«Где рок-опера про наших Робин Гудов?»
Казалось бы, какое дело простым советским гражданам, до какого-то там Хоакина Мурьете, который, якобы, был разбойником эпохи золотой лихорадки в Калифорнии. Где Калифорния и где мы советские люди? Хоакин этакий - чилийский Робин Гуд, наводивший ужас на местное население и прозванный «духом Соноры». У нас на Руси своих Робинов хватало.
-Каких?- спросите вы.
-Ну, Стенька Разин - раз, Емельян Пугачев - два. Хоакина все же поймали и, уже мертвому, отрубили голову. Ну а Емельяну не только отрубили голову еще живому, а вообще четвертовали. Считалось, что душа четвертованного человека не сможет воскреснуть даже после Страшного Суда. Обычный порядок четвертования на Руси был таков: обреченному на казнь топором отрубали поочередно ноги, руки, а в конце – голову. Так казнили и Степана Разина. Вот вам и УЖАС. Голову Емельяна Пугачева выставили на лобном месте у московского Кремля, и простой люд смотрел и обливался слезами.
Голову Хоакина выставили в балаганах, развешивая плакаты с ее изображением и призывом больше не бояться Мурьету.
«Просим милости мадамы с джентльменами,
Двадцать центов - и уйдете обалделыми!
Заходите, кто любитель небывалого:
Голова Мурьеты и рука Трехпалого.
Забияки, у которых руки чешутся,
На трехпалого посмотрят и потешатся.
Познакомьтесь, братцы, с головой заезжею,
Не известно, сколько ждать, придется свежую.
После нас вы жизнь увидите по-новому.
Головастые, просим в гости к безголовому!»
(здесь и далее в переводе Павла Грушко)
Ну и что? Народ «слыхом не слыхивал» про Хоакина.
Где рок-опера про наших Робин Гудов? Нет? А про чилийского есть.
«Театрал Пашка»
3 курс МВТУ, осень 1979 г.
Пашка, мой друг и земляк, пристрастился в Москве к театру. С чего это вдруг? Или с какого перепугу? Он сам из небольшого удмуртского городка, где кроме народного театра, других-то нет. Известно, что любовь к театру прививается с детства. Ну, это, наверное, для больших городов, где есть кукольные театры для малышни и театры юного зрителя для подростков. А у Пашки город маленький, да к тому же еще и закрытый. Как это? А вот так. В СССР таких городов было много, их даже на карте географической не найдешь. Как говорится, «меньше знаешь, крепче спишь». И чтобы крепче спать, Пашка о своем городе особо не распространялся. Купеческий городишко до революции был, говорил он.
«Сколько листьев, чтоб выжить, платят зиме деревья?
- Мне бы только, чтоб дети не погибали во
чреве...
Стоит ли жить, когда что-то еще не родилось?
- Мне бы только, чтоб жизни смерть моя
пригодилась...»
Я стоял у окна и смотрел на осенний лист, он был весь разноцветный, какого цвета в нем было больше, красного или желтого, понять было невозможно, но зеленого точно не было. Зеленый цвет умирал с приходом осени. Лист, видимо, только-только оторвался от дерева и, прощаясь с ним навсегда, летел молчаливо мимо нашего окна, пока налетевший сильный ветер не закружил его, подняв выше дерева, на котором он недавно еще беззаботно болтался, радуясь жизни и болтая с такими же листьями, как он.
Вот и мы с Пашкой, как этот лист, оторвались от дома и теперь тоже несемся, кружимся в вихре московской жизни, к которой мы уже привыкли и не мыслим себя без нее. Я отошел от окна и посмотрел на Пашку. Пашка лежал на кровати, держа перед собой книгу, и читал: «Вход в первый и самый древний театр, родившийся в VI веке до н.э. в Древней Греции, был абсолютно бесплатным. Потому что затраты на публичные зрелища делились между богатыми гражданами Афин (хорегами) и кассой зрелищ (кассой теорикон), а она, в свою очередь, пополнялась за счет доходов со штрафов, священных земель, даров и пожертвований. Как свидетельствуют некоторые источники, билетов в привычном смысле слова, то есть из бумаги, во времена античного театра не было. Вместо них гражданам, пришедшим в театр, выдавали жетоны продолговатой или кубической формы, так называемые тессеры, из обычной или слоновой кости, стекла, глины или даже мрамора. И вот на них уже были указаны сектора».
