Судьба сподобила нас лучшие годы прожить за железным занавесом. Уж если мы так гордились своим социализмом перед проклятым Западом, для чего же было от него отгораживаться? Приезжайте, смотрите, перенимайте опыт, завидуйте. Но нам почему-то никто не завидовал.
А нас прямо тянуло заглянуть за тот занавес. Что там? Как там? За границей работали таинственные собкоры. Некоторые из них возникали как бы ниоткуда, явно не блистая профессионализмом. Тем не менее, сидели годами, и мы, конечно, понимали, почему они сидят, и каково их основное занятие.
В загранкомандировки ездило газетное начальство. Ну, иногда, что-то перепадало и рядовым журналистам.
Однажды в коридоре родной "Комсомолки" сталкиваюсь с замом главного, бывшим моим коллегой по собкорству Кимом Костенко.
— Слушай, — хлопает он меня по плечу, — я вот подумал: кажется, ты еще ни разу не была в загранке. Как раз сейчас есть запрос из большого ЦК включить кого-нибудь из нашей газеты в маленькую делегацию журналистов в Финляндию. Прием на высоком уровне. Делегацию сопровождает сотрудник иностранного отдела ЦК. Ну, как, согласна?
Он еще спрашивает! А потом подумала: если б в ту минуту он встретил Киру Лаврову или Сашу Скрыпника, не видать бы мне Финляндии. Но он встретил меня. И вот — спасибо тебе, Ким, — я еду в Финляндию.
Когда-то это была часть Российской империи, которую Ленин, скрываясь от царских властей в тех краях, опрометчиво пообещал местным социал-демократам отпустить на волю после того, как власть возьмут большевики. Как же не хотелось ему потом выполнять свое обещание! Он мурыжил в своей приемной финскую делегацию целый день. Но уже к вечеру ему пришлось все же принять ее и подписать злосчастную бумагу, отпускающую с миром страну Суоми. За это наивные финны сохраняют благодарную память нашему Ильичу.
Но Сталин не мог смириться с отделением Финляндии, создал Карело-Финскую ССР, где почти не было финнов. Дело закончилось зимней войной в тридцать девятом, в которой Красная армия понесла большие потери. И хотя Финляндии пришлось пожертвовать частью своей территории, она осталась свободна. Маленький народ победил колосса!
...Стоял снежный студеный декабрь, канун Рождества. Зимний день тут совсем короток, и Хельсинки уже с полудня утопал в разноцветных праздничных огнях. На улицах было многолюдно. Шли люди с красивыми пакетами, спешили закупить рождественские подарки. Этот праздник у финнов особый — ведь Санта-Клаус их земляк, живет тут поблизости, в Лапландии. Там, в приполярном городе Рованиеми, мы тоже побывали. Мэр города угощал нас зажаренной на вертеле молодой олениной и жаловался, что советские власти не разрешают жителям Мурманска, их города-побратима, приезжать к ним на выходные дни. Обе стороны были бы довольны, — утверждал человек, не понимающий наших порядков. Открой одну щель, другую, так и продырявится, да глядишь, и рухнет железный занавес.
Судя по всему, отряхнув с себя имперские гири, финны зажили совсем неплохо. Что меня поразило больше всего? Бережливость этого не любящего лишних слов народа и его великое трудолюбие. Вот чему стоило и позавидовать. Взять хотя бы лес, основное, а точнее, единственное богатство финнов. У нас одна организация рубила леса, а другая должна была сажать их. И все шло через пень-колоду. Рубить-то рубили, а вот с посадками дело шло туго.
А тут лесопромышленники одновременно были и лесоводами. Существует закон: вырубил гектар леса, изволь столько же и посадить. Причем, в определенный срок, без затяжек. Иначе лишат лицензии и точка. Поэтому финские леса не скудели. А в соседней советской Карелии они стремительно шли на убыль. И еще. У нас лес валили (а может, и по сей день валят) сплошняком. Брали только сосну, ценный строительный материал, а срубленные березы да осины оставались гнить.
