В моем общении с московскими друзьями прослеживаются две фазы. Когда в России жизнь налаживается, они начинают меня жалеть: «Эх, зря уехал! Сейчас бы купался в шоколаде!» Когда же наступают тяжелые времена, понимающе кивают головами: «Да, молодец, что свалил. Здесь ничего хорошего не дождешься!»
Сейчас, на фоне затянувшегося кризиса в России, многие мои соотечественники находятся во второй фазе и всерьез подумывают о том, как бы покинуть страну. Если не навсегда, то уж, по крайней мере, надолго. Хочу поделиться с ними своим – не книжным, а лично пережитым – опытом «добровольного изгнания».
Начну с банальной истины. Эмиграция – это, действительно, тяжкая ноша. Как-то на русской вечеринке меня спросили об Америке: «Вы здесь навсегда или в гостях?» Я ответил: «Навсегда в гостях». Вот такое положение, которое нужно принять. Вольная или вынужденная, долгая или постоянная, эмиграция – это всегда ощущение чужой почвы, которая никогда полностью не станет твоей.
В двадцатом веке из России вышло четыре крупных волны эмиграции – после Октябрьской революции, после второй Мировой Войны, в семидесятые годы и в девяностые. Мы покинули Советский Союз в девяностые, за полгода до его распада. Уезжать никуда не собирались, тем более эмигрировать. Но меня пригласили на аспирантскую учебу в американский университет, и мы улетели в Америку. Рассчитывали на полтора года, а задержались на четверть века. Так мы оказались, по cоветским меркам, «невозвращенцами».
Очутившись в Америке, мы испытали настоящий культурный шок. Нынешнему поколению россиян, живущих в обычном авторитарном государстве, нас, последних из советских могикан, понять будет трудно. Мы как будто переехали на чужую планету, а не в другую страну. Из социализма в капитализм; из тирании в демократию; из коллективизма в индивидуализм; из безбожия в христианство. И так – во всем.
Но самым тяжелым, от чего поначалу страдают все эмигранты, было отсутствие социальных связей – того, что в Америке называют «психологической системой поддержки». Или, попросту говоря, семьи и школы.
Наш детский и юношеский опыт, родственники и школьно-институтские друзья – даже если мы с ними особо не общаемся – служат невидимой внутренней опорой, из которой мы черпаем силу. Только лишившись этой подпитывающей среды, понимаешь, насколько важна она для человека. В чужой же стороне ты поначалу оказываешься в некоем общественном вакууме, переживаешь состояние социально-культурной невесомости.
Спасение тут одно – войти в иноземную культуру. Поэтому так важно для вновь прибывшего эмигранта преодолеть языковой барьер и, по возможности, получить второе образование в новой стране. Люди, которым не удалось это сделать, которых в Америке пруд-пруди. замыкаются на своей этнической общине.
В Нью-Йорке такая русскоязычная община расположена на знаменитом Брайтон- Бич, а в Филадельфии – в Норд-Исте. Выглядят эти районы одинаково и немного странновато – уже не Россия, но еще не Америка. Некий культурный гибрид, а в худщем варианте, с провинциальным душком. Надо признаться, что сходное впечатление зачастую производит и нынешняя российская поп-культура, щеголяющая иностранными словцами типа «слот-хаузов», «опций» и прочими «челленджами».
Что же до вхождения в культуру, то в Америке добиться этого значительно легче, нежели в Европе. Европейские общества – традиционные, а, значит, сами построены по принципу этнической принадлежности. Американская же самоидентификация чисто рационалистическая и держится на абстрактных идеях, которые может принять (или отвергнуть) любой человек. Во Франции или, скажем, Германии, бывший россиянин, как бы он ни старался, местным или «своим» не станет, а в Америке – милости просим.
В общем, адаптация - дело времени, а сама эмиграция – как длительный недуг, коим нужно переболеть, но от которого можно полностью излечиться. Сейчас, во времена глобальной информационной сети и спутникового телевидения, эта болезнь переносится значительно легче, поскольку с родственниками и друзьями можно общаться виртуально, а смотреть любимые телепередачи – из любой точки земного шара.
В долгосрочной перспективе, когда проблемы первоначального обживания в новой стране решены, эмигранты сильнее всего страдают от потери социального статуса. Не деньги, а именно отсутствие достойного (по нашим понятиям) положения в обществе делают эмигрантскую жизнь нелегкой, а подчас и незавидной. В Советском Союзе ты был физиком-теоретиком и видным диссидентом, а в Америке стал водителем такси. Или – был поэтом, а теперь работаешь в магазине грузчиком. Вроде, и зарплата приличная, а в глазах все равно – тоска.
Отсюда и ностальгия. Вообще-то, влияние ностальгических чувств на эмигрантскую душу сильно преувеличено. У меня нет ни одного знакомого в Америке, который мучался бы от этого синдрома. По «березкам» никто не убивается. А вот если жизнь в новой стране не сложилась, то вполне может потянуть домой, на родину. Но не из-за прилива патриотических настроений, а просто потому, что здесь, в Америке, не хватает того, что грело когда-то в России.
Так что эмиграция – это всегда риск, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Каждый самостоятельно выбирает, стоит ли игра свеч. Как поется в известной песне, «думайте сами, решайте сами, иметь или не иметь».
Добавить комментарий