Пашка закрыл глаза и представил себя, как он с хорегами сидит и смотрит спектакль в Эпидавре, в древнегреческом театре, построенном между 340 и 330 годами до нашей эры, где 14 тысяч зрителей заполняли все 50 рядов. Ряды с мраморными складками круто убегают вверх, и публика в хитонах и туниках чинно проходит к своим местам, рассаживается прямо на камнях, прогретых за день…И Пашка среди них, в своих «трениках с пузырями на коленях». Сейчас пузыри бахнут - и все 14 тысяч зрителей посмотрят на него.
-Паша, что читаешь?- спросил я его.
-Да вот Вадик Поколодин - наш заядлый театрал, интересную книжку подогнал про то, как театры возникли. Оказывается, в древней Греции спектакли были бесплатные. Я бы каждый день ходил на них.
-Паша, ты бы лучше каждый день на лекции ходил. Скоро наш замдекана дядя Миша Козин посмотрит журнал посещаемости лекций - и тебе трындец.
-Жень, не дрейфь, я со старостой группы договорился. У меня пропусков лекций нет, семинары я исправно посещаю, домашние задания сдаю в срок. Какие ко мне могут быть претензии со стороны замдека?
-У замдека , может, претензий нет, а вот старосте группы какой резон тебя прикрывать?
-А я ему иногда билеты подгоняю в театр на хорошие спектакли. И ты знаешь, он их берет, - спокойно ответил Пашка.
«И началась движуха…»
А в коридоре началась какая-то движуха, я подумал, что это незапланированный спектакль с участием студентов МВТУ, и стал, как хорек или как другой зверек, прислушиваться к разговору:
-У нас сколько бойцов сегодня на ломку в «Ленком» в ночь пойдет?
-Ну, пока набралось только 30 человек, 20 с Измайлова и 10 человек с «Десятой общаги» - батарейщики подтянутся.
-Мало! Мало, блин! Как говорится, батарея просит огня, а я прошу людей. Маевцы (студенты МАИ) нас враз сомнут, ты знаешь, сколько у них людей на ломку придет? Человек сто минимум. Вот тебе да ну – «в бараний рог согну!» Спектакли уж больно классные будут разыгрываться. Билетов через кассу мало «выкинут», и нам может достаться только «фиг с маслом».
-Пашка, твои корифаны на «лом собираются», - сообщил я ему.
Пашка перестал читать книгу, босиком выбежал в коридор с вопросом:
-На какие спектакли, мужики, «ломаться будем»?
-«Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», - ответили ему корифаны.
-Нам звезда, маевцам смерть!- сострил Пашка.
-Ну, тогда собирайся на лом! Оденься попроще и потеплее.
-Если все будет спокойно, то мы переночуем в подъезде, в тепле,- это сказал, видимо, бригадир, которого Пашка в нашей общаге видел впервые. Окрыленный, он вернулся в комнату и радостно сообщил нам:
-Иду «на лом», пожелайте мне удачи!
«Марк Захаров и его спектакль»
«Ты моя надежда,
Ты моя звезда,
На устах горячих талая вода…»
В начале семидесятых годов Марк Захаров возглавил московский «Ленком», который находился в кризисе. И, чтобы возродить его былую славу, был необходим яркий современный спектакль. ЦК ВЛКСМ давно рекомендовал «скандальному» режиссеру «Ленкома» Марку Захарову поставить идейно боевой спектакль и посоветовал ему обратить внимание на чилийскую поэму Пабло Неруды, тем более, что события, связанные с фашистским путчем в Чили, когда к власти в 1973 году пришел Пиночет, были тогда актуальны и вызвали бурную реакцию в Советском Союзе и даже в мире. Захарову идея показалась интересной, а других вариантов у него просто не было. Однако реализовать эту идею было достаточно сложно. Дело в том, что в самом произведении Неруды Мурьета как таковой просто отсутствует - о его трагической судьбе рассказывает хор. И тут Павел Грушко - поэт и переводчик, написал пьесу по мотивам так называемой «повстанческой оратории» чилийского поэта Пабло Неруды – «Сияние и смерть Хоакина Мурьеты, чилийского разбойника, убитого в Калифорнии 23 июля 1853 года».. В основу рок-оперы была положена история о том, как Хоакин стал мстить за надругательство над своей беременной женой и ее убийство и, действительно, превратился в бандита.