Делегации финских лесорубов, как увидели эту карельскую картину, ужаснулись и тут же предложили закупать "ненужную" древесину. Потом финны стали подбирать даже сучья и ветки. Из всего этого делали отличную бумагу и нам же продавали. Каким дефицитом была среди нашей пишущей братии та финская бумага!
А это уже из области истории. Ну, что, казалось бы финнам русские цари, их завоеватели? А все их памятники сохранили. В музее целый зал посвящен периоду собственной несвободы. Царский трон, скипетры, предметы одежды. Это пример того, как надо беречь собственную историю, какой бы она ни была.
Как-то заметно сникла к концу пребывания наша маленькая делегация. Не знаю, как другие, а я все время думала: ну, почему другие страны живут нормально, а мы... И вот последний неожиданный штрих. Переехали мы границу и решили пообедать на родной сторонушке. Заходим в ресторан. Официантка в несвежем переднике вывалила на стол приборы, мол, разбирайте их сами. Взяли мы вилки-ложки, а они-в осклизлом жире. Наш руководитель не выдержал, стал распекать официантку. Она принесла полотенце и на наших глазах перетерла грязные приборы. Когда нам подали черные котлеты, кто-то мрачно бросил: "Да, это вам не мясо а ля Шатобриан..."
Обыкновенное дело, просто мы вернулись на Родину...
Известно, что в советские времена к личному подсобному хозяйству колхозников и рабочих совхозов относились как к пережитку частной собственности. Отняв в ходе коллективизации у крестьян землю, сделав ее общей, а значит, ничьей, власти кое-как мирились с личными огородами, живностью во дворе.
Вся страна держалась на полуголодном пайке. В провинциальных городах годами в магазинах не появлялось мяса. Спасали местные рынки, опять все тот же "частник" и спасал. Пшеницу везли из Канады, Америки, Австралии, говядину — из Аргентины, баранину — из Новой Зеландии. Выручала все та же нефть, великий дар российской природы.
Никита Хрущев, которого можно уважать за то, что развенчал культ Сталина, вернул из лагерей оставшихся в живых "врагов народа", оказался никудышным аграрником. Именно он в начале 60-х нанес сильнейший удар по малому сектору экономики. Хрущев запретил держать скот в районных поселках. Стон стоял по всей стране, особенно на Украине, где поросят откармливали в своих дворах все, включая партийных работников.
Урезались участки сельских жителей, со скрипом выделяли горожанам вожделенные шесть соток.
Поняв всю бесплодность "борьбы партии за подъем колхозной экономики", я несколько лет увлеченно занималась ничтожно малым по сравнению с широкими колхозными нивами клином, который сельский люд возделывал с заботой и любовью. Мал золотник да дорог. Земелька-то, считай, своя. А кое-где уже начали остывать и к этому делу — столько лет отбивали руки! Как вернуть крестьянину любовь к земле? Как сделать, чтобы две формы экономики, большая и малая, не спорили, а шли рядом?
Работала я тогда уже в "Литературной газете".
— Приусадебное хозяйство, это что, разные там поросята, куры, утки, — покачал головой строгий Сырокомский, первый зам Чаковского. — Не знаю, не знаю. Ну, попробуйте, посмотрим.
После такого невдохновляющего разговора мне и пришлось взяться за совсем не популярную тогда тему. Всю жизнь советская власть гнобила личное хозяйство сельского человека, считая ее чуть не тормозом всего "поступательного движения" на пути к коммунизму. Но ведь время идет, что-то должно меняться, на дворе конец семидесятых.
Ярого сторонника и защитника приусадебного хозяйства я разыскала не где-нибудь, а в госплане СССР. Им оказался зам председателя Госплана Николай Павлович Гусев. Делала с ним большую, обстоятельную беседу. Читатели заметили ее. Высокая должность моего собеседника помогла пробивать брешь в толстенной стене.
Еще одного единомышленника далеко искать не пришлось. Это был давний друг моего мужа, всей нашей семьи, академик-аграрник Владимир Александрович Тихонов, известный своими прогрессивными работами, в будущем сподвижник Ельцина. На наше с ним интервью пришло очень много откликов. Как горячо воспринимали люди эту совсем вроде бы и не главную тему современной жизни. Впрочем, группа ученых — васхиловцев, верных идеям Лысенко, обрушилась с дубинкой на нас, в основном, на Тихонова за пособничество частному сектору. Он должен вот-вот отмереть, а тут его собрались реанимировать.
