В зале гаснет свет, занавес вот-вот должен подняться, и мало кто обращает внимание на голос диктора, привычно предупреждающий зрителей о том, что они не имеют права нарушать авторские права создателей спектакля, и поэтому любые аудио и видео записи строго запрещаются. У меня же эти слова вызывают однозначную реакцию: передо мной возникает образ моего любимого актера Пола Скофилда, и я вспоминаю о том "ценнейшем", по его словам, подарке, который я ему сделал в Москве.
Пол Скофилд был первым выдающимся английским актером, приехавшим на гастроли в СССР. Было это в 1956 году, когда мне было 16 лет. Я с увлечением изучал английский, собирался поступать в Институт иностранных языков и для меня приезд труппы Питера Брука, молодого, но уже всемирно известного режиссера, с постановкой Гамлета был огромным событием. Билет я не достал, но собирался "стрельнуть", то есть купить с рук. Слышал, что спектакль будет в филиале, и потому пришел заранее к известному мне филиалу Большого театра на Пушкинской улице. Никакого ажиотажа я там не застал, билеты можно было купить даже в кассе, но, подойдя к ней, я обнаружил, что идет вовсе не Гамлет, а оперетта Сильва. Оказалось, что Гамлет идет в филиале МXАТа, на ул. Москвина, куда добежать можно было минут за пятнадцать. И я побежал, что есть духу. Увы, там я застал картину иную: желающих стрельнуть лишний билетик было, как говорится, навалом, а до начала оставалось 10 минут. Так я и не попал на спектакль и страшно расстроился. На следующий день я узнал, что билет есть у моей знаменитой двоюродной сестры. К счастью, она танцевала спектакль, и после того, как я живо описал ей мое вчерашнее происшествие, отдала его мне. Я решил, что мне улыбается судьба; впоследствии такие улыбки судьбы я испытал несколько раз в связи с Полом Скофилдом.
Весь день перед спектаклем я штудировал Гамлета по-английски, а монологи читал по несколько раз. Но Скофилд поразил меня уже тем, что в его исполнении, казалось, знакомые слова звучали абсолютно неожиданно, акценты он делал совсем не там, где я думал, некоторые строки проговаривались им очень быстро, а на отдельных словах он словно замирал, делал длинные паузы. Более того, мне показалось, что он не говорит, а поет. Его голос, отвлекшись от текста, можно было слушать, как музыку. Он завораживал. Может быть, именно в такой манере все английские актеры играют Шекспира, подумал я. Но нет, его партнеры на такое не были способны.
Скофилд обладал уникальным голосом по силе, диапазону и красоте тембра, и какие только метафоры не придумывали, чтобы описать его голос. Режиссер Фред Зиннеман: "Когда Скофилд начинает говорить, впечатление, что перед вами завели Роллс Ройс". "Его голос переливается всеми красками в лучах солнца на снежной вершине и внезапно падает в мрачную бездну", — писал английский критик. Поражало лицо Скофилда, значительное, с римским профилем, оно то застывало в оцепенении, то пробуждалось, как потухший вулкан, когда Гамлет изливал желчь и гнев на своих врагов. Поражали его величественная фигура (рост 188 см) и его смех, то ласковый, теплый, то дьявольский, полный издевки и ненависти.
В общем, такой великолепной игры я никогда ранее не видел и ушел со спектакля, словно загипнотизированный. Успех был огромным еще и потому, что этот спектакль явился первым прорывом культурной изоляции, в которой находилась страна во время холодной войны. Через два года писали о другом прорыве в связи с победой Вана Клиберна на конкурсе имени Чайковского. Но Скофилд был первым западным артистом, покорившим изголодавшуюся по зарубежному искусству московскую публику. Он вернулся домой героем и вскоре был награжден почетным орденом Командора Британской империи.
Поступив в Институт иностранных языков, я стал сотрудничать с редакцией советского вещания на Англию, писать и читать передачи на молодежные темы. В фонотеке радиовещания я неожиданно обнаружил запись того спектакля, переписал монологи Гамлета в исполнении Скофилда и с наслаждением их слушал. Я выучил их наизусть, и когда в моем институте объявили конкурс на лучшее чтение стихов и прозы по-английски, вызвался участвовать в нем. Дважды в течение двух лет подряд я завоевывал первые призы, читая монологи Гамлета. Жюри вряд ли знало, что я копирую Скофилда. Впрочем, читал я с таким чувством, что это было не простой имитацией. Да и повторить голос Скофилда не мог бы никто.
