Встреча в Иерусалиме

Здравствуй новый день, предпоследний день моего пребывания в Израиле. Родственники с утра разошлись по делам, и я оказался предоставлен сам себе. Завтра возвращаюсь домой, и жалко тратить время на бессмысленное сидение перед телевизором. Когда ещё судьба занесёт меня в Иерусалим, да и занесёт ли вообще. Сумеречное февральское утро, небо натянуло над городом полотно из тёмно-серых, низко висящих облаков. Всю неделю моего пребывания в Израиле над невысокими горами ошмётки облаков цеплялись за щетину деревьев на их вершинах. Мелко моросил холодный дождик.

И всё же, несмотря на непогоду, я без колебаний решил напоследок побродить по старому городу. Когда несколько дней назад с экскурсией я прошёлся по его узким, извилистым улочкам, они мне показались очень симпатичными. Вот и потянуло, теперь уже неспешно и самостоятельно, снова там побродить, более обстоятельно посмотреть на достопримечательности. Раньше за многочисленными встречами с родственниками и давними друзьями, в разное время репатриировавшимися в Израиль, мне было не до того. 

Резкий ветер гнал вдоль тротуаров бытовой мусор. Неподалёку от автобусной остановки валялось две – три тушки сломанных зонтов, бессильных против яростных ударов злого, резкого февральского ветра. На головах, проходивших мимо религиозных евреев тускло отсвечивали мокрые полиэтиленовые мешки, в которые они оборачивают свои недешёвые шляпы.

Вскоре подошёл автобус, и вот я уже на площади около Храма Гроба Господня. От неё расходятся в разные стороны узенькие затенённые, кривые улочки, на которых с первых шагов мы попадаем в царство старины, чтобы не сказать - древности. 

Дождливая погода наложила свой отпечаток. Помню, как в предыдущий свой приезд я любовался городом, дома которого были облицованы тёплым иерусалимским камнем. В стоявшие тогда солнечные дни я едва ли не всей кожей ощущал, как этот удивительно светло-жёлтый, почти лучащийся под солнцем камень, впитывает воздушный жар, а к вечеру отдаёт его, возвращая мягкое свечение. Тогда мной овладевало ощущение, что город легко дышит и он вот-вот начнёт приподниматься, словно грудь спокойно спящего человека. Но сейчас, под холодным февральским дождём, этот же камень производил впечатление непроницаемой угрюмости.

В Храм я заходить не стал, ведь буквально два дня назад был внутри с экскурсией. На площади толпилась масса людей, со всех сторон неслась разнообразная речь. Это был настоящий Ноев ковчег. И всё это пёстрое людское множество стремилось попасть внутрь, хотя оказаться там могли только организованные посетители, т. е. группы с экскурсоводами. К Стене Плача тоже не пошёл – меня увлекла проходившая мимо удивительно немногочисленная группа с экскурсоводом, и, когда они свернули в одну из улочек, я пошёл за ними. Вскоре понял, что они направляются к коптской церкви и решил примкнуть к ним –захотелось посмотреть, как там всё устроено.

По словам гида, в до арабском Египте большинство жителей страны были коптами, а сегодня коптами в Египте себя считают лишь около 5% населения. Я вышел из Храма и отправился к еврейскому кварталу. Еврейская община, проживающая здесь, - самая древняя по пребыванию в Иерусалиме. Ведь ни христиане, и уж тем более ни мусульмане, ещё на планете Земля даже не существовали, когда евреи в этих краях уже жили полнокровной жизнью. Еврейский квартал — это узенькие, петляющие улочки, где торгуют пряностями, сувенирами ручной работы - буквально влек меня к себе. Множество магазинчиков и лавочек, всякого рода кафешек.

Яркие краски восточного базара. И теперь, оказавшись там снова, я едва ли не физически ощутил, как интересно гулять в колоритном и привлекательном еврейском квартале. Этому славному ощущению не могла помешать даже непогода, почти над головой плывущие мрачные тучи и мелко моросящий, холодный, неприятный дождик.

