Завещание

Разгуливая как-то по интернетовским просторам, я наткнулся на забавную статистику, утверждающую, что чуть ли не десять процентов мужчин растят не своих биологических детей, не зная об этом всю жизнь. Озадачил меня не столько высоковатый процент, сколько способ, которым была добыта эта статистика – не думаю, что в этом случае можно опираться на опросную социологию. Да и так ли это важно, каков на самом деле этот процент – главное, чтоб тебя это не касалось, хотя надо быть полным болваном в розовых очках, чтобы считать вероятность этого печального факта нулевой, если речь, конечно, не идёт о чрезвычайно редких случаях романтических отношений на необитаемом острове. Болезненное осознание этой вероятности любым вменяемым мужчиной, даже если отсутствуют конкретные и унизительные для обоих подозрения, даёт женщинам нержавеющее оружие коллективного возмездия за многовековое мужское свинство.

Мы читали про такое в книжках, видели это в кино, и, как правило, подобная ситуация сопровождалась весьма драматическим развитием сюжета, но история, которую я хочу рассказать, скорее комична, хотя кому-то она и может показаться печальной. 

 * * *

Виктор Павлов был обычным человеком средних лет, работал шофёром самосвала – возил песок и всякие другие строительные материалы на многочисленные объекты, стремительно превращавшие некогда небольшой городок в солидный районный центр. Жили они с женой в просторной комнате коммуналки, которую Виктор давно уже перегородил так, что стало две – дочкина комната, правда, получилась без окна, но всё-таки как бы две. Дочка подросла и уехала в большой город учиться, а перегородка так и осталась. Виктор думал, что надо бы её сломать, перегородку-то, но всё откладывал – зайдёт, бывало, в дочкину комнату, постоит, вздохнёт и выйдет. Жили как все, денег в общем хватало, почти не ссорились, разве что, когда в получку Витя с друзьями перебирал. Тогда жена кричала долго и не по-доброму, но он не бил её в ответ – такого не было. 

То есть хорошо жили.

– Вить, тебе какой-то мужик нерусский звонил, – сказала жена Люся, наливая Вите суп, – я еле разобрала, что он говорил. Сказал, что опять звонить будет – спросил, когда ты придёшь. 

Витя сидел на диване и с удовольствием курил послеобеденную сигарету. Ждал звонка и думал, что за мужик с акцентом ему звонить мог? Люся мыла посуду на кухне, футбол по телевизору закончился, глаза слипались, и, решив, что ждать больше незачем, Витя стал раскладывать диван ко сну. Он уже стоял в трусах и майке, готовый нырнуть под одеяло, когда раздался звонок.

Не стану передавать этот долгий телефонный диалог с бесконечными переспросами и мучительным подбором слов, поскольку один с трудом понимал другого, а поведаю коротко о его удивительном и судьбоносном для Вити содержании. Звонивший, представившийся Робертом, рассказал на ломаном русском, что он – адвокат некого Лео Шапиро, жизнь которого началась в СССР и недавно закончилась в Израиле в силу преклонного возраста. Незадолго до кончины Лео попросил этого Роберта оформить завещание, что было несложно, поскольку семьи у Лео не было и все свои деньги, довольно немалые, он завещал некому Виктору Павлову в России, то есть Вите, который якобы его сын. Они с Лео, по словам адвоката, были давними друзьями, и Роберт знал, что в России живёт женщина, которую Лео всю жизнь любил странно и безнадёжно, поэтому никогда и не думал жениться. Но про сына он впервые упомянул незадолго до смерти, что, по мнению Роберта, было не более, чем ностальгической галлюцинацией в результате многолетней, изнуряющей любви на дистанции и на фоне старческого маразма, который бурно прогрессировал в момент составления завещания. Но это, по словам Роберта, ничего не меняет, поскольку завещание имеет юридическую силу, а закон есть закон, и он должен выполняться – в голосе Роберта можно было легко услышать гордость за свою страну. 

Но есть одно условие, добавил Роберт, выполнение которого необходимо для получения Виктором наследства, и, поскольку это требует юридической аккуратности, лучше всё прислать в письменном виде по почте. Тут Виктор, ошеломлённый до понятной степени, свернул разговор и попросил перезвонить через время, когда он получит эти бумаги и поймёт, что к чему.

Сумма, о которой шла речь, была серьёзной, а Вите с Люсей она показалась просто астрономической, даже за вычетом налога, что не давало им заснуть до рассвета, который они встретили сидя на кухне и обсуждая ситуацию. 