Так или иначе, судьба снова улыбнулась мне, и я после этих премий возомнил себя актером. Узнал, что популярный Университетский театр объявляет вступительный конкурс, и стал готовиться. Нужно было прочитать отрывок из прозы, и я выбрал сказку Гаршина "Лягушка-путешественница". Речь там, как известно, о том, как лягушку утки уносят в другие страны. Тогда я и не подозревал, что мне предстоит эмиграция. Ну а монолог, конечно же, я должен был читать из Гамлета, мой любимый: "Что ему Гекуба, Что он Гекубе?", который датский принц произносит после выступления поразившего его актера.
Я пробовал читать его по-русски, с теми же интонациями Скофилда, но ничего не получалось. Выходило нечто искусственное. Монолог звучал в моей памяти только по-английски. Я уже совсем отчаялся, как вдруг один приятель предложил: "А ты читай монолог по-английски, они там столько раз слышали его на конкурсах, что он им, наверное, надоел, а так будет даже оригинально". На конкурсе я неплохо продекламировал сказку Гаршина, а потом скромно попросил дать мне возможность читать монолог по-английски. В жюри стали совещаться, но потом разрешили. Я был в ударе — несчастную Гекубу произносил с особым вкусом, с драматическим паузами, так что произвел на жюри немалое впечатление. Принят был единогласно. Более того, Всеволод Шестаков, один из главных актеров театра, муж Ии Савиной, в то время примадонны Университетского театра, предложил мне играть главную роль в пьесе Леонида Зорина "Светлый май", которую он собирался ставить.
Я должен был играть роль молодого талантливого писателя, и пьеса начиналась с того, что я долго и страстно должен был целовать свою партнершу, красивую студентку выпускного курса Экономического факультета по имени Алла Демидова. Увы, я был тогда скромным юношей и страстно целоваться не умел. К тому же будущая звезда русского театра была холодна ко мне, между нами, как говорят англичане, не возникало "химической реакции". Меня также обескуражил мой приятель Толя Макаров, который после очередной репетиции небрежно сказал "Ты же играешь писателя, может быть, будущего Хемингуэя, понимаешь! А какой из тебя Хемингуэй!" Действительно, на молодого Хемингуэя я не тянул. Сам Анатолий Макаров, между прочим, впоследствии стал известным журналистом "Недели" и писателем.
Мы долго работали и добрались, наконец, до генеральной репетиции, на которую явился сам знаменитый драматург, автор пьесы. Он нещадно раскритиковал постановку, и премьера не состоялась. На этом закончилась моя непродолжительная актерская карьера. Я понял, что Скофилда из меня не выйдет. Для этого нужно было отдать театру всю свою душу, все свои помыслы и время, и конечно, надо было иметь большой талант. Простым же актером я быть не хотел.
О том, какова дистанция между простым, даже хорошим актером, и Скофилдом, я понял во время второго приезда Шекспировского театра с "Королем Лиром" в постановке того же Питера Брука. К тому времени я уже два года работал в качестве корреспондента вещания на Англию и готовился к приезду английского театра тщательно. С трудом удалось уговорить начальство дать мне задание освещать гастроли, делать репортажи и брать интервью, что называется, за кулисами. Получив командировку, я поехал в Ленинград, где начинались гастроли. Мне забронировали номер в гостинице Астория, что напротив Исаакиевского собора, где остановились англичане, так что еще до начала гастролей мне удалось проинтервьюировать добрый десяток актеров.
Все они говорили с придыханием, когда речь заходила о Скофилде, показывая наверх, как будто он витал над ними на недосягаемой высоте, где создается подлинно великое искусство. С гениальным Питером Бруком, человеком неуемной энергии, я беседовал в Эрмитаже. Он показал мне подготовленный им в Англии длинный список дел, которые он собирался осуществить в перерывах между репетициями и спектаклями, как то: побывать на русской свадьбе в церкви, посмотреть живопись Левитана и Репина, побывать на репетициях в театрах, включая театр Сатиры, главный режиссер которого Плучек был его двоюродным братом (отец Брука, ученый, эмигрировал из России до революции), встретиться с актерами, игравшими Чехова — он собирался ставить "Вишневый сад", и многое другое. Я, конечно, спросил его об их совместной работе со Скофилдом, на что он дал мне парадоксальный ответ: "Пол выслушивает меня очень внимательно, пока я объясняю ему с помощью всех доступных мне средств убеждения, что я считаю нужным непременно сделать, потом он делает нечто абсолютно противоположное, при этом заставляя меня поверить, что я того и хотел от него. Это я называю нашим творческим сотрудничеством".