Во двориках протекает самая обычная жизнь. Живут семьи, цветы цветут на балконах, белье сушится. Интересно, каково это жить в святом историческом месте? Обычна ли жизнь этих людей, когда ежедневно мимо окон и дверей проходит несколько десятков тысяч туристов и паломников? Внезапно выглянуло солнышко, тучи спрятались за скворечники домов, и в высоком арочном окне одного из них прямо напротив меня вспыхнула восхитительная перекличка красного с солнечно-жёлтым.

С удовольствием сбросил капюшон, сложил зонт, и не покидавшее меня хорошее настроение ещё больше поднялось. Увы, солнышко пробилось ненадолго и дождик время от времени напоминал о себе. Побродив часа два с половиной, я ощутил чувство голода и стал высматривать какую-нибудь кафешку. Долго искать не пришлось - вскоре я увидел неподалеку старый двухэтажный дом мощной каменной кладки, с арочными сводами, тяжёлыми деревянными дверями и совершенно плоской крышей, на первом этаже которого призывно светились окна кафе. Я без колебаний перешёл на противоположную сторону и нырнул внутрь.

Обстановка внутри была самая незатейливая: несколько столиков, два из которых стояли у окна, а из висящих на противоположной стене колонок негромко лилась еврейская музыка. За двумя столиками в глубине зала были посетители, а за одним из столиков у окна, выходящего во дворик, спиной к двери, сидела женщина, а рядом с ней девочка лет семи.

Я прошёл мимо них к другому, стоящему у окна столику, и только отодвинул стул, как совершенно внезапно раздалось то ли вопросительное, то ли утвердительное: «Валера?! Соловейчик!?» Я изумлённо повернулся к женщине – это был её возглас. Она уже стояла и, улыбаясь, протягивала ко мне руки. Я пошёл к ней: «Люся! Вот это встреча»! Не отрывая глаз друг от друга, мы радостно обнялись. Это была Люся Горбатенко, моя бывшая одноклассница, жившая в соседнем подъезде нашего большого дома. Я в неё был тайно влюблён, но так и не решился признаться в своих чувствах. Присмотрелся к ней внимательнее. Люся всегда одевалась так, будто именно сегодня при стечении огромных масс людей её будут чествовать в самом престижном зале города. Идеальная фигура, ухоженное лицо, маникюр. Она выглядела великолепно!

И одета была превосходно, модно. Она всегда говорила очень убедительно, точно, ясно и интересно. Не успели обменяться первыми фразами, как подошла официантка, я потянулся к меню, но Люся остановила: «Ты не знаешь, что здесь заказывать, а я в этом кафе бываю часто. Мы ещё тоже не заказывали, так что доверься мне». Она поговорила с официанткой на иврите - у меня от удивления глаза, вероятно, стали размером с небольшое блюдце. Я спросил Люсю, можно ли заказать коньяк, поддержит ли она меня. Она сделала паузу, подумала, посмотрела на меня исподлобья, потом просто кивнула. Официантка ушла, и вскоре на столе появились какие-то вазочки с зеленью и мелко порезанным чесноком, что-то ещё. Затем принесли источавшее восхитительный аромат горячее. Коньяк, конечно, не забыли. И поплыл вначале спокойный незатейливый разговор – даже не разговор, а обмен воспоминаниями о минувших летах.

Мы говорили обо всем на свете. Вспоминали школьные годы, шутили и смеялись. Я с удовольствием отметил, что в ней не было поэтизирования давнего времени. Она спокойно отзывалась на вновь появлявшиеся темы, и так аппетитно, с таким очевидным удовольствием, прихлёбывала суп, что казалось даже мелкие морщинки у неё на лице, разгладились. Увлёкшись разговором о былом, мы почти не обращали внимания на ребёнка. А девочка сидела, положив подбородок на сложенные вместе ладони и не отрываясь смотрела то на меня, то на бабушку своими внимательными, удивительного цвета почти янтарными глазами.

Рыженькая, конопатенькая девчушка лет семи, всю кожу которой осыпала нежная солнечная крупка. Волосы были того же оттенка, но только ярче, сочнее, колоритнее, и они стремительной волной покрывали большую часть лба, едва не закрывая глаза. Казалось, вся она соткана из смеси светлого мёда и янтаря. Это ощущение дополнялось светло-жёлтым плащом и такого же цвета шапочкой. Такое словно покрытое золотой парчой, светящееся добротой и пониманием дитя. Она буквально тянулась к бабушке своим выразительным лицом, а та, увлёкшись внезапной встречей, казалось, совершенно забыла о её существовании.