Сырокомский довольно потирал руки, он обожал всякие опровержения — значит, наступили на больное место. Мне был дан полный карт-бланш.
Однажды Тихонов мне сказал:
— Знаешь, тебе надо бы съездить в Венгрию. Насколько я знаю, у них там частный сектор хорошо развивается. Они нашли какой-то свой вариант.
Хорошо сказать — съездить в Венгрию. Это ж не Чувашия и не Татария.
— Э, да я совсем забыл! — вскрикнул Тихонов, — у меня же там есть знакомый экономист Бела Томпа. У нас учился, женат на русской. Я был руководителем на его кандидатской диссертации. Завтра свяжусь с ним.
Через два дня звонит:
— На имя Чаковского тебе будет выслано официальное приглашение от Венгерского института экономики. Готовься в дорогу.
Я, помнится, даже посмеялась — настолько фантастично это звучало. Но примерно месяц спустя меня вызывает зам главного по "второй тетрадке" Аркадий Петрович Удальцов и говорит:
— А вас, между прочим, хотят видеть в Венгрии. Выходите на международные рубежи?
И вот я в Будапеште. Меня встречают милейшие люди: Бела Томпа и его жена, урожденная города Мичуринска Александра Ивановна, впоследствии просто Шурочка, потому что мы с ней крепко подружились. Я представляла себе образ этакого бравого потомка гуннов, а Бела оказался невысоким, довольно упитанным человеком с круглым добрым лицом. Детей у них с женой не было, и вся его любовь сосредоточилась на ней.
В последний день своей командировки я была в виноградарском сельском кооперативе (типа нашего колхоза). Как раз в этот день начинался сбор урожая. А вечером было очень красочное народное гуляние. Насладившись огненным "чардашем", который лихо отплясывали парни и девушки в ярких национальных нарядах, я закончила вечер в доме председателя кооператива, неплохо говорившего по-русски. После выпитого вина он разоткровенничался перед советской журналисткой. Речь зашла о печально знаменитых венгерских событиях 1956 года, которые повлияли на всю нашу жизнь. Именно после них стало сильно подмораживать после короткой хрущевской оттепели.
Вот как он сказал об этом:
— Когда полки городских магазинов стали беднеть и уже не всегда можно было купить даже яблоки, началась наша революция.
"Наша революция" — именно так охарактеризовал венгерский крестьянин то, что произошло в тот роковой год. Впоследствии чехи со словаками свое стремление к ослаблению коммунистического режима назвали мягче — социализмом с человеческим лицом. И все равно горько поплатились.
У венгров другой темперамент. Их революция, по определению председателя виноградарского хозяйства, вылилась в жестокую акцию. Да, известны случаи, когда вешали на фонарных столбах местных активистов, работников госбезопасности.
Шурочка тогда только что приехала из своего Мичуринска, не знала языка. Она держала у себя под подушкой топор. Когда она мне рассказывала об этом, Бела оставался серьезным, над страхами жены не подшучивал.
И подавление венгерского движения сопротивления было очень жестоким. Советские танки на улицах, стрельба, кровь, раненые, убитые. Можно представить тогдашнее состояние венгров. Что будет дальше, как сложится их жизнь?
Московские лидеры привезли буквально на танках нового правителя — Яноша Кадара. Потом советские танки так и называли "такси Кадара". И к нему самому отнеслись с глубочайшим недоверием.
А Кадар оказался, к удивлению, толковым человеком. Он начал с экономических реформ, потому что понимал: нельзя мириться с продовольственными недостатками, когда даже яблоки, эта "венгерская картошка", становятся дефицитом.
И в отличие от советских "реформаторов", Кадар и его сподвижники сумели-таки сдвинуть с места дохлую лошадь под названием социализм. И народ даже простил ему "такси", на котором он въехал во власть.
Начал Кадар с продовольствия, а значит, с деревни, которая его поставляет, кормит страну. Молодец Кадар, крестьян надо уважать, а не бросать их, как поленья, в топку индустриализации. Сталин поступил именно так, обескровил деревню, отправил лучших ее людей на разные соловки и этим якобы спас от голода города, обеспечил промышленный подъем отсталой России.
