Эту историю рассказала мне несколько лет назад вашингтонская знакомая и просила никому не пересказывать. Но недавно она умерла — внезапно, неизвестно из-за чего, при странных обстоятельствах. Ходили всякие слухи, не исключалась возможность самоубийства и даже убийства. И я подумал, не лучше ли будет, если я всё же опубликую её историю, пусть в нарушение своего обещания: нужно дать возможность несчастной женщине объяснить, как всё произошло на самом деле. Может, те, кто знали её, смогут понять и хотя бы частично простить. Ну а для тех, кто её не знал, это будет история некой эмигрантки, имя которой остаётся неизвестным.
Автор
Очень ясно помню тот день, когда мы познакомились. Сам день был ясным, прозрачным, весна трепетала в воздухе, а солнце лишь намекало на свое присутствие, давая людям возможность подготовиться к летней жаре. Старые липы и клены вдоль канала зеленели нежным цветом, а тюльпаны старались поразить самыми изысканными оттенками.
Мы с Ильей полдня гуляли по Джорджтауну, старому району Вашингтона, заходили в галереи и бутики, подолгу стояли на высоких мостиках через канал. Я говорила, что мостик и канал напоминают мне Фонтанку, а Илья презрительно фыркал и говорил, что это все равно, что сравнивать заводскую трубу с Пизанской башней. Под мостами неспешно плавали пестрые утки. Временами они погружались в воду, оставляя на поверхности вертикально торчащий хвост.
— Съестное добывают, — комментировал Илья. — Им это тоже нелегко дается: попробуй так — кверху задом...
К середине дня мы проголодались и зашли в ресторан на самом берегу канала. С веранды хорошо была видна гладкая, темнозеленая, словно отлитая из бутылочного стекла поверхность воды.
Народу было немного: время между ланчем и обедом. Я пила холодное белое вино, Илья пиво, и мы лениво препирались, пытаясь решить важный вопрос: заказать нам полный обед или ограничиться легкой закуской с тем, чтобы пообедать позже дома. В конце концов нас разморило — от вина, пива, а еще больше, от вкрадчивого весеннего воздуха; уходить отсюда не хотелось, и мы решили остаться на обед.
За обедом мы, естественно, переговаривались, и естественно, по-русски. Впрочем, в основном говорил Илья — на свою обычную тему: о сложных взаимоотношениях в редакции "Голоса освобождения", где он работал к тому времени лет восемь. И вот когда мы уже приступили к рыбе, я стала замечать... нет, лучше все же сказать: мне начало казаться, что человек за соседним столом прислушивается к нашему разговору. Он сидел к нам спиной, но когда Илья заговорил, спина как-то напряглась, а голова застыла с ухом в нашу сторону. Так мне показалось.
Надо заметить, в то время в Вашингтоне встретить русскоговорящего было редкостью, не то, что теперь, и мы привыкли говорить по-русски свободно, никого не стесняясь. Но этот тип с ухом явно прислушивался к нашему разговору...
— Тише, — шепнула я и показала глазами на соседний столик.
Илья взглянул и поднял брови:
— Ну и что? Даже если он понимает, что важного я сказал? Что на две редакторские должности подано девять заявлений, это тайна, что ли?
Сказал он это нарочно громким голосом, демонстрируя мне нелепость моих опасений, и еще добавил потише:
— Это у тебя остатки советской паранойи.
И тут незнакомец за соседним столом развернулся вместе со стулом так, что оказался лицом к нам и почти за нашим столом.
— Я хочу вам сказать, что понимаю по-русски, — проговорил он с полуулыбкой. — Просто, чтоб не вышло недоразумения.
Честно говоря, я растерялась. Илья тоже, хотя потом и отрицал это. Незнакомец между тем осмотрел наши лица и так же с полуулыбкой продолжил:
— Для меня это, понимаете ли, приятная неожиданность — услышать родную речь. Но, может быть, это не повод для того, чтобы заговорить с незнакомыми людьми? Тогда прошу прощения.