Не удивительно, что через некоторое время ребёнок нахохлился; явно обидевшись, она сидела, как птичка на ветке и зябко шмыгала носом. Люся повернулась к малышке и заговорила с ней на иврите. Девочка заулыбалась, расслабилась и стала смотреть на меня с интересом и доброжелательно. Успокоив внучку, она повернулась ко мне и какое-то время молча смотрела на меня, как будто вспоминала, о чём говорила. Люся словно погрузилась внутрь себя и затихла. Она опрокинула в рот янтарного цвета жидкость, выждала несколько секунд, лаская её во рту, проглотила и сказала, совершенно обыденным тоном: «А ведь я тебя очень любила. Помнишь, как на выпускном ты пригласил меня на танец, а в конце вечера робко поцеловал в щеку.

Сердце замирало от счастья, но я так смутилась, что даже не позволила тебе проводить меня домой, о чём впоследствии долго жалела». Вдох застрял в моём горле. Мы много лет жили в одном доме, только в разных подъездах, были одноклассниками. В раннем отрочестве она больше дружила с мальчишками, чем с девчонками. За ней даже закрепилось прозвище – «Швой парень». Она появилась в нашем классе совершенно буднично. На парте возле меня было свободное место, вот её и посадили со мной рядом. Нас многое объединяло, мы были близки по духу, любили литературу, следили за поступлениями в Харьковской художественной галерее.

Помню, как живо мы обсуждали картину Николая Пимоненко «Жертва фатализма». Даже не столько обсуждали, сколько спорили. Мы не пропускали и ни одной новой постановки в нашем оперном театре. Я много занимался спортом, попытался и её увлечь, но спринт Люсе не понравился. Зато увлеклась художественной гимнастикой. Однажды у нас состоялся очень важный, для меня совершенно неожиданный, разговор. Подходил к концу десятый класс, мы возвращались домой после «Князя Игоря», где партию хана Кончака исполнил замечательный болгарский певец Димитр Узунов или после «Травиаты», где партию Виолетты великолепно исполнила недавняя выпускница Харьковской консерватории Валентина Арканова, а партию Альфреда – сам, великий уже тогда, Сергей Лемешев.

Сейчас точно не вспомнить, с какой именно оперы возвращались, да это и не важно. Весь путь домой мы шли пешком, обмениваяcь впечатлениями. И вдруг, уже почти подойдя к подъезду, глядя прямо перед собой, она спросила: «Валера, ты думал о дальнейшей жизни? Я знаю, какой ты выбрал институт. Речь не о том. Что дальше: женишься по любви или на той, которая будет полезна по жизни. Будешь ценить семью или на первом месте будет работа»? Я растерялся, не зная, что сказать, как ответить на такие, для меня абсолютно внезапные вопросы. Собравшись с мыслями, сказал: «Не знаю, как сложится жизнь, но уверен в одном – моей женой будет еврейка».

Люся резко повернулась ко мне: «Почему»? - изумление в её голосе было нескрываемым. - «Тебе это не понять. Для этого нужно быть евреем». Немного помолчав, добавил: «Давай сейчас не будем об этом. Я обязательно тебе всё объясню, только немного позже». После этого мы на каждой нашей встрече говорили о еврействе.

На первой же встрече я прочитал ей главу из поэмы Маргариты Алигер «Победа» и ответ, написанный Ильёй Эренбургом. Мне незадолго до того дали их буквально на час. Запоем прочитал, переписал и, конечно, не мог не выучить. Спустя многие годы мир узнает, что ответ написал не Илья Григорьевич, а Михаил Иосифович Рашкован. Но для нас это не имело значения. «И в чужом жилище руки грея, Я себя осмелилась спросить. Кто же мы такие - мы евреи. Как ты смела это позабыть...».

«На Ваш вопрос ответа не имея, сказал бы я – нам беды суждены. Мы виноваты в том, что мы евреи. Мы виноваты в том, что мы умны...». 

