Ботинки уже болтались над пропастью, готовые к свободному полету. Судорожно метнулся прочь от зияющего провала, сдуру крепко боднул скалистую стенку – тотчас в голове прояснилось: карниз, где я устроился ночевать, все-таки узковат, к тому же уклон…
Это была самая ровная площадка, которую я только мог найти ночью, валясь от усталости. Идти дальше было опасно, меня уже вело под тяжестью рюкзака, а тропа упрямо задиралась вверх и становилась все уже, норовя сойти на нет.
Сел, прижавшись спиной к скале. Чуть приподнявшись над Аннапурной, ярко и холодно светила луна, серебрился купол снежной вершины, голубовато подсвечивались языки ледника, черные глухие склоны обрывались в долину Марсъянди.
Меня трясло. Еще и от холода. Напялил на себя все, что было, включая дождевик.
Судя по тому, что меня еще сопровождали кедры, я находился на высоте не более четырех тысяч метров. Усеянная хвоинками земля покрылась изморозью – ледяная горка, по сути, – ничто не мешает скатиться вниз. Хотя до обрыва около метра, к тому же уклон не критичный. Ладно, полежу, понаблюдаю. Где лег, ровно там и лежу – законы физики и здесь никто не отменял. Окутало теплом, полезная вещь – дождевик, полиэтиленовая пленка, образуя прослойку воздуха, хорошо греет.
Стоило только задремать – как вновь оказался на самом краю карниза. Меня явно кто-то подталкивал!..
До рассвета таращил глаза, вглядывался в заросли можжевельника, где сгущалась тьма, в пушистые лапы кедра – вот они качнулись под луной при полном безветрии… Пытался разглядеть неведомое страшилище, что так настойчиво покушалось на мою жизнь. И если бы увидел йети, я бы не сильно удивился.
Непальцы ночуют в горах только в случаях крайней необходимости. В йети мало кто верит, хотя и рассказываются детям страшилки, как у нас про Бабу-Ягу. Другое дело – демоны. Что Гималаи плотно заселены этими невидимыми сущностями, никто не сомневается, как мы, живя в панельном доме, не сомневаемся в существовании соседей. Заняться им в горах особо нечем, потому рады каждому путнику. Строить козни человеку - их любимое занятие. Конечно, демоны, кто еще? Осталось только поверить в них.
Какое-то представление о здешних экзотических верованиях я все-таки имел, но был далек от этого всего и даже не крутил молитвенные барабаны, проходя мимо, хотя крутят все, даже те, кто не очень понимает, для чего это надо. Крутят так, на всякий случай.
А ведь меня предупреждали: «Оставайся ночевать – до следующей деревни тебе засветло не добраться». Но солнце стояло еще высоко и я мог сколько-то пройти. Маршрут расписан по дням, и я едва укладывался в график. Меня все обгоняли, однако утром я был снова впереди – заканчивая дневной трек позже всех, первый вставал на тропу. Приехав в одном автобусе из Катманду, все одновременно и стартовали из Балбалью.
В пути, случалось, ночевали в одной лоджии, познакомились. Подготовленные ребята: два парня из Рио, три австралийца, молодая пара из Вьетнама, группа из Чехии. В одно время со мной двигались по тропе больше десятка треккеров. И где они? За полдня никто не обогнал, и никто не встретился, если не считать голубых баранов, пробежавших верхом. Тропа едва намечена. Не эти ли бараны ее протоптали? Одолеваемый сомнениями, я наметил высоту, чтобы осмотреться и решить, идти дальше или повернуть назад. Зигзагами преодолевая крутизну и еще не добравшись до намеченной точки, я увидел белевшее в ложбинке яйцо – купол чхортена.
Хороший знак, хотя чхортены, или, как их еще называют, ступы, могут быть где угодно, не обязательно у деревни.
К примеру, высоко в горах, у пещеры, где затворничал какой-нибудь святой. Невдалеке паслись яки, пощипывали траву прангос. Даже если учесть, что яков можно встретить и на значительном расстоянии от жилья. Но вот резиновый шланг, тянувшийся от ручья, из которого напористо лилась вода, был неоспоримым свидетельством человеческой деятельности. Действительно, вскоре я увидел полутораэтажный с террасой наверху фермерский дом, лепившийся к вертикальной стенке.