— Да нет, что вы, так приятно поговорить по-русски, — сказала я первое, что пришло в голову или, вернее, на язык. Илья мой молчал, как рыба на его тарелке.
— Я здесь недавно, сегодня один месяц, — словно извиняясь проговорил незнакомец.
Речь у него была правильная — речь образованного человека из большого города. Хотя лицо было весьма простое: светлые рыжеватые волосы, небольшие, широко расставленные глаза, тоже светлые, крепкая шея с заметным кадыком. Еще я тогда обратила внимание на его руки — крупные, сильные, с длинными пальцами.
— Я, кажется, знаю, кто вы, — вдруг подал голос Илья. — Вы тот перебежчик... ну, в Вене сбежал. Физик-атомщик. И зовут вас... сейчас, сейчас... ага, Денис Корнаков, так?
— Почти правильно, — улыбнулся тот, — Денис Корноухов, так точнее. Но все равно, прекрасная память.
Илья несколько оттаял:
— Про вас газеты писали, и мы рассчитывали взять у вас интервью, но вы почему-то отказались.
— Мой муж работает на радиостанции "Голос освобождения", — вставила я.
— Я же объяснил, почему отказываюсь: у меня там мать и брат остались. Их и без того тягают сейчас вовсю, а тут я по радио с заявлениями выступлю... Вы должны понимать, вы же сами там жили не так давно, полагаю.
Илья фыркнул:
— А я полагаю, что когда вы решились на такой поступок... ну, там, в Вене... вы не могли не знать о его последствиях для вашей семьи.
Я почувствовала, что ответ Ильи задел Дениса, но он продолжал улыбаться:
— Вы не можете знать причин, побудивших меня сделать то, что я сделал.
— Думаю, у всех нас одна причина: все мы бежали от советской власти, — отрезал Илья.
Денис помедлил, прежде чем ответить.
— И все же я бы не стал всех стричь под одну гребенку. Люди разные, и претензии к советской власти у них могут быть разные...
Сейчас, когда прошли годы и случилось все то, о чем я намерена рассказать, многое предстает в ином свете. Оглядываясь назад, можно, конечно, увидеть уже в том самом первом разговоре какие-то поводы для сомнений, недоумений, даже подозрений. Все мы крепки задним умом... Но даже если бы я знала о нем все то, что знаю сейчас, изменилось ли что-нибудь в моей судьбе? Вот вопрос, на который я ищу ответа и не нахожу... Иногда, в очередной раз я напарываюсь на отчужденность своего сына ("отчужденность" — это эфимизм, это просто, чтобы не сказать "отвращение"), я прибегаю в свою арлингтонскую квартирку, бухаюсь в платье на кровать, реву и думаю: я ведь не знала, я не могла знать... Но потом холодной змеей в голову заползает мысль: а если бы и знала, что тогда? Ты бы поступила иначе? Ну, честно!..
Ищу ответа и не нахожу...
А было так. Дня через три-четыре после случайного знакомства в ресторане на берегу канала он позвонил.
— Это Денис Корноухов. Помните? В ресторане "Фиш-маркет"?
Как всегда в это время, я была дома одна. Примерно за полгода до того администрация нашей компании вычислила, что держать нас, программистов, дома за компьютером выгоднее, чем восемь часов в офисе. Для меня это было большой удачей. Чтобы делать свою работу, мне, на самом деле, никого и ничего не нужно, кроме компьютера. А не ездить по утрам в часы пик к черту на рога в офис в Гейтерсбург — большое облегчение. Не говоря уже о том, что дома за день уйму дел можно переделать. Все эти водопроводчики, маляры, садовники (у нас свой дом в мэрилендском пригороде Вашингтона) перестают быть проблемой: назначайте любое время, я всегда дома. А прежде приходилось каждый раз отпрашиваться с работы. Но самое главное даже не это, а Леня, наш сын. Ему через два года в университет поступать, а дела в школе не блестящи, мягко говоря. Ленится уроки делать, следить надо, как за маленьким, а он здоровенный парень, больше меня ростом.
