Cтоящий за конторкой человек быстро водит пером. Сама его наружность властно врезается в память: умное волевое лицо, лысый череп, худая шея аскета, выдающиеся скулы, сильно выраженные надбровные дуги, глубоко посаженные миндалевидные глаза. Человек этот – потомок португальских марранов, доктор Антонио Нуньес Рибейро Санчес (1699 – 1783), определившийся недавно на русскую службу. А пишет он трактат о преследованиях евреев в Португалии и Испании.
Здесь, в холодной Московии, доктор сделал завидную карьеру: поговаривают, что скоро его назначат лейб-медиком самой императрицы. Но хотя русская Фортуна и благоволит к Санчесу, инстинктивное чувство подсказывает еврею: все до поры, до времени, монаршая милость может в одночасье смениться гонениями и опалой. Потому и в пору благополучия он не перестает думать о злоключениях своих соплеменников, и эта глубоко выстраданная, личная для него проблема никогда не теряет своей болезненной остроты. Вот он остановился, отложил перо и отдался воспоминаниям...
Вспомнилось ему, быть может, как он бежал из Португалии, которая отторгла его как чужака. В начале XVIII века то была страна, где бесчинствовала инквизиция: не сыном, а недостойным пасынком был он для власть имущих, повинный лишь в том, что родился евреем. Неистовые ревнители веры Христовой вели против марранов яростную кампанию, жестокость которой постоянно нарастала. Несчастных за одно подозрение в тайном иудействе преследовали в городах и деревнях, в лесах и горах, и, казалось, земля горит под их ногами. Запылали и костры – печально знаменитые аутодафе, в которых гибли тысячи. И многие умирали с иудейской молитвой на устах.
Антонио с детства внушали: он, как изгой в этом ощетинившемся мире, должен быть лучше, образованнее, талантливее других. И эта извечная еврейская жажда знаний, стремление к внутреннему совершенству овладели им сызмальства.
Он пошел по стопам своего дяди, Диего Нуньеса, – известного лиссабонского эскулапа, который и привил отроку интерес к медицине. Семнадцати лет Санчес отправляется в г. Коимбра, где учится в университете изящных искусств. Затем, с 1721 года, углубленно изучает медицину в Саламанке. В 1724 году он получает, наконец, диплом доктора и начинает свою врачебную практику в г. Бонавенти. Там он пишет свой первый ученый труд о свойствах целебных вод.
В 1726 году Атонио бежит из страны в Туманный Альбион. Некоторые историки утверждают, что побег этот был связан с опасным положением евреев в Португалии. Но очевидно и то, что его влекла и неукротимая страсть к знаниям, которые он мог обрести только в странах с передовой медицинской наукой.
В Англии Антонио усиленно штудировал столь необходимые лекарю естественные дисциплины. Он свел здесь знакомство с местными евреями (называют, в частности, имя доктора Якоба Де Кастро Сарменто), был тайно обращен в иудаизм и сделал обрезание. Впрочем, он никак не афишировал свое иудейство, на которое тогда косо смотрели даже в “просвещенных” cтранах. Далее путь нашего героя лежал во Францию, где в университетах и больницах он жадно постигал науку врачевания.
Одно событие кардинально изменило жизнь Санчеса: в 1727 году он познакомился с сочинениями великого нидерландского врача, ботаника и химика Германа Бургаве (1668-1738), основателя лейденской медицинской школы. Бургаве первым применил к медицине идеи эпохи Возрождения и вывел ее из области схоластического средневекового мудрствования, пытаясь связать основы анатомии и физиологии с практическим опытом. К нему-то и устремился Антонио, и через три года был назван одним из лучших учеников знаменитого голландца. Потому, когда в 1730 году русское правительство обратилось к Бургаве с просьбой рекомендовать ему ученого-медика для важной врачебной должности в России, он указал на Санчеса как на достойнейшего кандидата.
В Петербург наш герой прибыл в 1731 году и служил на благо России свыше шестнадцати лет. Обучал медицине русских фельдшеров, повитух и фармацевтов в Москве. Затем определился в военное ведомство и “не малое время находился при войсках, с которыми неоднократно бывал в походах”. Позже перебрался в Северную Пальмиру, где практиковал при Сухопутном шляхетном кадетском корпусе. Талант и мастерство доктора Санчеса обратили на себя внимание самой императрицы, которая призвала его ко двору и сделала своим лейб-медиком. Он часто пользовал Анну Иоанновну, особенно во время ее обострившейся мочекаменной болезни.
