но тут мы переходим уже к другой теме — к вопросу о деньгах.
К вопросу о деньгах
В то же время «несмотря на безграничное бескорыстие бедного Сержа, его постоянно преследовали протесты, жалобы и упреки артистов. Он сделал их знаменитыми, он совершал невозможное, чтобы платить им, как «звездам», но они никогда не были удовлетворены…». Сам Дягилев, при всем блеске и великолепии, исходящими от его личности, не был ни богачом, ни князем (за русского князя его принимали некоторые французские друзья). Вот свидетельство Лифаря: «Он тратил миллионы и миллионы на своих артистов и практически ничего на себя. У него было 2 костюма, один серый и один синий, пиджак для приемов, полный вечерний комплект, летнее пальто и тяжелое зимнее пальто, изъеденное молью. Вот то, что он называл своим багажом, богатством, заработанным за жизнь, и умер он бедняком».
Ему не было жаль денег на то, чтобы сделать несовершенное совершенным. Так, увидев на репетиции на голове у малютки Алисии Марковой, танцевавшей Синюю птицу, страусиные перья, он строго сказал костюмерше: «Выбросьте эти перья!» и, повернувшись к Кохно, его сопровождавшему: «Она не должна носить страусиные перья, страусиные перья вульгарны». Бедная Алисия взмолилась: «Но что я надену сегодня вечером на спектакль?» Тогда он вынул из кармана 2 пятифунтовые бумажки (дело происходило в Манчестере) и протянул их ей, посоветовав достать райских птиц. Все утро девочка с матерью бегали по лавкам Манчестера, пока неожиданно не наткнулись на райских птиц, из перьев которых соорудили нечто фантастическое. Всю последующую жизнь Алисия вспоминала это требование Дягилева: «Достать райских птиц в Манчестере в среду утром для вечернего представления».
Не забудем, что оплатил этих птиц Дягилев из своего кармана. У него были повадки богатого человека — гостиничные слуги обычно носом чуяли, что приехал «il nobile«(Игорь Маркевич называл его «джентльменом старого образца»), но богат он не был. Мало того, и похоронен-то он был «ради бога», на деньги Мисии Серт. В день приезда Кохно Дягилев, на всякий случай, отдал ему чек на 60 тысяч лир (в воспоминаниях Мисии Серт упоминаются 6 тысяч франков, Лифаря — 50 тысяч франков) — вот все, что имел при себе маэстро. Мисия оставила эти деньги «мальчикам«— Кохно и Лифарю, взяв на себя все расходы по похоронам.
Последнее утро
Мисии он сказал: «Я так любил «Тристана»… и «Патетическую»… любил больше всего на свете… Обещай мне носить всегда белое. Я всегда предпочитал видеть тебя в белом». Мисия — единственная женщина в жизни Дягилева, которая, по его признанию, могла бы быть его женой. Но она была женой другого, а тот, другой, как раз в это время увлекся молодой грузинской художницей. Еще один роман, сочиненный жизнью…
На ночь Мисия ушла в свой отель, но не спалось, она сидела одетая, в странном оцепенении. В полночь позвонил Кохно, и она поспешила к Дягилеву. Тот был в коме, температура достигла отметки 41. Католический священник, вызванный Мисией, нехотя — ведь умирающий православный! — прочел молитву об отпущении грехов. Наступало утро 19 августа. Дягилев умер с первыми солнечными лучами.
Лифарь вспоминает, что он обряжал тело патрона (в книге Мисии указано, что это делала сиделка). На смертном одре Дягилев был таким, каким его привыкли видеть в обществе — красивый, с белой прядью среди темных волос, что было органичной частью его шарма, с усами, удивительно напоминающими усы Петра Первого — сходство Дягилева с императором видели как русские, так и иностранцы; не хватало только неизменной трости, перчаток и, конечно, монокля. Непропорционально большая дягилевская голова, крупное, но динамичное тело обрели свои последние очертания. На деньги Мисии был куплен участок земли в Венеции, на кладбище острова Сан-Микеле.
Но прежде, чем тело Дягилева предадут земле, следует рассказать об одной «чисто русской» сцене, разыгравшейся в маленькой (по воспоминаниям Лифаря, большой) комнате Гранд Отеля.
Чисто русская сцена
Отголосок описанной сцены можно найти у Лифаря: «Я выталкивал прочь Кохно, Кохно хотел вытолкнуть меня, в результате нам обоим было сказано удалиться». Психологически эта дикая сцена вполне объяснима — с уходом Дягилева «мальчики» лишились жизненной опоры, друга и в некотором смысле «повелителя», рядом с которым и благодаря которому протекала их собственная — творческая и личная жизнь. Держава Дягилева держалась властью, организаторским гением и редчайшим художественным чутьем своего властелина. Как всякую неограниченную монархию, ее раздирали внутренние противоречия, глубоко запрятанные интриги, ревность и ненависть к любимчикам владыки. Смерть Самодержца, как и следовало ожидать, выплеснула всю эту адскую смесь на поверхность. Распались человеческие связи, развалилась компания, разбрелись по миру участники Русского Балета. Великий Пан умер.
Маленькое послесловие
Но вот удивительное дело — существует термин «дягилевская эпоха мирового балета», и эпоха эта признана временем наивысшего расцвета балетного искусства. Кто же все-таки этот человек, не писавший ни музыки, ни декораций, не ставивший балетов, но вдохновлявший музыкантов, художников и хореографов, дававший им творческие задания и требовавший, чтобы работа, за которую он платит, была совершенной, неожиданной, гениальной? Подумай над этим, читатель.
А я прощаюсь с тобой, доведя своего героя до его последнего прибежища — клабища на одном из островов Венеции — «вечной вдохновительницы нашего успокоения».
Добавить комментарий