Посреди двора стоял стол и лавки. Непальцы от заработка не отказываются, рады предложить туристу ночлег и еду. У очага хлопотала женщина. «Намасте!» – поздоровался я. На мои простые вопросы: где тропа и правильно ли я иду, она лишь повела рукой. Тропа, в самом деле, проходила посреди двора – иначе истолковать ее жест было нельзя. Большего я от нее не добился, а на вопрос: «Как насчет ти-масалы?» что-то прошамкала беззубым ртом и скрылась за дверью, ведущей в просторный хлев и зимнюю жилую комнату. Вскоре вернулась со стаканом тибетского чая. Перцу, соли, молока и масла было положено в чай от души, так что, выпив несколько стаканов, я, можно сказать, плотно позавтракал.
Оглянулся назад.
Где-то в преисподней глубине взблескивала змеистая речка, горы дыбились к самым небесам. Череда снежных вершин одна за другой терялись в перспективе, солнце еще не пробило морозный воздух, по склонам четырнадцатиглавой Аннапурны стояла утренняя дымка, но сами вершины очерчивались с поразительной ясностью.
Начало моего пути растворилось в запредельной дали. Самому не верилось, что я, крошечно несоразмерный с этими величественными творениями природы, столько прошел.
За длительным подъемом – спуск.
Я бодро скатывался вниз, самодовольно полагая, что попутчики остались позади. Прошел седловину – и снова вниз.
Обычная история: поднимаешься в гору – и спускаешься с нее. Жалко терять высоту – столько сил потрачено, чтобы подняться. При восхождении на вершину все понятно: поднялся, спустился – и ты герой! Горный трек как-то ближе к жизни, да это и есть сама жизнь. Так вот оглянуться… Было, и не раз – выкладывался, чтобы достичь какой-то высоты. Карабкался из последних сил, достигал чего-то… и скатывался вниз, чтобы начать все сначала. Долбил науки, пробовал делать что-то руками. Брался за одно, другое… Иногда забирался на такие кручи (скорее, так казалось), что захватывало дух, голова кружилась… Вверх – вниз, вверх…
И вот опять внизу.
Зато дышать легче, ниже трех тысяч метров я недостаток кислорода не ощущаю.
И пейзаж веселее: косматые кедры, изумрудная травка, цветы… Такого я еще не видел: огромное, ветвистое дерево вспыхнуло передо мной миллионом алых роз, яркие, чистые благоуханные цветы рдели на вечно-белом фоне снежного склона. Была мечта увидеть рододендроновое дерево, потому и подался в горы в апреле, когда оно цветет, но все равно – полная неожиданность.
Мог и не встретить, это фантастическое растение селится на определенной высоте и далеко не везде, так что мне несказанно повезло. Дерево, еще одно… целая роща! Сбросив рюкзак и оглядевшись, я в изумлении подумал, что так, должно быть, выглядит рай, мне захотелось здесь остаться. Построить шалаш и жить. А если умереть, раз на то пошло, то здесь, а не где-нибудь.
Прыткий ручеек скакал по камням, кружился, завораживающе журчал. Я приглядел удобный омуток, чтобы напиться и пополнить запасы воды, сунулся со своей фильтр-бутылкой – и схватился было за лиану, свисавшую над водой. Она вдруг изогнулась перед моим носом, по рубчатому ее кончику прошла волна, сопровождаемая электрическим треском – я отдернул руку – лиана обернулась хвостом змеи.
Я смотрел на змею, она на меня, ее игольчатый взгляд из-под красных век-шторок пронизывал так, что я не мог пошевелиться. Полоски, тоже красные, продолжались на голове, и создавалось впечатление, что змея плачет кровавыми слезами; обо мне, конечно, уготовленной жертве. Пребывая в столбняке, я продолжал разглядывать ее, вернее, впитывать, и не только глазами, каждая моя клеточка проникалась игольчатой изморозью страха, занемело подреберье, сердце с трудом толкало стылую кровь, готовое окончательно замереть.