Они решили, что первым делом Витя должен взять отгул и поехать в дом престарелых навестить свою маму. Делал он это редко и без особого удовольствия, но тут надо, дело серьёзное, хотя её ответ, каким бы он ни оказался, на естественный в этой ситуации вопрос вряд ли повлиял бы на их последующие шаги.

Прогрессирующая деменция затрудняла общение с мамой – у неё лишь изредка случались просветления, позволявшие вести хоть сколько-нибудь осмысленные беседы. Она слушала Виктора, казалось, безучастно, уставившись в одну точку и, когда он закончил свой недолгий рассказ, продолжала сидеть молча и неподвижно.

– Мама, ты знаешь, кто такой Лео Шапиро? – ещё раз громко просил Виктор.

Мама встрепенулась, посмотрела на сына и еле слышно сказала:

 – Ох, Лёвка, стервец… 

А потом, мягко, грустно улыбнувшись, добавила:

– Лёвушка, мальчик мой, ведь никого я, кроме тебя, не любила…

На дальнейшие вопросы Вити мама не отвечала, а достала из тумбочки у кровати небольшую шкатулку и попросила снять маленький ключик с цепочки на её шее.

– Твой папа давно уже умер, так что…, – это всё, что она сказала. Виктор обнял маму и быстро вышел из душной комнаты. 

Он ехал домой, держа под мышкой пакет, в котором была шкатулка и ключик, пытаясь урезонить прыгающие мысли.

Все шесть писем, которые Виктор нашёл, отперев шкатулку, были подписаны именем Лёва – пять из какого-то неизвестного Виктору города в Коми АССР, а одно, последнее, уже из Израиля. Из писем было ясно, что Витина мама и Лёва Шапиро учились в одной школе, были влюблены друг в друга с первого класса и, как это порой бывает в незрелом возрасте, не мыслили дальнейшую жизнь друг без друга. Но мама понимала, что о естественном развитии этого дела не могло быть и речи, поскольку её отец, дедушка Виктора, был весьма высокопоставленным, а главное – принципиальным и прямым человеком. 

На дне шкатулки Витя также нашёл вырезку из газеты, где говорилось, что некто Лев Борисович Шапиро, студент политехнического института, осуждён на три года колонии за распространение сионистской литературы и пропаганду идей, несовместимых с … короче, со всем, что продавалось в газетных киосках и о чём сообщалось по обоим телеканалам.

Когда он освободился, Витина мама была уже замужем. Из единственного письма Лёвы из Израиля, написанного в первый же день на новой, обетованной земле, следовало, что после его освобождения они встретились, и он уговаривал её развестись и уехать с ним. В этом душераздирающем письме о бессмысленности Лёвиной жизни без Витиной мамы не было ничего о возможном появлении Виктора на свет, но сопоставление даты письма с днём Витиного рождения и несложный расчёт, проделанный Люсей с поразившей Витю быстротой, делали такой сценарий вполне возможным. А что писала Лёве Витина мама позже – как узнать? 

Виктору стало обидно за папу и неловко за маму, но Люся успокоила его, проявив в этом случае несвойственную ей широту взглядов:

  – Не переживай, чего в жизни не бывает, не нам судить.

Она предложила лучше подумать о том, как они будут тратить эти баснословные деньги. Ну, отдельная квартира – это само собой, машина, разумеется. Но главное – в Турцию съездить по путёвке «всё включено». Танька уже два раза с мужем ездила – они в полном восторге. Недёшево, конечно, но жри и пей, сколько влезет, ну, и пляж классный – не то, что в Крыму. Больше ничего пока в голову не приходило.

– Витя, не расстраивайся ты так, ничего страшного, что ты евреем оказался, – успокаивала мужа Люся. – Во-первых, всего наполовину, а потом – деньжищи-то какие, сам подумай.

Витя не то, чтоб не любил евреев, нет. Вспомнил даже, что попадались ему среди них неплохие ребята, но за собой такое признать было как-то неприятно.

 * * *

Большой конверт с документами пришёл неожиданно быстро. Роберт предусмотрительно перевёл их на русский язык и заверил перевод у нотариуса. Очевидно, юношеское увлечение сионизмом и прочими еврейскими делами стало с годами очень серьёзной частью жизни Льва Борисовича, поэтому он поставил условие, которое Роберт упомянул в телефонном разговоре – для получения наследства Виктору надлежало принять иудаизм. Для этого следовало пройти процедуру под названием гиюр и получить соответствующий сертификат, подтверждающий его иудейство, и только тогда деньги будут переведены в российский банк на имя Виктора. В сопроводительном письме Роберт советовал Виктору приехать в Израиль для прохождения гиюра, поскольку не был уверен, что это возможно в России. К документам он также приложил специальную форму для официального отказа от наследства на случай, если процедура эта окажется для Виктора неприемлемой по той или иной причине.