Брук также рассказал, что Скофилд тщательно и даже мучительно работает над каждым образом. Гамлет ему долго не давался: "Однажды дверь отворилась, и вошел какой-то маленький усталый, согбенный человек, в очках в металлической оправе, с чемоданчиком. Я подумал, что это за незнакомец здесь бродит. Потом узнал в незнакомце Пола. Каким-то образом, он сумел стать маленьким, стушевавшимся. Наверное, еще и потому, что коротко постригся. Именно в этот день он нашел нужный образ". Брук также сказал, что роль короля Лира — лучшее достижение Скофилда.
Мне трудно было представить, как вообще можно было играть лучше, чем в Гамлете 1956 года. Однако теперь я увидел образ настолько далекий от Гамлета, что первое время не мог поверить, что это Скофилд. Узнал его только по голосу, столь сильному, что он перекрывал все остальные голоса. Но на этот раз голос Скофилда звучал резко и неприятно. Можно было даже понять, почему злые дочери так ненавидели короля, взбалмошного, требующего беспрекословного подчинения, одним словом, тирана. Во втором акте Лир Скофилда начинает меняться и, потрясенный неблагодарностью и жестокостью, становится человечным, достойным сочувствия и сострадания. В последней сцене сумасшествия Скофилд демонстрировал величие трагедии могучего человека, раздавленного судьбой. Спустя 40 лет актеры Шекспировского театра вершили суд, что называется, по гамбургскому счету: тайным голосованием они должны были решить, кто играл Шекспира лучше всех. Пальму первенства они отдали Скофилду за короля Лира, даже, несмотря на то, что конкурировали с ним великие мэтры английского театра: Лоуренс Оливье и Джон Гилгуд, которых, кстати сказать, мне тоже посчастливилось интервьюировать в Москве. Объясняя свое решение, представитель театра сказал: "При сравнении со Скофилдом, Оливье не достает его глубины и задушевности, а Гилгуду — физической энергии и чувства страха...".
Скофилд согласился дать мне интервью на следующий же день после премьеры, так что я успел передать материал для радио и для большой статьи в газете "Советская Культура" до начала московских гастролей. Мне также удалось переслать в газету с поездом "Красная Стрела" две фотографии, подаренные Скофилдом. На одной он в жизни, красивый, с густыми каштановыми волосами, которых еще не тронула седина — ему не так давно исполнилось 40, со спокойным, мудрым взглядом; на другой лицо, изборожденное глубокими морщинами, в глазах скорбь и отчаяние Лира. Статью, опубликованную 2 апреля 1964 года, иллюстрировали обе эти фотографии. В начале интервью я напомнил ему слова знаменитого критика Кеннета Тайнена, который писал, что Скофилд обладает способностью раздвигать рамки роли до тех пор, пока она не подойдет под его мерку. Скофилд ответил так:
"Я никогда не задумываюсь над тем, подходит ли данная роль мне и подхожу ли я к данной роли. Для меня главное — это понять образ и сделать его понятным для зрителя настолько, чтобы он вдруг почувствовал: а я ведь знаю этого человека. Зритель должен забыть, что его отделяют от шекспировского героя четыре столетия. Режиссеры и актеры обязаны передавать мысли, эмоции Шекспира так, как если бы это были мысли, эмоции нашего современника.
Как всякий английский актер, я с детства воспитывался на Шекспире, знал наизусть короля Лира еще в школе, видел много великолепных актеров, игравших эту роль. Тем труднее мне было забыть все, что я знал о Лире, и прочесть шекспировскую трагедию заново, так, как будто я читаю ее впервые. Это было необходимо, иначе я не смог бы заставить короля Лира жить".
"A в какой шекспировской роли Вы впервые играли на сцене?"