Как раз живая и сильная деревня могла спасти страну. И вот теперь Путин говорит: да, это была жестокая, но наверное, необходимая акция. Ведь другого пути фактически не было. Сталин был хорошим менеджером.
Уничтожение сильного хозяина в деревне было гибельной ошибкой. Предлагал же Бухарин врастить его в социализм. Тогда, глядишь, и социализм был бы другим, не так бы от него шарахались.
Почти до самого конца двадцатого века советскую Россию кормили другие государства. А ведь до революции экспорт зерна составлял солидную долю в экспорте страны. Не стыдно ли после этого называть Сталина хорошим менеджером!
Янош Кадар совершенно по-новому посмотрел на частный сельский сектор. Он отказался от копирования нашего провального "опыта", понял, что большая и малая экономика не должны противоречить друг другу, а развиваться параллельно. И сделать это ему удалось.
Что я увидела в Венгрии? В крестьянских дворах кипела работа. Именно кипела. В своих хозяйствах венгерские крестьяне откармливали бычков, свиней, разводили кур, гусей, уток, выращивали томаты и баклажаны. Но все это делалось под патронажем кооператива. Он выделял крестьянам семена, молодняк для откорма, устанавливал разные кормушки-поилки. Вырастил, бери себе, сколько хочешь. Остальное — в общие закрома. И получи за труды денежки. По сути это были домашние цеха кооператива. Никого не надо подгонять. Все идет мирно и ладно.
Еще не старые пенсионеры, не желающие сидеть без дела, охотно брались откармливать скот. Женщины выращивали разные овощи, не отходя от дома. Молодые матери, чтобы не бросать маленьких детей, ухаживали за пятью-шестью коровами в своем дворе. Молоко и себе и в кооператив на переработку.
Вот так Венгрия решила самый запутанный вопрос о сочетании большого и малого в социалистическом хозяйстве.
Встречалась я с министром сельского хозяйства. Помню его фамилию — Ванча. Человек крестьянских корней, хорошо понимающий свое дело.
Когда писала свой венгерский очерк, сильно волновалась и, наверное, взволновала своих читателей. Пришло много откликов. Это был один общий вопль: почему мы-то так не можем?! Почему, почему... Из ЦК не последовало отклика. Молчание.
Случилось неожиданное. В редакцию где-то через полгода опять пришла официальная бумага. На сей раз меня приглашал в Венгрию сам министр Ванча. Потом он сказал мне: "Когда советская газета описывает наш опыт, нам легче внедрять новые идеи, идти дальше. Так что видите, я тут не бескорыстен..."
Второй очерк получился более обстоятельным. Такая вот случилась в моей жизни "венгерская рапсодия". Долго она звучала в моей душе. В ней были свои неожиданные сюжеты. Но к нашему разговору это уже не имеет отношения.
Сельская тема привела меня в Болгарию, страну с крепкими сельскими устоями, которые не так-то просто было выкорчевать, хотя и сильно пытались. Была я в Чехословакии, где высокая культура многое спасала от разрушения деревни.
И вот конец восьмидесятых, перемены, перестройка, канун краха СССР. Редколлегия "ЛГ" разрешила мне командировку в Швецию. Давно хотелось посмотреть своими глазами, как могут мирно уживаться друг с другом две противоположные, можно сказать, враждующие системы — капитализм и социализм. Да еще при наличии короля. Оказывается, могут, если все делать разумно, со скандинавской основательностью, если внимательно смотреть, куда течет сама жизнь и какие она выдвигает требования.
В Америке сейчас многие всполошились: а не ведет ли Барак Обама страну к давно себя скомпроментировавшему социализму? Да, в Советском Союзе он и вправду был скомпроментирован. И, к сожалению, его опыт уже в наше время подхватывает Венесуэла, Боливия. Но ведь элементы социализма давно прижились во многих странах Европы, не говоря уж о Скандинавии. Да и в самих Штатах давно они существуют. Взять хотя бы систему социальной защиты малоимущих.