Илье всегда некогда, уходит утром, возвращается вечером, часто задерживается, звонит по телефону: "Тут редактора вечерней смены нужно заменить. Так что приду поздно". Выходные у него когда попало, свободное время вдвоем почти не выпадает, и такие прогулки по Джорджтауну, как тогда — большая редкость.
Однако не подумайте, что это жалоба на семейную жизнь. Несмотря на все обстоятельства, я вполне была довольна своей семейной жизнью, я просто считала, что так и должно быть, а как еще? У других то же самое, но хуже: муж неудачник, или шляется, или хам какой-нибудь... А мой Илья — нормальный порядочный мужчина, нормальный московский интеллигент. Мы ведь, можно сказать, выросли вместе, вместе стали взрослыми, это уж точно. Роман наш начался в восьмом классе, на школьной парте в самом буквальном смысле слова. Потом вместе поступили в педагогический институт (хотелось, конечно, в университет на филфак, но евреев туда и близко не подпускали). В двадцать лет на третьем курсе я забеременела. Пришлось признаться родителям — и тем, и другим. Родители поохали, посокрушались — больше для порядка: неожиданностью для них это никак не было. На совместном совете двух семей было решено, что мы немедленно женимся, ребенка родим, жить будем у моих родителей, а его родители будут помогать деньгами. Я родила Леню, а институт кончила годом позже.
Семнадцать лет мы прожили благополучно в двух странах — половину этого срока в России, половину в Америке. Растили сына, в Америке достигли материального благополучия: дом, квартира на море, две машины, отпуска в Европе. Есть друзья-приятели, на день рождения собирается полный дом. Все хорошо, вернее, все нормально. Есть в России такое словечко — "нормально". "Как живешь?" — "Нормально". Слово довольно бессодержательное — ну что такое нормально? Если вдуматься, нормально — значит обычно, без каких-либо отклонений от средней нормы. То есть — заурядно... Нормальная семейная жизнь — без скандалов и катаклизмов, но и без особой радости. Иногда поссоримся, покричим, но вскоре помиримся. Что же касается супружеских отношений, так сказать, в узком смысле слова (не решаюсь сказать "секс" — пережиток советского воспитания), то со временем это переходит в рутину, вроде физзарядки: делаешь, потому что надо, хотя какое-то удовлетворение все же получаешь...
Вот так выглядела моя жизнь к тому дню и часу, когда раздался телефонный звонок, и мужской голос произнес:
— Это Денис Корноухов. Помните?
Я помнила. Прежде всего — руки, большие, сильные руки...
— Я тут хозяйством обзавожусь, то да се нужно. А как это по-английски, не знаю, я все больше имел дело с техническими текстами. И вообще женский глаз хорошо бы. Вы единственная в городе женщина, с которой я знаком, если позволите считать это знакомством. Я и подумал, не разрешите ли присоединиться к вам, когда вы поедете за покупками. Машина у меня есть, я мог бы за вами заехать. Спасибо, адрес я знаю. Очень просто: из телефонной книги.
На следующий день он заехал за мной в десять утра, и мы отправились по магазинам. Ему все нужно было покупать: от чайника до пылесоса. Его работодатель, которого он называл "гостеприимные хозяева", дал ему неплохую квартирку в Вирджинии; мебель там кое-какая была, но все остальное нужно было купить. Я отбирала самое необходимое, мы полдня провели в магазинах, но все равно оставалась еще куча вещей на завтра. Поели мы вместе в каком-то итальянском ресторане, после чего он отвез меня домой.
Вел себя он безукоризненно: сама вежливость и благородство. Манеры безупречные. За ланчем рассказал, что очень беспокоится за мать и брата. С женой он развелся давно, ее не тронут. Конечно, там, в Вене, он понимал, на что идет, но дальше терпеть было невмочь. Он входил в состав советской делегации на переговорах по контролю за атомным вооружением — технический эксперт, кандидат наук, много лет в этой области работал практически. Но решал дела не здравый разум ученых, даже не дипломат-глава делегации, а безграмотный гебешник и его московское начальство. Обстановка в делегации сложилась ужасная, гебешник всего боялся, никому не доверял, всем хамил. Денис как-то схлеснулся с ним на деловой почве, так он ему запретил в город выходить с территории советской миссии. Унижал всячески. Можно представить, какую телегу в Москву настрочил: век не расхлебать... В общем, не выдержал научный эксперт Корноухов: в один прекрасный вечер проскочил через ворота миссии и дал ходу. Поймали бы, убили... В себя пришел только в Америке.