Официально числясь католиком, он, казалось, должен был быть спокоен за свою судьбу во время гонений на еврейство в России. Но он, тайный иудей, не мог не содрогнуться, когда в 1738 году грянул процесс над евреем Борухом Лейбовым и обращенным им в иудаизм капитаном Александром Возницыным. Следствие вел начальник Tайной канцелярии А. И. Ушаков – человек со зловещим лицом, чем-то смахивавший на великого инквизитора. И приговор вынесли поистине инквизиторский: Лейбова и Возницына “казнить смертию и сжечь!” Аутодафе над ними произошло в Петербурге, на углу Невского и Большой Морской, при большом стечении народа. Хотя Санчеса прямо не коснулась чаша сия, событие это отозвалось болью в его сердце, как и в сердцах всех евреев империи. В их числе был и его друг, шут императрицы Ян Лакоста, тоже потомок португальских марранов.
Санчесу время от времени напоминали о его еврейском происхождении. Писатель В. С. Пикуль в книге “Слово и дело” весьма натурально показывает юдофобию русской императрицы. Санчеса она называет не иначе как “христопродавцем”. “Ну, жид! – сказала ему Анна Иоанновна, до подбородка одеяло на себя натягивая. – Смотри мое величество...Но одеяла снять не давала: - Ты так меня...сквозь одеяло смотри...Твое счастье, что я больна лежу. А то бы показала тебе...Пиши рецепт, гугнявец такой!...Чтобы я, самодержица всероссийская, тебе жопу свою показывала? Да лучше я умру пусть, но не унижусь!” Униженным, однако, предстает здесь лейб-медик. И едва ли случайно, что в декабре 1740 года он, сказавшись больным, не присутствовал на похоронах этой самодержицы.
Кратковременное правление регентши Анны Леопольдовны при младенце-императоре Иоанне Антоновиче было звездным часом карьеры Санчеса. В ноябре 1740 года его назначают гоф-медиком с жалованием в три тысячи рублей. Правительница настолько уверовала в чудесного доктора, что доверила ему свое августейшее чадо и посылала к нему на утверждение все рецепты, выписанные другими врачами.
И вступившая на престол Елизавета Петровна, к евреям явно не расположенная, поначалу Антонио Диего не преследовала. Тем более, что доктор был весьма полезен: в 1744 году он излечил опасно больную плевритом невесту великого князя Петра Федоровича, будущую императрицу Екатерину II.
Когда Санчес из-за болезни глаз подал в отставку, его проводили из России во Францию с большими почестями, дали весьма лестный атттестат за монаршей подписью и назначили пенсион в 200 рублей в год. Он был также избран почетным членом Петербургской Академии наук.
Перед отъездом Санчеса Академия приобрела у него его книжное собрание: более 700 томов – они и поныне хранятся в Библиотеке Российской Академии наук (Петербург). Состав коллекции свидетельствует о широте интересов доктора. Достаточно сказать, что здесь содержатся издания на латинском, французском, английском, итальянском, испанском и португальском языках. Большинство экземпляров снабжено владельческими надписями, маргиналиями и памятными записями. Детальное изучение коллекции Санчеса еще ждет своего исследователя, оно могло бы приоткрыть творческую лабораторию этого выдающегося ученого.
Слава о Санчесе облетела всю Европу. Парижская Академия наук избрала его своим действительным членом. Выполнял он и поручения петербургских академиков: вел, в частности, переговоры о поступлении на русскую службу видных ученых-иностранцев. Тем неожиданнее стал для него полученный из России указ Елизаветы Петровны от 10 ноября 1748 года о том, чтобы Санчеса “из академических почетных членов выключить и пенсии ему с сего числа не производить”. Лишившись ученого звания и важного источника существования, недоуменный доктор пишет президенту Петербургской Академии К. Г. Разумовскому покаянное письмо. Полагая, что опала постигла его из-за политической неблагонадежности, и, припоминая случай, который мог подать повод к неприятным для него толкам, бывший лейб-медик оправдывается, доказывая свою невиновность.
Причина немилости была, однако, совсем в другом. Вот что ответил Санчесу Разумовский: “Она [императрица – Л.Б.] прогневалась на Вас не за какой-то проступок или неверность, совершенные непосредственно против Нее. Но Она полагает, что было бы против Ее совести иметь в Своей Академии такого человека, который покинул знамя Иисуса Христа и решился действовать под знаменем Моисея и ветхозаветных пророков”. Почему же покровительствовавшая ранее ученому Елизавета Петровна вдруг обвинила его в отходе от христианства? Историки полагают, что, оказавшись в Париже, доктор сошелся с еврейской общиной города и посещал синагогу, о чем и донесли русской монархине.