Это была гремучка – не та, что видел в Африке, примитивно серая и откровенно злобная – иная, гималайская, особая, она готовилась к встрече, ждала меня, чтобы встретить во всеоружии своего смертоубийственного совершенства.
Она смотрела на меня, я – на нее. И так длилось долго.
– Не удивлюсь, если это сама царица нагов.
Рядом образовался мужчина, по виду тибетец, завернутый в грубую шерстяную ткань винно-красного цвета.
– Что?.. Что вы сказали? – я не сразу вышел из столбняка.
Как смертельно опасный перевал, надо было преодолеть страх перед рептилиями, коренившийся глубоко под кожей, в генах, только для того, чтобы открыть глаза и разглядеть ее. Чем дольше я на нее смотрел, тем больше она притягивала меня. Цветные замысловатые арабески на шкуре таили зашифрованный смысл и особый ритм, как нельзя лучше подходящий гармонии окружавшего ее вполне райского рододендронового леса.
– Красивая, – сказал я, переступив уже некую черту вполне осознанно, – воды хотел набрать – и вот... загляделся.
– Надеюсь, достопочтимая Нага-Натха будет не против, – широко улыбнулся он мне, и прежде чем взять у меня фильтр-бутылку, простерся перед змеей и что-то быстро сказал по-тибетски.
Очевидно, змеи, в отличие от меня, понимали местные наречия. Во всяком случае, гремучка скользнула с камня на ветку рододендрона – о, чудны твои творения, Господи! – ветка не дрогнула, не прогнулась под ее тяжестью; рожденная ползать, она парила над цветами – и ни один листик, ни один лепесток не шевельнулись, будто ей было высочайше дозволено пренебречь гравитацией, фундаментальным законом нашей конечной вселенной.
И еще раз в самое сердце ужалив взглядом, она царственно удалилась.
Я поблагодарил путника, спросил, как его зовут и куда он идет.
– Дава, – протянул он сухую, крепкую ладошку.
– Что означает твое имя?
– Понедельник или луна, что тебе больше нравится.
– Мне нравится и то, и другое, тем более что сегодня как будто понедельник и луна, я обратил внимание, полная.
– Да, это так. Однако не исключено, что завтра будет вторник и луна пойдет на убыль.
– Но это же не значит, что завтра ты поменяешь свое имя?
– Завтра?.. И не подумаю. Хотя имя Мимар – Вторник – ничем не хуже.
Вскоре мы остановились на привал, и Дава, глянув на меня, как на великомученика, спросил:
– Зачем тебе такой большой рюкзак?
Этот вопрос мне уже задавали, и мне прискучило на него отвечать.
– Открою тебе всю правду, Дава. Дело в том, что я – шерпа, то есть портер, первый белый портер, прикинь. Зарабатываю тем, что переношу грузы.
Дава посмотрел на рюкзак, потом на меня. Очевидно, сравнение было не в мою пользу.
– Э-э, шерпа! – похлопал он меня по плечу, схватил мой рюкзак и легко забросил его себе на загривок.
– Нет, дорогой, так не пойдет, это мой крест! Я должен нести!
– А это тебе зачем? – взялся он еще за штатив.
Штатив и камеру я отстоял. У него же самого был совсем небольшой узелок, который он приспособил поверх рюкзака.
В самом деле, зачем нормальному человеку в горах штатив? Затем, чтобы снимать нормальное видео. Начало маршрута ознаменовалось тем, что снял план, в котором я, этакий тертый перец, стоял на тропе и рассказывал о своем впечатляющем маршруте: мне предстояло обойти вокруг массива Аннапурны, совершить радиалки к пещере Миларепы, к самому высокогорному в мире озеру Тиличо, преодолеть перевал Торонг-Ла, спуститься к Муктинатху и далее... Но уже на следующий день у меня просто не оставалось сил на то, чтобы расставлять треногу, настраивать камеру. Я уже подумывал о том, чтобы где-то оставить чертову железяку и заодно провести ревизию в рюкзаке, выбросить набор сменных объективов и еще кое-что, но не решался – давила жаба.