Я рассказывал ей о борьбе с космополитами, о чём она только краем уха что-то слышала, но не более того. Привёл её к расположенной на ул. Пушкинской бывшей хоральной синагоге, когда-то одной из крупнейших в Европе. Её осквернили, разместив в ней непонятно что, а затем передав спортивному обществу «Спартак». И это ещё не худший вариант – ведь могли устроить там склад или пересыльную тюрьму. 

Потом несколько вечеров мы говорили о судьбе Еврейского антифашистского комитета. Люся тогда недоверчиво спросила: 

«Откуда ты всё это знаешь»? Я лишь усмехнулся: «Мы семь лет жили в пролетарском районе на окраине Харькова. Там, когда мне было лет семь, дворовые мальчишки кулаками очень впечатляюще и вполне доходчиво вколачивали в меня понимание того, что я жид, жидяра, жидовская морда. Что я человек второго сорта. Я был изгоем. С тех пор меня очень интересует всё, что касается евреев и еврейства. А о еврейском антифашистском комитете знал от папы, который хорошо знал Переца Маркиша.

Вершина моего отношения к «дружбе народов» - дело еврейских врачей-вредителей, когда нас даже в школе били. Когда со всех сторон только и слышно было, какие евреи мерзавцы, враги народа и страны. Родителей выгнали с работы, мы бедствовали. Мама, опытный врач, с трудом нашла работу на фельдшерском пункте в 150 километрах от Харькова. Тогда субботы были рабочими, и она приезжала к нам поздним субботним вечером, а в воскресенье вечером опять на неделю уезжала. Папа спустя несколько месяцев смог устроиться на завод химреактивов, только потому что там директором был его бывший командир дивизии». 

С каждой новой нашей встречей Люся открывала для себя совершенно новый мир, который её ошарашивал всё больше и больше. 

Время шло, необходимо было готовиться к вступительным экзаменам. Мы стали видеться всё реже, а вскоре папа получил квартиру в заводском доме, и мы переехали в другой район города. 

После успешного поступления мы раза три встретились, и только тогда я ответил на не дававший покоя Люсин вопрос. Перескажу по памяти, но очень близко к сказанному. 

«Я много рассказал тебе о евреях, как им живётся. Теперь ты не можешь не понимать, почему я решил жениться только на еврейке. Я еврей и наверняка ничего не смогу добиться в жизни, не вырасту по работе, буду болтаться в самом низу. В конце концов не еврейке это надоест, придёт разочарование, и, заявив, что я неудачник, она меня бросит. Хорошо ещё, если не назовёт жидом. Еврейка же меня будет понимать, и ничего подобного не произойдёт».

Телефонов тогда практически ни у кого не было, жили мы далеко друг от друга, учились в разных вузах, и наши контакты фактически прервалась.

И вот спустя так много лет сегодня мы встретились. И где – в Израиле. До с их пор не могу понять, почему едва ли не первыми моими словами было совершенно внезапное, непроизвольное признание: 

«Знаешь, Люся, а ведь я был влюблён в тебя в школе. Но боялся признаться. Тогда, на выпускном, когда мы танцевали, я решил, что у меня есть шанс. Но ты убежала от меня».

И тут я услышал встречное, оглушающе неожиданное:

«Ох, если бы ты знал, как я потом ругала себя за это! – торопливой, стремительной скороговоркой ответила она. - Я ведь тоже тебя любила, но очень стеснялась». 

Мы растерянно помолчали, прежде чем я её спросил: «Люсь, как тебя сюда занесло, в гости приехала»?

Ответ был поразительным.

 «В середине первого курса мама спросила меня, почему тебя давно не видно. Я ей рассказала о том, что вы переехали, но главное - рассказала о наших последних встречах. Она очень внимательно меня слушала, а потом я услышала её потрясающее откровение. «Я вышла замуж по любви. Сумасшедшей любви. Родители отговаривали, но я и слушать не хотела. За мной пытался ухаживать спокойный еврейский мальчик с нашего курса, но я его не замечала – голова и сердце были повёрнуты в другую сторону. Мой избранник был высоким, весёлым, остроумным красавцем, все девчонки мне завидовали.