Отчаявшись, Санчес пишет академику-математику Л. Эйлеру: “...Ее Императорское Величество не гневается на меня ни за какой политический промах, но что ее совесть не дозволяет, чтобы я оставался в Академии, когда исповедую иудейскую веру.... Я не забочусь опровергнуть это, потому что мне от рождения суждено, чтобы христиане признавали меня за еврея..., и сверх того Провидением это предназначено крови, текущей в моих жилах, той самой, которая была и у первых святых церкви и св. апостолов, униженных, преследованных и мученных при жизни, чтимых и поклоняемых после их смерти”. Писано в XVIII веке, а как современно звучит эта отповедь всем юдофобам от религии, кои называют семитов потомками “колена Иудина”. Они почему-то делают вид, что не знают, да и не желают знать, что еврейская кровь текла в жилах не только ветхозаветных пророков, но и первых христиан и евангелистов. Как сказал один остроумец после прочтения Библии: “Тогда все были евреи. Время было такое!” ...
Но ни заступничество Л. Эйлера, написавшего: “Я сильно сомневаюсь, чтобы подобные удивительные поступки могли содействовать распространению славы Академии наук”, ни явное расположение к Санчесу К. Г. Разумовского положения его не изменили: Елизавета была непреклонна.
Доктор тем не менее работает с удвоенной энергией. В 1750 году он издает на французском языке первую свою большую работу - о происхождении и лечении сифилиса. Книга принесла автору громкую известность и была переведена на немецкий язык. Труд этот почитается классическим и сегодня.
Рационалист по убеждению, Санчес защищал науку и опыты, ратовал за образование, освобожденное от церковных пут, настаивал на открытии общедоступных школ. Его трактат по педагогике “Письма об образовании юношества” (1760) одушевлен передовыми идеями Просвещения.
Антонио Рибейро можно назвать и энциклопедистом, и дело не только в его широчайшей эрудиции: Санчес писал словарные статьи для знаменитой “Энциклопедии” Дидро и Д’Аламбера, с которой активно сотрудничал. Имя его стало почитаться и в Португалии: Академия реальных наук Лиссабона избрала доктора своим действительным членом.
Санчес привечал русских, оказавшихся во Франции. И Разумовский неоднократно предлагал возвратить ему звание и пенсию.
Это стало возможно только при императрице Екатерине II, которая сохранила к Санчесу глубокую благодарность. Монархиня распорядилась: “Бывшему наперед сего в здешней службе лейб-медиком, ныне же обретающимся в Париже доктору Санше производить из комнатной суммы пенсиону по тысяче рублев в год, по смерть его, для того, что он меня, за помощью Божию, от смерти спас”.
Санчес приятельствовал с русскими вельможами. Граф М. А. Воронцов писал И. И. Шувалову из Берлина в Париж: “Прошу сказать дружеский поклон г. Саншесу”. Тесные контакты поддерживал доктор и с президентом Академии художеств И. И. Бецким. Он послал ему для перевода на русский язык свою рукопись трактата о русских банях, впоследствии знаменитого. В России книга была издана дважды: в 1779 и 1791 гг. Санчес говорит здесь о русских банях как о драгоценнейшем благе, которое может послужить для “крепости и здравия тела” не только у себя на родине, но и в других странах. Так, собственно, и получилось – с его легкой руки русские бани стали строить во Франции, Германии, Швейцарии, Англии и США. Книга же его, переведенная на несколько европейских языков, стала классическим произведением всемирной медицинской литературы и не утратила своего значения и по сей день.
Антонио Рибейро была отпущена долгая, насыщенная творчеством жизнь. Он скончался в Париже, в тиши своего кабинета 11 сентября 1783 года. Парижская Академия наук посвятила его памяти специальное заседание.
В бумагах доктора были найдены в числе прочих две рукописи, достойные нашего внимания: “Размышления об инквизиции. Для моего личного употребления” и “О причинах преследования евреев”. Он, как видно, и под старость был озабочен судьбой соплеменников.
В то же время он как-то признался, что смысл жизни видит и в “службе империи Российской”. И в самом деле, этой стране были отданы лучшие его годы. А потому Санчеса можно с полным основанием назвать и сыном России. Показательно, что в 2004 году в Российской Национальной Библиотеке (Петербург) развернулась большая экспозиция, посвященная нашему лейб-медику.
Своим великим сыном объявляет Санчеса и Португалия. Один тамошний поэт посвятил ему панегирическую оду, где назвал доктора “новым португальским Гиппократом”. И в энциклопедиях этой страны неизменно подчеркиваются его португальские корни. В 1999 году 300-летие со дня рождения Антонио Рибейро было торжественно отмечено в Лиссабоне.
Но какой бы стране ни служил Санчес, он был все-таки прежде всего евреем, и только потом “русским”, “португальцем” или “французом”. В нем теплилось бессознательное влечение к иудейству – преклонение перед вечными идеалами добра и любви, завещанными религией Моисея.
Добавить комментарий