Я принял Даву за обыкновенного садху, каких немало скитается по Гималаям, но вскоре понял, что квалифицировать его нужно, скорее, как продвинутого йогина. Поначалу он невпопад обращался ко мне то на непали, то на тибетском.
– Слушай, гайд, говори по-английски, – просил я его.
Он говорил по-английски, но слишком быстро, я не всегда догонял, о чем он. Как я понял, Дава шел в монастырь, который находился где-то в районе Муктинатха; там, в Нижнем Мустанге, вблизи священного для индуистов и буддистов места, гнездились в горах помимо знаменитого Ранипауа еще несколько монастырей.
На пути к Муктинатху надо было преодолеть перевал Торонг-Ла, другой дороги на моих картах не значилось, поэтому не было сомнений, что нам по пути. Впрочем, он заметил, что туристы по этой тропе не ходят, есть другой, более легкий путь, но раз уж я отклонился в сторону, возвращаться не стоит, так или иначе, до перевала я дойду.
Никогда меня не подводили ноги, а тут чувствую, предательская слабость в коленках. Мне было трудно успевать за ним, хотя я шел налегке, а он нагруженный.
– Сколько тебе лет? – спросил я его.
– А сколько дашь?
Я затруднился с ответом. Небольшого роста, как и все тибетцы, не сказать, что крепкого телосложения. Шелковистые черные волосы каскадами ниспадали на плечи, черные усы, тоже черная от корней пышная борода белоснежно пушилась на конце шерсткой дивного зверька. Возраст на его скуластом лице никак не отпечатался.
– Где-то около сорока.
– Пусть так, – согласился он.
– А на самом деле?
Он приостановился, потер лоб, будто силясь что-то вспомнить.
– На самом деле, это не имеет никакого значения… Видишь ли, мы с детства приучены путешествовать в горах и таскать грузы.
И опять после подъема спуск.
Вечером мы остановились на ночлег. На этот раз площадка была достаточно ровная и опасности скатиться не было. К тому же, располагали к себе заросли можжевелового стланика: так вот упасть и уснуть в объятиях его мягких, раскидистых лап.
Найдя несколько ячьих кизяков, Дава запалил костерок. Затем сделал из можжевеловых веток метелку, сунул ее в огонь и, когда она задымилась, окурил меня, себя и полянку, где мы устроились.
– Теперь я могу надеяться, что демоны оставят меня в покое? А то мешают спать, сволочи!
– Не говори так, они могут обидеться.
– Признайся лучше, что твое средство не сильно надежное. Известно ли тебе что-нибудь более радикальное?
– Самое действенное средство – мантра. «Ом мани падме хум», – пропел он. – Это одна из самых древнейших и сильных мантр. К тому же она универсальна: обуздывает гордыню, рассеивает неведение и запутанность, устраняет препятствия.
Я заварил чай, Дава достал цзамбу (шарики, слепленные из жареной ячменной муки), у меня еще завалялись в рюкзаке лепешки-чапати. И этого было достаточно, чтобы подкрепиться. Демоны в эту ночь не докучали, спал как убитый. Не исключаю, что благодаря стараниям Давы и ароматному можжевеловому дымку.
Проснувшись, увидел Даву, сидящего со скрещенными ногами, – ушел в медитацию.
Пока он там ходил, я вскипятил чай.
В Гималаях принято пить чаю много и не спеша. Надо еще и поговорить, без разговора чай на ветер.
– Зачем ты здесь? Что ищешь в горах? – приступил с вопросом Дава.
– Восемь лет назад я летел в Индию и с борта самолета впервые увидел Гималаи. Страна Снегов, белое пространство в 650 тыс. км². Тогда я подумал: все же немалая часть планеты, а я ничего про нее не знаю. Белое пятно. Есть ли жизнь в Гималаях, задался я вопросом? И вот я здесь. Такая у меня работа, Дава, – закрашивать белые пятна.
– Ну и как продвигается твоя работа?
– Конца не видно… Чем больше крашу, тем больше остается белых пятен.
– Тогда в чем смысл?
– Смысла нет, зато какой кайф!
– Ради кайфа?
