Микророманы

Сыновья

То был диалог двух уже немолодых мужчин. 

– Ты и твои друзья из гёзов все говорите о каких-то зверствах испанцев во Фландрии. Какая ерунда! Неужто вы сами в это верите?

– Ты хочешь сказать, что не было ни Карла, ни Филиппа, ни герцога Альбы, ни инквизиторов, пытавших и тысячами отправлявших на костер?

– О чем ты говоришь! Эти слухи распускают те, кто хотят опорочить нашего милосерднейшего из королей Филиппа Второго. Фландрия при нем буквально расцвела. А если и пришлось казнить нескольких злостных еретиков, так ведь они сами поставили себя вне закона.

– А дети и внуки несчастных? Те, кто уцелел. Они ведь еще живы и могут рассказать, как все было.

– Ах, Тиль. Сколько живу, никогда не встречал никого из них. Потому что их просто нет. Все эти страшилки от начала до конца выдуманы последователями графа Эгмонта, врагами нашего государства.

– Но пепел Клааса стучит в мое сердце. 

– А вот в мое сердце ничто не стучит. 

– Это понятно. Ведь я - сын Клааса, а ты - сын Рыбника. 

(Если кто не помнит: Рыбник донес на Клааса, и того отправили на костер за ересь).

Уважуха

Павел Иваныч Синебородов убил одну за другой трех жен. После третьего убийства его повязали. Взяли тепленьким. Провели следствие. Стали судить.

Все доказательства - налицо. Да, убил. Но адвокат представил суду серьезные смягчающие обстоятельства. Выяснилось, что Павел Иваныч обладал безупречным вкусом, и даже цвет носков у него всегда соответствовал цвету костюма. А о галстуке уж и говорить нечего.

Задумались присяжные. С одной стороны, нельзя не признать: преступление имело место. А с другой стороны, нельзя не согласиться: носки всегда были в тон костюму.

А адвокат все больше расходится. Нельзя - говорит - подходить к проблеме односторонне. Необходимо - говорит - рассмотреть все аспекты личности обвиняемого. И тут же представил свидетеля, который поклялся, что сам видел, как Павел Иваныч собственноручно кормил белочку. 

Умилились присяжные. А адвокат дальше старается. В таком серьезном случае нельзя, мол, опираться на обычную житейскую логику да здравый смысл. Тут нужен научный подход. Ну, присяжные - люди простые, в науках не слишком сведущи. Опять задумались. А может, с научной точки зрения никакой Синебородов не убийца, а наоборот, благодетель? Убитые жены тоже небось не херувимши были. Поди докажи теперь, что их гибель не принесла пользы родине и государству.

- Историческими категориями мыслить надо, - говорит адвокат...

Подумали-подумали присяжные да и постановили: не виновен.

И продолжал Павел Иваныч жить в почете и уважении. Соседи и знакомые любезно с ним раскланивались, а упоминая его имя, возносили очи горе: "Вот ты бы так смог?.. И я бы не смог..." И повторяли меж собой: "Какая глыба! Какой матерый человечище!"

Любовь материнская и любовь свекровья

У одного моего друга есть мать, женщина очень преклонных лет, но, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Как многие свекрови, она сильно не любит Люсю, жену своего сына. А надо сказать, что сын ее в своей жене души не чает и живет в благополучном браке уже ровно сорок лет.

И вот случается несчастье. У Люси обнаруживают тяжелую и агрессивную форму рака, пытаются спасти, но безуспешно, и эта еще не старая и красивая женщина умирает на операционном столе. Сын звонит матери, чтобы сообщить печальную весть.

– Мама, Люся умерла...

– Выражаю тебе свое соболезнование, - сухо говорит мать. - Будешь в магазине – купи мне сметаны. И не той, что в прошлый раз, не десятипроцентной. Бери только семнадцатипроцентную.

– Мама, ты меня, наверно, не поняла, - говорит ошеломленный сын. - Люся умерла.

– Но я же выразила тебе соболезнование. Чего ты еще от меня хочешь? Так ты понял про сметану?..

Пробуждение

Он очнулся и понял, что с ним случился тяжелый обморок.

Рядом была женщина.

– Ты кто?

– А разве ты меня не видишь?

– А что ты здесь делаешь?

– Я пришла к тебе.

– Я стар. Мне не нужна женщина.

– Откуда ты - знаешь, что тебе нужно?

– А кто знает?

– Я знаю. Я мудрее.

– Но я хочу быть один.

– Ты думаешь, что я отдам тебя твоему одиночеству или - не дай бог - другой женщине?

Он встал и подошел к ней... 

Тринадцать тысяч

Снилось... Начинает смеркаться. Я иду по обдуваемой ветром дороге через темные весенние поля с полянками подтаявшего снега. Идти мне легко, словно и нет податливой грязи под ногами.

Кажется, я узнаю эту дорогу. Вологодчина, пятикилометровый путь из несуществующей ныне деревеньки Колоколово в районный центр Молочное. К середине лета встанет с обеих строн плотное воинство ржи. Много лет назад, когда мы резвились здесь всею семьей, высоченные колосья скрывали не только моих детей, но и меня самого.

Я перевожу глаза с серого неба на обочину. Что это? По обе стороны землю покрывает плотная темно-зеленая полоса шириною около двух метров. Так лежат валки во время уборки урожая. Но эти полосы на них совсем не похожи. Дорога превращается в канаву с низкими бортиками.

Вглядываюсь... Эта зеленоватая масса по обочинам – не сплошная. Она составлена из человеческих тел в камуфляже, плотно уложенных друг к другу, головами к дороге. И по одну сторону, и по другую. Я не вижу, где заканчивается это страшное покрытие, и не могу оторвать взгляда от зеленых кителей с узорными пятнами светлых листьев. Словно аккуратные кроны уложенных рядком деревьев. Не вижу их лиц, только головы, в касках и без, короткие бесцветные волосы, слегка раздвинутые ноги.

Прохожу километр за километром, а шеренги мертвецов не редеют и не прерываются. Вот и пятый километр пройден. Закончилась дорога смерти. На окраине поселка, как и встарь, слышен грустный тягучий голос баяна, играющего «На сопках Манчжурии». «Спите, бойцы, спите спокойным сном...» 

P.S. Каждый день эта дорога удлиняется на сотню метров.