Печатаем полемическую статью Юрия Кирпичева, рассчитывая на умного читателя. Юрий снова выступает как «ниспровергатель». На этот раз под руку попался Чаадаев, чьи «Философические письма» были первым предвестником появления философской, а затем и революционно-демократической мысли в России. «Я не умею любить свою страну с закрытыми глазами, склоненным лицом и сомкнутыми устами». Можно ли назвать того, кому принадлежит это высказывание, «раболепным»? «жалким»? «трусливым»? Читатели, мы уверены, сами решат, во всем ли прав автор статьи.
Недавно Алексей Арестович заметил, что и Пушкин не был свободен от специфического комплекса величия русского человека, коим поголовно страдают человеки России. Каковой комплекс раз за разом заводил страну в тупик тоталитаризма и противостояния всему миру.
Впрочем, привычный речевой штамп «страдают» в данном случае не годится: россияне отнюдь не страдают, нет, они упоенно восхищаются, причем не только своей великой миссией, но и своим необычайным патриотизмом. То-то там так популярно ныне восклицание Суворова: «Помилуй Бог, мы – русские! Какой восторг!»
Что можно сказать по этому поводу? Многое. Действительно, давно пора убавить пиетет и объективизировать отношение к русской культуре. Благо, Арестович продолжил свою мысль и сказал, что истинно свободных людей, ставящих во главу угла не превосходство русских и великое предназначение России, а будущее всего человечества, можно пересчитать по пальцам. Это Чаадаев, философ Владимир Соловьев и еще несколько космистов.
Гм, Соловьев... Хотя Григорий Сковорода и приходился ему двоюродным прадедом, российская религиозная философия вызывает большой скепсис, поэтому замечу только, что «Теократическую миссию» космист Соловьев возлагал на Россию... Теократия - это, понятно, власть бога, она заключается в «истинной солидарности всех наций и классов», и Чаадаев называл ее совершенным строем. Но Россия как проводник власти бога?! Ну-ну.
Впрочем, бог с ним, с Соловьевым, но как можно зачислять Чаадаева в ряд свободных людей?! Это школьные штампы довлеют: как же, свободолюбец, бичеватель язв отечества. Ах, на него ссылались Пушкин, Герцен, Тютчев, Жуковский, его сравнивали с Паскалем и Ларошфуко! Ах, прототип Чацкого, осмысливал историю родины, сокрушался о ее цивилизационном отставании, видя причину в инертности, недостатке творческого начала и раболепном отношении к власти. Считал своей задачей «изъяснение моральной личности отдельных народов и всего человечества». Друг Пушкина, посвятившего ему знаменитые строки:
Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
О нем А.С. писал: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, а здесь он офицер гусарский». В общем, перекликается с оценкой Арестовича. Но приглядимся к другу Пушкина внимательнее.
Да, его характеристика России похлеще карамзинской: «Иногда кажется, что Россия предназначена только к тому, чтобы показать всему миру, как не надо жить и чего не надо делать». «Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру». «Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера».
Однако в тех же «Философических письмах», где он сие писал и коими известен (и кои мало кто читал...), он восторгается выступлением Николая I в 1830 году в Варшаве перед сеймом, когда царь резко отверг попытки Запада смягчить политику России. Комментируя либерализацию Европы, начавшуюся июльской революцией во Франции, и всеобщее неприятие методов «русского жандарма», он не без подобострастия приветствует разрыв:
«Могучий голос, на этих днях раздавшийся в мире, в особенности послужит и ускорению исполнения судеб наших. Пришедшая в остолбенение и ужас Европа с гневом оттолкнула нас; роковая страница нашей истории, написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава Богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась, в данном случае само Провидение говорило устами монарха».
Экие наглядные исторические параллели! Вполне созвучно нынешним временам, когда нападение России на Украину и разрыв с цивилизованным миром приветствуют новые российские космисты. Но где ж тут вольнодумство?!
Далее. Отмечая, что россияне не принадлежат ни к Западу, ни к Востоку, и не имеют традиций ни того, ни другого, Чаадаев заметил также, что «Россия, не довольствуясь тем, что она как государство входит в состав европейской системы, посягает еще в этой семье цивилизованных народов на звание народа с высшей, против других, цивилизацией … И эти претензии предъявляет уже не одно только правительство, а вся страна целиком».
Двести лет прошло, а звучит злободневно! Провидец? Как бы да, но не только в отношении России он прав, но и своим примером подтвердил правоту. Писано это в тех же «Философических письмах», печатано в 1836 г. в журнале «Телескоп» – и вызвало гнев царя. «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного», ― начертал Николай I на обложке. Прибавив, что «не извинительны ни редактор журнала, ни цензор».
Журнал был закрыт, издатель сослан, цензор уволен. Автора вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что, по распоряжению правительства, он считается сумасшедшим. Каждый день к нему являлся доктор; он считался под домашним арестом и лишь раз в день мог выйти на прогулку. Ежемесячные медицинские освидетельствования отменили лишь через семь лет.