– Исключительно. Вот увидел рододендроновое дерево – получил кайф.
– Крась, что тебе еще остается?! Хочешь, подкину работы?
В Гималаях 150 видов рододендрона, – он говорил, хитро улыбаясь, как бы намекая, что можно и не принимать всерьез сказанное.
– У нас в России тоже растут рододендроны, ну не такие, конечно...
В свою репортерскую юность бродил по полыхающим сиреневым сопкам. Помню, пели: «Где-то багульник на сопках цветет…» Это про рододендроны, на Дальнем Востоке они растут кустами. В вагончиках у строителей БАМа всегда благоухала охапка цветов, даже в трескучий мороз. Поставишь голые ветки в вазу с водой, и они – как по волшебству – распускаются розами.
– Видел, как цветут голубые маки? Обязательно сходи в Долину Цветов.
– В этот раз не получится. Это же где-то в Индии? Не близко, да и виза нужна.
– Да, в штате Uttarakhand. А видел ли ты, как цветет зопник?
– Полагаешь, стоит посмотреть? Где растет? Далеко ли?
– Где, где… Виза не потребуется, – Дава замолчал, подбирая слова, – под твоей зопой. – Он сказал «ass», словцо более емкое, чем наш простонародный аналог, что означает: и «задницу», и «мудака», и «невежду». Действительно, я сидел на мягких морщинистых листьях зопника, а позади меня тянулись зеленые стебли, с ярусами готовых уже распуститься фиолетовых соцветий. – Эх, ты, а говоришь, ботаник! – потешался Дава. На его желтом фейсе светилась восхитительная улыбка торжествующего интеллекта, обидеться на него не было никакой возможности.
– Не говорю. Мне много чего интересно. Вот сейчас подумал о змеях…
– Тебе, как серпентологу, я бы советовал спуститься вниз, в джунглях Читвана у тебя будет возможность познакомиться с самыми знаменитыми нашими гадами, такими, как крайт, кобра, гадюка Рассела. Они будут рады встрече с тобой.
– Сам подумай, какой я серпентолог…
– Тогда кто ты?
Похоже, Дава затеял со мной игру в духе «Кто Я?» Ее советовал практиковать свами Рамана Махарши, живший в южной Индии, в Тируваннамалаи, близ священной Аруначалы. Однажды, сидя ночью на вершине этой горы, я впервые обратился к себе и задал вопрос: кто Я?.. И затруднился с ответом. Нет, ребята, и вы не торопитесь отвечать. Можно сказать, конечно: я – директор, я – студент, я – профессор, я – путешественник, я – богач, я – нищий. И это будет всего лишь одна какая-то часть вашего Я. Многие отожествляют себя со своим телом. Но если ты говоришь «мои руки, мои ноги, моя голова» – значит ты – это не они, а что-то другое.
Рамана Махарши клонил к тому, что ты и тело и даже ты и ум – не одно и то же. Попробуй отдели и ухвати этот атман. Он, как вода в горной речке, бурлит меж камней, чтобы соединиться с океаном, оставляя на поверхности лишь сиюминутную пену. Если будешь честным с самим собой, отвечая на вопросы, то своего Я не обнаружишь, всякий раз оно будет ускользать от тебя, уходить на глубину в океан Существования. И тогда возникнет вопрос: возможно ли вообще его определить как отдельный и неделимый атом Существования? Вряд ли, потому что границы между тем, что ты считаешь своим Я, и окружающим миром нет.
– Хочешь, чтобы я сказал одним словом? Ладно, я – коллекционер, коллекционирую впечатления.
– А говоришь, серпентолог…
– Ты говоришь... Просто пришло в голову, что змеи по-своему красивы.
– Красивы, как иначе, ведь Господь сотворил рептилию по своему образу и подобию.
– В самом деле?.. А у нас в церквях малюют старика с бородой… Даже не знаю, во что поверить. Нет, я, как человек просвещенный, склоняюсь к научной точке зрения. Почему бы не взять за основу учение старика Дарвина?!