В Швеции я встречалась с министром сельского хозяйства. Красивый мужчина лет тридцати с небольшим заговорил на хорошем, немножко рафинированным русском языке. Я удивилась.
— А я, можно сказать, москвич, — заулыбался министр. — О, это очень романтическая история. Однажды посол Швеции в СССР влюбился в простую русскую девушку. После долгих проволочек им удалось пожениться. Я их сын Михкель. А мама называет меня Мишей. Учился в московской школе. Помню, очень расстроился, когда меня отказались принять в пионеры. Мне так хотелось, как все мои одноклассники, носить красный галстук. А я, оказывается, был и вовсе гражданином другой страны. Теперь дружу с русскими, живущими в Стокгольме. Никуда свою русскую половину не денешь.
Так вот министр Михкель меня уговаривал: пишите, убеждайте ваших деятелей в пылу перестройки не выбрасывать все детали социалистического механизма. У вас уникальный случай слить две системы, не разрушая первую, разумно дополняя одну другой.
Э, дорогой министр, тут в вас явно говорит скандинавская половина. Благоразумие, рацио — это же дефицит в русском характере. Понеслась наша птица-тройка да прямиком в Беловежскую Пущу.
А с другой стороны "разным прочим шведам" трудно понять, что советским людям надоело жить с ярмом на шее. Едва забрезжил рассвет, как его тут же захотелось сбросить. Вот и случилась не тихая эволюция, а самый настоящий революционный переворот. Таков уж, видать, мятежный характер у моей Родины. Потому и чужой опыт ей не впрок.
Китайцы вон при коммунистическом режиме умудрились вывести страну в экономические лидеры. Нынешние российские правители кусают локти: ох, как бы им подошел китайский путь, когда и волки сыты и овцы целы. Оказывается, можно разбогатеть, поклоняясь старым идолам. Но то ведь китайцы...
Очень продуктивно развивает кооперативные начала австрийская деревня, которая находится посреди Европы. Какие же они ухоженные, красивые, утопающие в цветах австрийские деревни в предгорьях Альп! И небольшие — всего дворов по тридцать. Дома отстоят друг от друга на каком-то расстоянии. Аккуратные контейнеры для мусора. Отдельно собирают пластиковую, металлическую посуду, бумагу и картон. Улицы чистенькие, ничего на них не валяется. И куры почему-то не бродят, где попало, а живут во дворах. Уютная, я бы даже сказала, красивая жизнь. Как тут не вспомнить наши тверские да орловские поселения. От этого становилось очень грустно.
Деревня, где я побывала, специализировалась на производстве молока. На каждом дворе — не более пятнадцати коров. Дойка, поение, кормление механизированы. Молоко — продукт скоропортящийся. Превращать его в масло, сыры, йогурты — дело хлопотное и невозможное для каждого хозяина. Что делать? Приходит простая идея — перерабатывать сообща. И вот крестьяне двух-трех деревень строят на паях молокозавод, оснащенный последними новинками техники. Вот вам и кооператив, вот одна из форм социализма. Сочетание индивидуального и коллективного.
После дойки хозяева подвозят свое молоко в больших бидонах к специальному танку, сливают его туда. И ровно в десять, ни минутой позже подходит автобус, прицепляет танк со свежим удоем и везет его на завод. Есть даже такая поговорка: он точен, как молочный автобус. По нему сверяют часы. Тут все просчитано, убытки никому не нужны. Представляю такой автобус в какой-нибудь нашей деревне. У шофера обязательно спустит колесо или еще что приключится, и молоко непременно скиснет...
Неподалеку от этой деревни стоит церковь с поэтическим названием — "Мария в снегах". Как только выпадает первый снег, съезжаются сюда люди не только из ближних, но и из дальних мест, чтобы почтить Святую Деву молитвами, попросить у нее помощи и любви. Где бы ни жил человек, он всегда нуждается в этом...
Промчались годы. В конце концов, я и сама оказалась за рубежом. Но душа все блуждает по старым дорогам и тропам. Судя по всему, российская деревня еще не скоро опомнится от тех жестоких акций, которые произошли с ней в прошлом.
Замешанное на людской беде добра на приносит.
Добавить комментарий