Улица пуста и безлюдна. Не горят окна – все давно спят. Ночь. Жидкая московская ночь, исполосованная рыжими лучами фонарей. Где-то там, на центральных улицах, жизнь радуется сама себе без устали, в режиме нон-стоп. А тут, в дальнем уголке старого парка, я совсем одна. Бреду по аллее под нависающими кронами могучих деревьев, слушая ночь и вдыхая ароматы юных цветущих трав. Тишина…
Тишину так любят мысли! Мысли и воспоминания. Они выбираются из самых потаённых уголков сознания, куда я их затолкала давным-давно, и начинают травить душу. Воспоминания… Если бы их можно было как-то отключить, стереть, нейтрализовать, выбросить, растворить, вытравить! Но нет, они живут! По-прежнему яркие, сильные, бьющие без жалости… Больно…
Говорят, время лечит. Нет, оно не лечит. Оно лишь бередит едва затянувшиеся раны и топчется на истерзанной душе с исступлением маньяка-душегуба. И просыпается совесть, так уютно свернувшаяся калачиком где-то возле сердца. Совесть, которая не принимает оправданий ни в каком виде, которая тормошит ещё не зачерствевшую душу, не давая ей пропасть совсем.
Нам с Димкой по семнадцать. Димка – мой одноклассник и официальный парень. Красавчик, умница и будущий дипломат. Мы только что закончили школу, прорвались в первую волну в заветные вузы и теперь играем наперегонки с летом, со свободой, с жизнью…
Уютную тишину замкадовских деревенек разрывает оглушительный треск : «Доджи Томагавки», «Кавасаки», «Ямахи», «Харлеи», словно стадо взбесившихся мустангов, вырвались на волю из тёплых гаражей. Наездникам, экипированным в новенькие доспехи, нет никакого дела до скучных обывателей, мирно сопящих на продавленных диванах, беспрестанно жующих и пялящихся в экраны, пьющих в компании или в одиночестве или скучно совокупляющихся со скучными половинами, наполняя комнаты-клетки скрипом рассохшихся кроватей.
Они не такие! Они иные! Они одурманены ночью, скоростью, ветром, свободой - и восторженно осознают свою вседозволенность. Они – каста! Каста неприкасаемых, стоящих над людьми. Им можно всё! За их спинами надёжными щитами отражают любые проблемы влиятельные родители: в любой момент «отмажут» чад, вызволят из передряг, чтобы отпрыски могли снова предаваться забавам. Ведь у «щитов» деньги и власть, а имеющий их стоит вне закона.
И они несутся – юные гермесы, упакованные в современные кожаные доспехи, которые защитят хозяев от травм при падении даже на фантастической скорости. Они несутся по жизни, не соблюдая правил, не думая о последствиях, не замечая тех, кто рядом, но в тоже время где-то там, в самом низу, среди серости, бедности, убогости.
Лавируя меж машин, двухколёсные монстры рвутся вперёд, выруливают на пустынное шоссе. Мой «Каваски» рядом с «Харлеем» Димки. Мы идём в середине группы, не отставая. Во главе - Питон. Его жёлто-черный костюм напоминает окраску рептилии. Питон – мечта всех девчонок. Самый красивый в нашей компании. Лицо его напоминает иконописный лик, пронизанный неземным светом – тонкое, чистое, породистое, с огромными чёрно-вишнёвыми глазами и пухлыми, чувственными алыми губами. Да и сложен он на зависть Давиду Микеланджело. Самый красивый и самый «безбашенный». И «отмороженный». Слова «нельзя» для парня не существует. Есть лишь слово «хочу». Им он и руководствуется, принимая решения.
Ночь дарила ощущение свободы, полёта, драйва, переполняя сосуды адреналином. Йо-хооо!!! Я лечуууу!!!