Но не только царь возмущался. «Всё соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». «Это верх безумия… За это сажают в желтый дом» (князь Вяземский). «Чаадаев излил на своё отечество такую ужасную ненависть, которая могла быть внушена ему только адскими силами» (Татищев). «Обожаемую мать обругали, ударили по щеке» (Вигель). Студенты Московского университета выражали попечителю графу Строганову желание «с оружием в руках вступиться за оскорбленную Россию». Даже друг Пушкин откликнулся негативно: «Клянусь вам честью, я не хотел бы иметь другое отечество, ни другую историю, чем те, которые дал нам Бог».
И тут выяснилось, что Чаадаев отнюдь не тот рыцарь без страха и упрека, каким его считали и каким он мнил себя. Гордо возглашавший, что «не отрекается от своих мыслей и готов их подписать кровью», он отрекся сразу же: «Прочтя предписание (о своём сумасшествии), — доносил Бенкендорфу начальник московского корпуса жандармов, — он смутился, чрезвычайно побледнел, слёзы брызнули из глаз, и не мог выговорить ни слова. Наконец, собравшись с силами, трепещущим голосом сказал: «Справедливо, совершенно справедливо!» И тут же назвал свои письма «сумасбродными, скверными»».
Пытаясь оправдаться, он написал «Апологию сумасшедшего» (1837), где был то жалко искателен, то становился на котурны: «Я не умею любить свою страну с закрытыми глазами, склоненным лицом и сомкнутыми устами». Но опубликовать побоялся – в «Современник» рукопись принёс его племянник М.И. Жихарев уже после смерти автора.
В ней Чаадаев превозносил Россию: «Мы призваны… обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. ... Придёт день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу». «…мы призваны решить большую часть проблем социального порядка… ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество». «Россия призвана к необъятному умственному делу: её задача дать в своё время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе».
Он лебезит и раболепствует: «Мы с изумительной быстротой достигли известного уровня цивилизации, которому справедливо удивляется Европа. Наше могущество держит в трепете мир, наша держава занимает пятую часть земного шара, но всем этим, надо сознаться, мы обязаны только энергичной воле наших государей, которой содействовали физические условия страны, обитаемой нами. Обделанные, отлитые, созданные нашими властителями и нашим климатом, только в силу покорности стали мы великим народом».
Обделанные нашими властителями. В силу покорности... Н-дас, большой вольнодумец. Космист!
И что важно в контексте противостояния Украины и путинской России: у Чаадаева в исторической картине отечества напрочь отсутствует память о жизнерадостной, креативной, динамичной, открытой всему миру и тесно с ним связанной Руси Киевской!
«У каждого народа бывает ... эпоха сильных ощущений, широких замыслов, великих страстей народных. ... У нас ничего этого нет. Сначала – дикое варварство, потом грубое невежество, затем свирепое и унизительное чужеземное владычество, дух которого позднее унаследовала наша национальная власть, – такова печальная история нашей юности. ... Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была заполнена тусклым и мрачным существованием, лишенным силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. ... Окиньте взглядом все прожитые нами века, все занимаемое нами пространство, – вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного почтенного памятника, который властно говорил бы вам о прошлом, который воссоздавал бы его пред вами живо и картинно. Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя». «В крови у нас есть нечто, отвергающее всякий настоящий прогресс».
И это писано в стране, созданной блистательной Киевской Русью! Чаадаев умалчивает или и впрямь не знает об этой бурной, яркой и многообещающей настоящей Руси, которая зажгла маяк цивилизации на просторах Восточной Европы и тесно была связана с Европой западной?
И последнее о жалком басманном Периклесе: через год надзор сняли под условием «не сметь ничего писать». И он не смел. Прожил ещё двадцать лет в молчании, под насмешки общества: «плешивый лжепророк», «дамский философ», «старых барынь духовник, маленький аббатик». В молчании и страхе. Когда Герцен упомянул о нём в книге «О развитии революционных идей в России» (Париж, 1851), Чаадаев сильно испугался и написал по начальству унизительное оправдание, называя сочувственный отзыв Герцена «наглой клеветой».
Как видим, и Пушкин ошибался (Чаадаев отнюдь не мечтал о разрушеньи самовластья), и Арестович напрасно привел трусоватого будуарного философа в качестве высшего образца русского космизма. Или въедливо иронизировал?
Комментарии
Очень поверхностная статья.
Очень поверхностная статья. Таким методом можно ославить и Пушкина царским холуём. А в истории "бурной, яркой и многообещающей, настоящей", по характеристике автора, Руси, т.е. Киевской Руси, было не меньше гнусностей, крови и преступлений, чем в истории Руси Московской (достаточно проштудировать первые тома Истории России с древнейших времен С.М. Соловьева). А правоту Чаадаева подтвердил один из самых трезвых и сильных русских умов XX века, великий физиолог И.П. Павлов, в публично прочитанной им в 1918 г. лекции "Об уме вообще и русском уме в частности" сказавший о русском народе:"...если целый народ, в своей главной низшей массе недавно отошедший от рабского состояния, а в интеллигентских слоях бОльшей частью лишь заимствовавший чужую культуру, народ в целом относительно мало давший своего в общей культуре и науке, - если такой народ вообразит себя вождем человечества (...), то мы стоим перед прискорбными, роковыми событиями".
Добавить комментарий