Только недолгим было счастье. Вскоре после свадьбы оказалось, что он, как сейчас говорят, не более чем самовлюблённый нарцисс, способный заниматься только самолюбованием, для которого семья никакой ценности не представляла. Стал выпивать неизвестно с кем, гулять где-то, изменял вначале тайком, а после рождения Алёны, нашей старшенькой, гулял почти не скрываясь. Несколько раз руки распускал. На вас обеих кричал постоянно, а шлёпал вообще с видимым удовольствием, даже поколачивал.

Всё это закончилось, когда он избил Алёнку за то, что она случайно разбила какую-то его побрякушку. Тебе тогда ещё не было трёх лет, ты, конечно, этого не помнишь. Я без колебаний забрала вас и вернулась к родителям. После этого он пару раз приходил, хотел помириться, но во мне всё замёрзло, кроме неприязни, он ничего не вызывал. А вот подружка моя, Ксюша, вышла замуж за Бориса, того еврейского парня, который мне симпатизировал, и счастливо прожила с ним всю жизнь. 

Люсенька, я не хочу, чтобы тебе досталась такая же судьба. Разыщи Валеру, он очень надёжный, семейный, с ним тебе будет спокойно. Он сильный духом, целеустремлённый, твёрдо стоящий на ногах человек».

 «После этого я долго и безуспешно пыталась тебя найти, но всё впустую. Расспрашивала наших общих знакомых Валю Фиделина, Жору Федосеева, Йосю Кулькеса - никто из них ничего о тебе не знал. Ситуация прояснилась, когда в конце третьего курса я совершенно случайно в университетской библиотеке нос к носу столкнулась с Таней Новохатней. Мы проболтали целую пару, и она мне рассказала, что её двоюродный брат учится с тобой на одном потоке и тренируетесь вы вместе у одного тренера. Да и по жизни стали друзьями. Он и рассказал Тане о ваших отношениях, о том, что ты по уши влюбился в девушку из Белоруссии, а уж она - мне. И я перестала тебя искать. Потом вы оба попали на один завод, так что я знаю, что ты женился, что дочка у тебя, что создал ты и возглавил какую-то службу. Словом – пошёл в гору. А помнишь, как боялся, что ничего не добьёшься?». Тут я перебил её: «Я большего сумел достичь, но сейчас об этом не будем. Извини, продолжай, так интересно». 

«Что касается меня, то на последнем курсе я вышла замуж за парня из соседнего дома. Любви не было, но все девчонки выходили, вот и я впряглась в эту телегу. Мы поженились, а через восемь с небольшим лет развелись. Никто не виноват, просто я его не любила. Он хороший друг, товарищ, но на этом брак не держится. Нужна любовь. Нужна такая связь душ, чтобы они тянулись друг к другу, как плюс к минусу в электрофизике. А у нас ничего и похожего не было. Я ни его, ни кого-то другого не любила, потому больше никогда замуж не вышла. Душа моя замёрзла.

Дочери выросли, получили образование, обе вышли замуж, подарили мне внучек. Я помнила мамину науку и твои слова, и сумела наставить своих девчонок на верный путь. Обе вышли замуж за евреев и живут счастливо. Старшая в Германии, младшая здесь, в Хайфе. Я тоже в Хайфе, недалеко от них. Юля работает врачом, а зять воевал, был дважды ранен, в промежутке успел закончить университет, затем была вторая степень, сейчас профессор в университете Вайцмана. А я, когда есть время и желание, беру старшую внучку и показываю ей то Иерусалим, то Тель-Авив, то другие города Израиля – ведь я здесь экскурсоводом стала. Сегодня мне делать было абсолютно нечего, вот взяла Яэль и показала ей Масличную гору». 

Она покрутила в руках пустую рюмку, затем медленно поставила её на стол, посмотрела в окно и подняла на меня глаза: «Смотрю я каким ты стал солидным, возмужавшим, импозантным, а взгляд всё такой же спокойный и сосредоточенный». Она потёрла виски и тихонько произнесла: «Ты прости, но я устала от нашего разговора. Да и голова что-то разболелась. Поганая погода, этот чёртов дождь. Мы явно засиделись, я отняла у тебя столько времени». На прощание мы обнялись, и она прошептала: «Эх, была бы я посмелее тогда, на школьном выпускном, возможно, мы сейчас были бы вместе...». 

За окном стремительно угасал тусклый свет февральского дня и зажглись фонари на столбах.