Рок – оперу разрешали, потом снова запрещали. Выбрасывали песни, а то и целые сцены. Алексей Рыбников считает, что тогда, в 1976-м, ему помогли выстоять и не сломаться уроки его учителя композитора Арама Хачатуряна. Арам Ильич всегда придерживался такой точки зрения, что можно писать как угодно, играть как угодно, хоть носом, хоть другой частью тела, лишь бы это было талантливо, ярко, заразительно и публика на это реагировала. Это для него было главным. К сожалению, Арам Ильич не был на спектакле, не видел его, потому что это было за год до его кончины. Композитор Алексей Рыбников вспоминал: «Явочным порядком поставили в известность управление культуры: приходите смотреть, мы поставили политический спектакль по Пабло Неруде, посвященный революции в Чили. Придя на «комсомольский» спектакль, бюрократы увидели безобразие, совершенно не вписывающееся ни в какие рамки начала 76-го года: полуголые девицы скачут под ритмы рока... Запретили сразу же. Им предложили: давайте повесим над сценой большой портрет Пабло Неруды, прочитаем политические стихи... Со всех сторон начали обкладывать их такими «подушками» и «стелить соломку». Спектакль калечили и калечили, но так, чтобы основной накал оставался. Одиннадцать раз «это» не принималось. Наконец, было получено разрешение, сыграть премьеру».
Портрет Неруды на сцене так и не появился. Но из большого полотнища был сооружён парусный корабль, одновременно служивший и огромным экраном, на котором проецировались слайды гравюр Хосе Гваделупе Посадо и фотографии Калифорнии девятнадцатого века. За музыкальную часть «отвечал» ВИА «Аракс», в котором тогда играли и пели Вадим Голутвин, Сергей Беликов, Сергей Рудницкий и Анатолий Абрамов. Главные роли исполнили Александр Абдулов (Хоакино), Любовь Матюшина (Тереса) и Николай Караченцов (Смерть и Глава Рейнджеров). Впрочем, получилось всё далеко не сразу. Актёры Ленкома с трудом осваивали вокал. Алексей Рыбников до сих пор с ужасом вспоминает первый показ музыкального материала Марку Захарову: «На первом показе ребята растерялись и не знали, что делать. И мне пришлось взять микрофон и допевать, чтобы у М. Захарова сложилось какое-то связное впечатление о том, что происходит. Хотя ощущение того, что всё это ужасно, меня не покидало. Я думал, что после этого точно ничего из этого не получится. Но оказалось, что из зала было виднее, что это всё-таки было интересно».
В случае провала на сцене «Ленкома» этой рок-оперы, театр просто разорвали бы на части. К счастью, был успех! Огромный успех! Аншлаги – каждый день. Билеты стоили во много раз дороже, чем на «обычные» спектакли, и, конечно же, купить их можно было только с рук. Желающих попасть на «Звезду и Смерть» было так много, что Ленком охраняла конная милиция. Рок-опера «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты» шла в «Ленкоме» с неизменными аншлагами 18 лет до середины 90-х годов.
«Будет заваруха, это уж поверьте...»
Каждая продажа билетов на декаду превращалась в тщательно планируемую операцию по защите «своего» театра от возможных посягательств со стороны других ВУЗов. Первую группу составляли дежурные, которые уже накануне начинали вести списки и менялись в течение дня. Другая часть выходила «в ночное», то есть проводила около театра всю ночь, при этом менялись дежурные у заветного входа, а остальные спали в близлежащих подъездах. Был таковой и у «ломщиков МВТУ», он находился в жилом доме, напротив «Ленкома». И студенты Бауманки сами установили в нем замок и раздали ключи жильцам дома. Порядок в подъезде был «железный», и жильцы дома с пониманием относились к тому, что ночью в их подъезде будут ночевать студенты, но не местные алкаши. Обычно двух групп хватало, но если были «знаковые» спектакли, типа «Тиль», «Вор» или «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», то резко возрастала угроза нападения со стороны студентов других ВУЗов, в связи с чем на усиление с первыми поездами метро прибывала группа «сдерживания». Всего могло набраться до сотни «бойцов», которые выстраивали целые линии обороны. Случались и схватки, во время которых действовал своеобразный «кодекс чести»: запрещались удары, использование предметов, срывание одежды и т.д., разрешалось вытеснение и вырывание из рядов. Этакая русская «стенка на стенку» с призами в виде театральных билетов; кстати, никаких кровавых повреждений никто не получал.
«...И ночь свои бледные вина/ в безмолвии сонном/ струит на деревья/ в студёном просторе пустынном...»