– Когда жил ваш Дарвин? Полтора века назад. А нашему учению, по меньшей мере, 15 тысяч лет. Но открою тебе великую тайну: оно о том же. Господь Кришна приходил на Землю множество раз, прежде чем мы его узнали в человеческом обличье. Схождение и божественное воплощение Господа мы называем экспансией. Однажды он пришел в облике Матсья Аватары, Господа Рыбы. В другой раз явился как Курма Аватара, Господа Рептилии. Следующая ступень эволюции – так тебя учили в школе – млекопитающие; согласно этой ступени Кришна воплотился на благо Земли в образе Варахи Аватары, Господа Вепря.
– Допустим, экспансия. Тогда скажи, откуда приходят аватары? Откуда приходит Кришна, откуда приходит Бабаджи? Знаешь ли ты это?
– Я знаю это: откуда все приходит и куда все уходит.
– Ну и?..
– Из шуньяты.
– Из пустоты?.. Как это возможно?
– Пустота – не означает отсутствие… Ни один предмет, ни одно существо на земле не обладает собственным содержанием, есть только причинно-следственные связи, есть только текучая энергия Существования, творящая иллюзию образов и миров.
Историю философии я изучал в университете, курс лекций читал преподаватель Звиревич, и он, надо отдать ему должное, сумел заронить у меня интерес к плутовству ума, силящегося осмыслить порядок мироустройства. Но мы с Давой были в разных весовых категориях: Дава имел степень геше, по нашим понятиям – доктор философских наук, а я все еще оставался студентом. Но дело даже не в учебе. Прослушай тысячу умных лекций, углубись в изучение древних трактатов, открой и усвой, наконец, Писание, толк будет небольшой, потому что все это измышления людей, вторичный продукт. Я давно забросил книги как отраженное понимание мироустройства, полагая, что божественные откровения надо искать в самой жизни, в творениях Создателя.
– Нет, – сказал я, – это слишком сложно для меня. Я еще мало прошел, мало видел, и сущность пустоты для меня непостижима.
– Это так, – подтвердил он, – если бы ты постиг шуньяту, то стал бы ты Буддой.
– Ну, не дано… Буду надеяться, в какой-то из следующих жизней мой ум будет более восприимчив, так что говорить обо мне рановато… Другое дело, Макс Планк, удалось ли ему проникнуть в природу пустотности? Что ты думаешь?
– Я ничего не думаю.
Предположив, что он впервые слышит это имя, я выложил все, что знал о нобелевском лауреате. Он выслушал без особого интереса и заключил:
– Будда говорил «шуньята», Макс Планк и его последователи – «квантовое поле», разница в терминологии. Прошло 25 столетий, а проблема осталась, и она в том, чтобы осознать то, что было сказано однажды.
– Ладно, отложим эту проблему как неразрешимую, лучше скажи: приход Господа Иисуса Христа – тоже экспансия?
– Именно так. Воплощение Господа Преман Аватара, что означает – Добро и Любовь.
– Интересно, кто следующий? Со времен Христа и по сей день люди ждут второго пришествия. Будет ли оно?
– Будет. Обязательно будет. И третье, и десятое…. И сто восьмое…
– И с чем придет новоявленный мессия сейчас, когда гибель человечества как никогда вероятна?
– Что есть жизнь? Жизнь – это дыхание. Пока человек дышит, он жив. Дыхание прекратилось – закончилась жизнь. Вдыхаем кислород – выдыхаем углекислый газ – так мы устроены. А растения устроены иначе: поглощают углекислый газ и выделяют кислород. Мы и деревья – единый организм, не так ли? Если бы человек понимал это, разве бы он поднял топор на дерево? Понимание единства всего живого – вот что сейчас должно спасти человечество.
– Понимать – понимаем, но не осознаем...
– Тогда сиди и осознавай, а я пошел.
– Куда? – не понял я. Но Дава уже сидел, скрестив ноги.
– Гуд бай! – я снова занялся чаем.
К полудню Дава открыл глаза, какое-то время взгляд его был отстранен; приходя в себя, он огладил голову, грудь, плечи, стряхивая невидимые язычки затухающей энергии.
– Ну, где был? Что видел?
Продолжение следует
Добавить комментарий