"В роли Джульетты. Да, да, не удивляйтесь. Мне было тогда 13 лет. В некоторых английских школах сохранилась традиция времен Шекспира — мальчики играют и мужские, и женские роли. Я очень смущался, когда на меня надевали женский парик из длинных белых волос. Но эта первая роль решила мою судьбу. Я понял, что больше всего в жизни хочу стать актером".
На вопрос, собирается ли он снова играть Гамлета, Скофилд сказал, что для этой роли он уже стар, Гамлета надо играть до 40 лет, при этом он пожалел, что от той превосходной постановки Брука ничего не осталось, увы, она не была экранизирована. Тогда я заметил, что, слава Богу, есть ведь прекрасная магнитофонная запись, которую я часто слушаю. Скофилд был очень удивлен, и я понял, что в Москве Гамлета записали без ведома участников спектакля. Можно даже предположить, что поскольку это были первые гастроли западной труппы, те, кто записывали, не знали, что нарушают правила. Он мгновенно прочитал мои мысли, и, улыбнувшись, заметил, что такая запись была бы для него ценнейшим подарком. Я попросил автограф, и он достал две упомянутые выше фотографии. (Одна из них до сих пор висит на стене в моем доме).
По дороге в Москву меня одолело беспокойство: как передать кассету Скофилду, расскажет ли он об этой записи в прессе, не может ли это вызвать скандал. Но благородство Скофилда не вызывало у меня сомнений. Ведь он наверняка все понял и не захочет меня подвести. Что касается прессы, то я уже немало читал о его застенчивости, нежелании давать интервью, безразличии к громкой славе. Недаром почти в каждой статье его называли "приватным господином". Однажды он даже в шутку ответил по телефону журналисту: "Вас слушает Скофилд, приватный господин". К сожалению, слово "privacy" не имеет адекватного перевода на русский язык. Как можно, например, перевести известное выражение: "It violates my privacy" — Это нарушает мое право на частную жизнь? Нет, не звучит. Поэтому слову "private", я предпочитаю буквальный перевод. Скофилд даже отказался от рыцарского звания "сэр", присуждаемого королевой. Отказался потому, что отвергал кастовость в английском театре. Дескать, почему других актеров называют просто мистерами, а избранных, таких, как Гилгуд и Оливье, сэрами. "У меня не было никаких политических соображений, — объяснил Скофилд. — Я с радостью принял от королевы звание Командора Британской империи, но меня вполне устраивал титул мистера. Я пользовался им много лет, так зачем с ним расставаться".
Не забуду сияющую, добрую улыбку Скофилда, когда в букете цветов я передал ему кассету. О том, что эта запись ему понравилась, я узнал через четыре года. Я пришел к нему на интервью, как и в прошлый раз, — для радио и для "Советской Культуры". На этот раз, правда, "приватности" не получилось: со мной был фотограф и редактор театрального отдела, (мне пришлось разделить с ней авторство статьи, вышедшей 16 декабря 1967 года). На фотографии, помещенной в газете, Скофилд был запечатлен с трубкой в руке, задумчиво смотрящим на облачко дыма. Он отрастил бородку, на лице появились морщины, на висках — седина. Заметны и мешки под глазами. "Я чувствую себя неважно, — сказал он. Перед отъездом в Москву Лоуренс Оливье не советовал мне играть Макбета два раза в день, но я его не послушался и сыграл трижды на протяжении 48 часов. Я не мог отказать московской публике, которую очень люблю".
Возможно, Макбет — самая трудная роль. Английские актеры относятся к этой роли с суеверным страхом. Например, не принято произносить строки "Макбета" за кулисами — это, говорят, приносит несчастье.
"Да, в Макбете есть что-то непостижимое. Ведь он действительно страшный человек. Играя правдиво, нельзя вызывать к нему симпатию. Ни в коем случае — разве что жалость. Но какую жалость: бедняга, ты совершил ошибку, и мне жаль тебя, не хотел бы я оказаться в твоей шкуре? Никому просто не придет в голову поставить себя на его место. Это невозможно себе представить. Правда и то, что во второй половине пьесы образ как бы теряет силу, потому что Макбет теряет сердце. И вот главная трудность заключается в том, чтобы зритель увидел, почувствовал и понял, как человек теряет сердце".