В общагу Пашка вернулся «с театральной ломки» под утро, мы еще с Шуриком спали младенческим сном, но я левым глазом и правым ухом контролировал ситуацию в комнате. Пашка устало сел за стол, и я смог разглядеть его небритое лицо с тяжелыми от бессонной ночи глазами и
полуоторванный рукав его серой телогрейки, в которой он был на картошке. Он взял со стола алюминиевый чайник, мирно дремавший после вчерашнего затяжного чаепития с бубликами и вареньем. Пашка так приложился своими тощими губами к его носику, начав жадно пить, что оторвать его от носика – никто не мог. Пашка вернулся как будто с войны, ему не хватало только орденов и нагана. Если бы за «ломку» давали ордена, то у Пашки бы вся грудь была в орденах: «За взятие Большого», «За взятие Ленкома», «За взятие Таганки», считай, полный кавалер всех «театральных ломок». Вот и в этот раз он вернулся с «ломки» в «Ленкоме», куда мы его вчера, как на войну, проводили - стоять за билетами вместе с группой таких же театралов из нашей лефортовской общаги. Он с ребятами отстоял свое за легендарный спектакль «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», на который мечтали попасть многие, в том числе и я. Мы лишь мечтали, ну а московский театральный бомонд посмотрел его уже в мае 1976 года.
-Ну что, Пашка, достались вам билеты в «Ленком»?- тихо спросил я, чтобы не будить Шурика, который спал как младенец, под барабанные дроби дождя. Я знал, что главное - не будить в Пашке «зверя», иначе билетов от него не получить.
-Да, я лично отхватил шесть билетов на три спектакля, в одном из них в «Воре» будет играть Евгений Леонов, в другом - Александр Збруев, - устало ответил Пашка, снимая с себя «полуживую» мокрую телогрейку.
-А Збруев, он кто? Что-то я не знаю такого артиста, - спросил я скромно.
-Фильм «Большая перемена» смотрел? Он там веселого Ганжу играл,- ответил Пашка.
-А-а вспомнил, Семен Семеныч.
-Да не Семен Семеныч он, а Александр…, блин, отчество его забыл, - и Пашка замолчал, видимо, ушел мыслями в свой театральный мир.
-Паша, а третий-то спектакль какой?- заискивающе спросил я.
Он очнулся, вышел из того мира, где ему, видимо, было хорошо, и сказал:
-На рок-оперу «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты».
-Да ну - уу?
- Баранки гну!- и он достал из джинсов билеты на рок-оперу. Меня охватило какое-то странное волнение, возможно, по старой дружбе я попаду на этот легендарный спектакль.
-Что, Пашка, спать хочешь?- зачем-то спросил я его, видя, что он зевает как бегемот. Пашка закрыл рот и стал громко и затяжно чихать на всю комнату и на нас тоже.
-Что, простыл?- опять я его спросил, видя, как он наматывает сопли на кулак, больше спрашивать его было не о чем.
-Похоже того, только не пойму, то ли на картошке я простыл, то ли вчера на «ломке». Сидели-то мы всю ночь в каком-то подъезде, рядом с театром, холодно там было, водку никто не взял для согреву, а надо было, - поддержал разговор Пашка.
Он раздобрел и стал рассказывать про вчерашнюю «ломку», видимо, ему надо было выговориться после бессонной ночи.
Вы, наверное, хотите узнать, дал ли мне билет Пашка на спектакль «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты»? Да, продал по нормальной цене, но это уже другая история. А я понял, что Пашка не театр любил, а любил ходить с пацанами на театральные ломки», от которых он получал адреналин.
Не понимаю, почему такой гениальный спектакль с «Араксом» не дожил до наших дней.
Как бы ни ругали такие проекты, всё равно это смелые шаги наперекор той системе, которая существовала в то время в Советском Союзе. Хоть так, через не могу, через патриотизм и легенды, и опять же западных героев и героинь, таких как Орфей и Эвридика, мы смотрели спектакли «Звезда и смерть Хоакины Мурьеты», «Юнону и Авось». И знаете, получилось не слабо. Тексты - бомба, про музыку вообще молчу со снятой шляпой. «Звезда и Смерть...» и «Юнона и Авось» - две жемчужины в сокровищнице нашей современной музыки! «Аракс» поразил! Это было так непривычно: рок-группа играет вживую на сцене во время спектакля. Вот так, благодаря Пашкиной «ломке» я попал на потрясающий спектакль.
Добавить комментарий