В тот первый день покупки далеко не были закончены, и мы договорились встретиться завтра и опять поехать по магазинам. Вечером я непрерывно думала о его истории, о предстоящей встрече и спрашивала себя, рассказать Илье или не надо. Почему не сказать, ведь ничего плохого в этом как-будто нет? Но я не сказала, пожаловалась на головную боль и в девять часов легла спать, причем не в спальне, а в гостевой комнате. Во сне я видела его руки: будто положил мне руки на плечи, а я сняла их и поцеловала... Странно, сны такого рода снилось мне в раннем девичестве.
На следующий день мы снова крутились по магазинам, а когда настало время еды, он сказал:
— Позвольте мне сегодня самому вас угостить, я ведь считаюсь неплохим поваром. У меня дома есть все нужное, поехали, я быстро состряпаю. Прошу вас, не отказывайтесь.
Ну что сказать? Конечно, замужней женщине не следует принимать подобных приглашений, это очевидно. Но к тому моменту я уже... Если бы он пригласил меня не то что домой, а лететь с ним немедленно на другую планету, я и то бы согласилась...
Еда действительно была вкусная: гусиный паштет и зразы с грибной подливой. Запивали белым вином. Он что-то рассказывал, я вроде бы слушала, но плохо понимала, что происходит. Еще это вино... Когда закончили обед, он стал убирать посуду. Мое женское начало очнулось, я собрала тарелки, поставила их в мойку, а когда повернулась, он оказался прямо передо мной, вплотную. Я видела его крепкую шею, ключицы в открытом вороте. Он положил мне руки на плечи, и тут, повинуясь какой-то нечеловеческой силе, совершенно не помня себя, я взяла его руки в свои, поцеловала их и положила себе на грудь...
Следующие месяцы прошли, как во сне. В какой-то дымке, в каком-то полузабытье. Внешне моя жизнь оставалась такой же. Я рано вставала, провожала мужа на работу, сына в школу, но вместо того, чтобы как обычно открыть компьютер, одевалась и уезжала. Прямо к нему...
Кто это не переживал, не поймет. Женщины мне скажут: мы знаем, у нас у всех была в жизни любовь, а то и не одна. Но забываться до такой степени, полностью потерять разум и волю... Я отвечу: значит, не было у вас настоящей любви.
К трем-тридцати, к возвращению сына, я была уже дома. Стряпала обед. Потом появлялся Илья. Кормила его. Он рассказывал редакционные новости: кого повысили, кого нет, кому дали премию, кому нет, кто что сморозил в эфире... Обычные дела. Я притворялась, что слушаю, а сама думала о своем. О том, что было сегодня утром, что будет завтра... Иногда я подавала реплики — невпопад. Илья удивленно смотрел на меня, а я ссылалась на головную боль и ложилась спать пораньше. В гостевой комнате, чтобы он не мешал мне думать.
Странно, но Илья ничего не замечал. Правда, я усиленно внедряла версию о постоянных головных болях из-за пониженного давления, даже к врачу сходила. Иногда он появлялся в гостевой комнате, чтобы предъявить свои супружеские права. Сколько возможно, я притворялась спящей, он будил меня поцелуями в шею. Я приоткрывала глаза и в полусне исполняла свой супружеский долг. Не ценим мы, женщины, как нам это легко дается. Представьте себе мужчину в подобной ситуации...