– Какая ещё, б…, юридическая форма? – гневно спросила Люся, и Витя, зная, что за этим последует, пожалел, что вообще об этом упомянул. – Скажи этому Роберту, когда следующий раз позвонит, чтобы он этой формой…

Вите всегда нравилось в Люсе её умение в критические моменты жизни мыслить ясно и выражаться точно, хоть и грубовато…

– В Израиль? Ну вот ещё, – раздражённо продолжала Люся, – тебе ж с работы уволиться придётся, на что я жить буду? Тем более там, говорят, жара и стреляют каждый день – нет, никуда ты не поедешь. Наверняка здесь как-то можно…

Люся пообещала попробовать узнать – в магазине, где она работала, бухгалтером была Римма Моисеевна, наверняка что-то подскажет.

* * *

Витя возвращался домой в электричке в скверном настроении. В городе, где они жили, синагоги не было, а до ближайшей надо было ехать почти два часа. Раввин сказал, что такой сертификат может выдать всероссийский раввинат на основании его рекомендательного письма, но прохождение гиюра отнимет примерно два года, и объяснил, что при этом потребуется от Виктора.

– Ну, что? – с нетерпением спросила Люся, когда Виктор вошёл в комнату. – Что этот раввин тебе сказал? Ну, говори же, что стоишь, как на поминках?

 – Давай выпьем сначала – вот, я бутылку взял…

Люся достала стопки из буфета, банку с огурцами из холодильника, колбасу и нарезала хлеб. Выпили.

 – Знаешь, Люсь, я не смогу. На этот гиюр надо два года убить.

– Ты, надеюсь, дал ему понять, что, если он это дело ускорит, мы отблагодарим, – Люсю очень раздражала неторопливость Витиного ума и его нерешительность в важные моменты жизни.

– Да ты что, там надо в какую-то общину вступить, специальное обучение пройти про их историю, религию, законы всякие… Мне это всё не потянуть – у меня в школе по истории всегда тройки были. И потом нам надо будет их традиции соблюдать, – Витя указал на колбасу, – и вот этого нельзя, что это за жизнь?

– Не нам нельзя, а тебе – я ж не обязана. А потом, кто проверит, ешь ты колбасу или нет. Ничего страшного – нам ведь главное деньги получить, а после всё в норму придёт…

– Люсь, не это главное, – Витя налил себе ещё и выпил. – Знаешь, что мне ещё придётся сделать?

Витя опустил руку и изобразил ножницы при помощи указательного и среднего пальца.

– Это ещё зачем? Они что, сдурели?

– То-то и оно, они это обычно в младенчестве делают, а тут… А без этого, сказал, никак – это, оказывается, знак завета между богом и их народом… нашим народом. Больно очень, наверное, да и мужики в бане засмеют.

– Ну, баня не проблема – мы же отдельную квартиру купим, а там ванная будет. А ты не спросил, заживает долго?

* * *

По выходным Витя ездил на электричке в синагогу, где встречался с членами общины, которые оказались на удивление дружелюбными людьми и помогали ему, как могли. По вечерам после работы Витя сидел за книжками, но ему это трудно давалось, клонило в сон, а на утро он почти ничего из прочитанного не мог вспомнить. Если б не Люся, которая заставляла его сидеть за книгами до ночи и устраивала ему регулярные тесты, он бы всё это бросил, но она была непреклонна на пути к цели.

Прошло полгода, Витя постепенно свыкся с новым образом жизни и стал даже находить в нём привлекательные стороны. Он стал зажигать свечи по пятницам, старался ничего не делать по субботам, если только Люся уж слишком не кричала, и перестал есть свинину. Он отрастил бороду и стал носить кипу, в которой он выглядел весьма необычно за рулём самосвала. Мужики с работы перестали его приглашать, когда шли выпивать в получку.

Люсе совсем не нравились новые порядки в доме, на которых настаивал Витя, но она проявляла понятное терпение, которого всё же иногда не хватало. 

– Витя, а что это за хреновина, которую ты на дверной косяк привинтил?

– Это, Люся, не хреновина, а мезуза. Она обещает долголетие тем, кто соблюдает заповедь о ней. Мезуза охраняет дом и напоминает его жителям о силе и могуществе Всевышнего. Каждый раз, проходя мимо мезузы, мы должны прикладывать к ней два пальца, а затем целовать их.