В последний раз Скофилд приехал в Москву на вершине своей мировой славы не только в театре, но и в кино. До него было всего несколько случаев, когда артист был удостоен высшей премии за одну и ту же роль в обоих видах искусства. Я имею в виду роль Томаса Мора в пьесе Роберта Болта "Человек на все времена". После гастролей на Бродвее Скофилду присудили за нее премию Тони, а спустя год, когда вышел фильм Зиннемана по этой пьесе, Скофилд получил Оскара за лучшую мужскую роль 1966 года. Благородство Скофилда прекрасно отразилось в образе Мора, в котором, по-моему, он в большой степени играл самого себя. Мор идет на казнь, зная, что выполнил свой долг, отказавшись подчиниться воле короля-узурпатора Генриха VIII. Идет на казнь внутренне просветленным, сохраняя до конца достоинство и честь.
"Томас Мор — сказал Скофилд — один из самых любимых моих героев. Я восхищаюсь его необыкновенной целостностью, силой убежденности, красотой его морали. Мысли Мора оказали огромное влияние на историю Англии. А вообще мне удался этот образ потому, что, наряду с шекспировскими ролями, я много играл и в современных пьесах".
В самом деле, Скофилд создал целую галерею современных и не шекспировских образов и в театре, и в кино, как трагических, так и острокомедийных. Что касается последних, то любимая его роль — гоголевский Хлестаков.
"Я получал наслаждение, играя Хлестакова, уморительного хвастуна. Его притворство просто великолепно. Это истинная комедия, а я очень люблю играть в комедиях".
Раз уж речь зашла о Хлестакове, то нельзя не вспомнить множество русских ролей, сыгранных им. Это и чеховские Треплев — в "Чайке", Вершинин в "Трех сестрах", дядя Ваня. А также Каренин в телевизионном фильме "Анна Каренина", Александр Щербатов в фильме "1919 год", Сергей Дягилев в фильме "Нижинский — незаконченный проект" и русский офицер в фильме "Скорпио", где он играет в паре с великолепным американским актером Бертом Ланкастером. Такое разнообразие ролей, а также мастерство характерного актера, дали возможность Скофилду играть до глубокой старости. Правда, он зачастую играл уже не главные роли, а вспомогательные. Например, в экранизации Гамлета итальянским режиссером Франко Дзеффирелли он исполнил роль привидения — тень отца Гамлета, сыграл так сильно, что Гамлет — Мел Гибсон, кажется на его фоне весьма мелким. Сам Гибсон сказал: "Когда я играл со Скофилдом, то чувствовал себя, словно меня вытолкнули на ринг к Майку Тайсону". (Это было в 1990 году, когда Тайсон был чемпионом мира).
Скофилд рассказывал мне и о своей жизни вне театра. Он с гордостью сказал, что Мартин, его сын, более образован, чем он, и даже лучше знает Шекспира. Тогда Мартин только окончил Оксфордский университет, а впоследствии стал профессором. А дочь Сара лучше него ездит верхом, и они часто вместе отправляются на лошадях по сельской Англии. Скофилд всю жизнь прожил в графстве Сассекс и не хотел менять свою вотчину на Голливуд, хотя ему предлагали это сделать не раз, видимо, боялся нанести ущерб своей устоявшейся личной жизни — с актрисой Джой Паркер он прожил более шестидесяти лет. К сожалению, в связи с этим ему не раз приходилось отказываться от прекрасных ролей в кино. Так, в театре он блистательно сыграл роль Сальери в пьесе "Амадеус" и, конечно же, был первым кандидатом на эту роль в кино. Но, в конце концов, эта роль прославила американца Маррея Абрахама, получившего за нее Оскара.
Пол Скофилд умер несколько месяцев назад, в 2008 году, на 86 году жизни, и в прессе разных стран появилось большое количество некрологов и воспоминаний, которые, по аналогии с фильмом, были собраны в Интернете под заголовком "Актер на все времена". Короче всех выразился директор Национального театра Ричард Эйре: "Он не просто лучший, но лучший из всех, когда-либо игравших". Другие писали о том, какое влияние оказал на них великий мастер. К ним могу скромно присоединиться и я, ибо Пол Скофилд для меня был личным идеалом актера и человека.
Добавить комментарий