Кто действительно заметил перемену во мне, это мой работодатель. Работала теперь я урывками, наспех, и завал невыполненных заданий разрастался. Я старалась сделать, что возможно в выходные дни мужа, когда я все равно не могла уйти надолго из дома, но завал продолжал накапливаться. Эти выходные дни превратились для меня в тяжкое испытание: я должна была как можно больше сделать для работодателя, поспеть с текущими домашними делами и еще уделить внимание Илье, который все время рвался о чем-нибудь поговорить. А самое трудное — целый день без него, без Дениса...
А остальные дни, когда с десяти до трех мы были вместе, как мы проводили время? Сейчас мне трудно припомнить все то, что мы делали, но ощущение такое, как будто были непрерывно заняты. Нет, не надо подмигиваний и двусмысленных усмешек: секс как таковой много времени не занимал. Гораздо больше времени мы проводили в загородных прогулках и разговорах за обеденным столом. Но все равно ощущение было полной и плотной занятости.
Я чувствовала, словно растворяюсь в нем. Трудно назвать, что именно привлекало меня особенно властно. Да, пожалуй, все: его предупредительность по отношению ко мне, его ласковая и, вместе с тем, снисходительная внимательность. Он понимал, как мне трудно приходится, и ценил это. Потом его невозмутимость и спокойствие, за которыми угадывалась сила. Он всегда был в ровном настроении, во всяком случае, внешне; позже, когда у него начались осложнения с его не слишком гостеприимными хозяевами, он все равно оставался ровным, невозмутимым. Даже в мелочах: как он уверенно и спокойно вел автомобиль, не выходил из себя, даже застревая в пробке. Мой Илья в таких ситуациях лез из кожи и ругался последними словами по-русски и по-английски.
Правда, в искусстве Денис не разбирался и художественной литературы... не то что совсем не знал, но говорить о ней не любил. Беседовали мы в основном о жизни — в России и здесь, в Америке. Он рассказывал о детстве в подмосковном городе Ногинске, о своей семье. Его родители были рабочими, самыми что ни есть простыми людьми. Но судя по его воспоминаниям (кстати, почему "но?"), честными и добропорядочными. Ему от рождения тоже была уготована участь рабочего (кем и стал его брат), но он проявил в школе способности к математике, занимался в кружке. По окончанию школы сдал экзамены в знаменитый, престижный московский Физтех. Сдал не очень хорошо, признавался он со смехом, то есть математику и физику сдал прилично, но за сочинение еле-еле натянули тройку. Однако все равно приняли. По окончании сразу направили на что-то сверхсекретное атомное. Там и защитил диссертацию.
При всей влюбленности я отчетливо сознавала, что мы с ним принадлежим к разным мирам. Иногда это всплывало, выходило на поверхность, но никогда не вызывало напряженности в наших отношениях — благодаря его толерантности, главным образом. Например, когда он рассказал историю своего поступления в институт, я не удержалась и сказала, что до сих пор знала только людей, которых туда не приняли, хотя сдавали они хорошо. А у него наоборот: сдал неважно, но был принят. Он, кажется, сразу понял, кого я имею в виду:
— Я знаю. Государство делает ставку на людей из низов, из рабочего класса, на таких, как я.
Я тут же взвилась:
— Но это же несправедливо. Поступить должен лучший.
— А кому решать, кто лучше? Институт государственный, государство и решает, кто для него лучше, на кого оно больше надеется.
— Но государство ко всем должно относиться одинаково.
На это он только рассмеялся. И правда: люди разные и претензии к советской власти у них разные — кажется, так он сказал Илье в первый день нашего знакомства...
Первая серьезная обида на него возникла у меня месяца через четыре после начала нашего... (не хочу употреблять это пошловатое слово — романа). Я сказала ему, что у меня нет сил терпеть дальше эту двойную жизнь, я должна все решительно изменить.
Он насторожился:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты не понимаешь? Каково мне приходить домой после свидания с тобой, как ни в чем не бывало разговаривать с Ильей, читать наставления Леньке, потом ложиться спать и молить бога, чтобы Илья не ... не обратил на меня внимания. А ведь он мужчина, и он муж...
Читайте полную версию статьи в бумажном варианте журнала. Информация о подписке в разделе Подписка
Добавить комментарий