– Ты чего, Вить, совсем свихнулся?

– Барух ата Адонай Элохену, мелех хаолам, ашер кидшану…, – начал Витя нараспев прежде, чем приступить к обеду.

– Хватит уже, щи остынут, – Люся встала из-за стола, покрутила пальцем у виска и ушла в бывшую комнату дочки.

Витя подумал, что теперь у него совсем нет времени на то, чтобы сломать эту никчёмную перегородку.

 * * *

Прошёл ещё год. Обучение подходило к концу, раввин был очень доволен Витиными успехами и уже готовил рекомендательное письмо в раввинат, который должен был выдать необходимый сертификат.

 Витя регулярно молился и неукоснительно следовал всем предписаниям Торы, которую читал уже без Люсиной указки. Он пытался уговорить Люсю присоединиться к нему, но как только он заводил об этом речь, она начинала громко кричать, употребляя выражения, несовместные с его национальным достоинством.

Витя стойко перенёс последнюю, самую неприятную процедуру и получил в конце концов необходимый сертификат. Он отметил про себя, что не разделяет причины ликования Люси по поводу достигнутой цели, что мысли его в основном о другом, более для него теперь важном, чем поделиться с ней было небезопасно.

Тем не менее всё что было необходимо для получения наследства было проделано и наконец-то Витя стал обладателем солидного состояния. Они купили двухкомнатную квартиру, где немедленно сделали евроремонт, две машины – себе новую, а дочке подержанную - и съездили в Турцию. Ещё плащ Люсе и выходные туфли, итальянские. Оставшуюся при этом сумму, всё ещё солидную, Витя решил пожертвовать на строительство синагоги в их городе.

Не стоит описывать реакцию Люси на это решение. Сообщу лишь, что большую часть своей жизни Витя проводил не в новой квартире, а по-прежнему в той же перегороженной комнате в коммуналке, которую он предусмотрительно решил не продавать и где он мог делать то, что было теперь главным в его жизни. Он молился в дочкиной комнатке, ему нравилось, что в ней нет окна, и он был рад, что не сломал перегородку. Всё было в этой комнате, как надлежало и как Витя хотел, всё на своём месте: священные книги, ханукия и менора, кидушный бокал…

* * *

Как-то в пятницу, когда Витя готовился к шабату, позвонила дочка. Он всегда очень радовался, когда она звонила.

– Папочка, привет, как дела? Слушай, я тебе не говорила, но мне мой Юрка подарил на день рождения набор для тестирования ДНК, ну, знаешь – там надо в пробирку плюнуть и отослать, а они тебе всё про твоё происхождение расскажут. Так вот, мне сегодня результат пришёл. Не знаю, что это за история про бабушку и её бойфренда, только у меня в роду одни славяне и никаких евреев. Мы так смеялись… зато у меня теперь тачка классная. Ну, всё, пока, тебе уже пора свечи зажигать.

Витя долго сидел, уставившись в одну точку. 

Так, размышлял он, выходит, Роберт прав – Лео Шапиро, видать, действительно спятил на старости лет, так и не сумев зализать свою юношескую рану, и придумал всё это. Неужели?

Или мама ошиблась? – такое ведь тоже может быть.

Тогда получается, думал Витя, всё опять, как и было, и его папа – майор советской армии Николай Фёдорович Павлов, скончавшийся в ещё нестаром возрасте от безнадёжного пьянства, а никакой не Лео Шапиро из Хайфы. Витя посмотрел на семисвечник и горько улыбнулся.

А что, если Лео всё-таки… тогда, значит, Люся. Он взглянул на фотографию дочери на стене и невольно поморщился. Надо бы заказать себе ДНК тест, который ответит на оба вопроса… на один-то точно. 

Витя пошёл на кухню, достал из холодильника бутылку, вернулся и наполнил кидушный бокал почти до краёв. Выпил залпом, закрыл глаза и посидел с минуту. По телу разлилось блаженное тепло и в голове стало яснее. 

– А так ли это важно? – неожиданно для самого себя вслух произнёс Виктор. – Зачем, собственно говоря, мне этот тест?

Зачем, думал Витя, если есть у него теперь эта комнатка без окна со всеми этими важными предметами и жизнь стала не такой глупой и страшной? 

Зачем, если дочка – единственный человек в его жизни, которого он по-настоящему любит, а она его? Зачем?

Витя покачал головой, улыбнулся и стал зажигать свечи.