Внезапно группа рассыпалась, обтекая что-то, глуша моторы. Я машинально свернула к обочине, тормозя. Там, впереди, полосуя зигзагами асфальт, пытался удержать байк Питон. Вот мотоцикл развернуло и опрокинуло, но он по инерции продолжал нестись. Наконец движение прекратилось. Парни поспешили на помощь, но Питон встал сам, помотал головой в громоздком шлеме, снял его, повесил на руль «Доджа», который подняли парни, и, кивнув свите чтобы катили «коня» следом, направился к нам.
- Ты сбил её наглухаря, Питон. Там кровищи! – Олег мотнул головой куда-то назад. – Я смотался и глянул.
- Откуда она взялась, овца?! – Питон пошёл в ту сторону, где на дороге темнела бесформенная куча. Мы за ним.
Девушка, босая, в разорванных джинсах и задравшейся на животе грязной майке, лежала вверх лицом, неестественно вывернувшись. Под головой поблёскивала растекающаяся тёмная лужица. Она становилась всё больше и больше, и светлые вьющиеся локоны девушки, намокая, окрашивались алым.
Питон встал над ней, всматриваясь в лицо. Носком сапога небрежно поддел тонкую, в багровых ссадинах, ладонь, приподнял над асфальтом и отпустил. Рука упала, тихо шлёпнув. Парень обошёл вокруг жертвы, рассматривая внимательно. Лицо его оставалось бесстрастным, лишь хищно раздувались ноздри тонкого красивого носа.
- Нас тут не было! Поняли? Валим, и чтобы ни звука! Узнаю, что кто-то где-то трепанул!.. Пеняйте на себя!
Все молча переглянулись, понимая, что Питон зря грозить не станет.
- Погнали, - и парень первым оседлал мотоцикл.
- Слышь?! Может, врача, вдруг живая?! – возразил Димка.
- Окочурится однофигственно! Не тут, так в больничке! Валим быстрее, пока нас не спалили. Нахрена мне проблемы из-за деревенской курицы?! Её надо бы спихнуть вон туда, в кусты. Слышишь, Вован, давай сволоки быстрее, чтоб не отсвечивала.
- Ты с ума сошёл?! Так нельзя, это человек! Нужно врачей вызвать! – нервно выкрикнула я, и по коже пробежали мурашки.
- Да, Питон, она дело говорит! Не по-человечески как-то в кустах бросать. Не собака! – несколько парней поддержали меня.
Питон витиевато выругался, и ярость обезобразила ангельский лик его.
- Вы меня не поняли?! Валить надо, я сказал! Быстро по машинам! Ну!? Кому тут доходчивее объяснить? Эта клуша сама виновата, что под колёса метнулась. Ясно всем?!
- Так-то она по обочине шла, ты её задел, - пробормотал Олег нерешительно и посмотрел на Питона.
А глаза того налились багровым. Он зловеще зашипел угрозы, обращаясь ко всем сразу. Рот его кривился, кулаки сжимались, ноздри трепетали. Казалось, ярость, клокочущая в груди его, выплеснулась и понеслась, не разбирая пути, сминая всё трепещущее, всё живое…
Спорить с Питоном себе дороже. Он же шальной, на многое способен! Лучше не связываться. Тем более, отец его - высокий чин, для которого раздавить любую человеческую букашку - раз плюнуть. И парни и их подружки быстро оседлали байки.
А я стояла возле мёртвой девушки, не зная, что предпринять. Усилился ветер. Он играл с тонкой кудряшкой на лбу погибшей, трепал бумажный листок, зажатый в её руке.
- А вам особое приглашение нужно? – зло бросил Питон мне и Димке.
Я презрительно взглянула на него, вынула мобильник и набрала номер службы спасения.
- Слышь, козявка! - Питон вырвал гаджет у меня из рук, с силой хрястнул об асфальт и пнул обломки в заросли. – Сказал, валим, значит, валим! Это касается всех! Давай, Вован, в кусты эту!
Глаза его, страшно вытаращенные, злобно блестели. Мне стало страшно. Это были глаза не человека. Это были глаза зверя-убийцы. Зверя, почуявшего кровь, почуявшего опасность, и готового уничтожить любое препятствие на своём пути. Прекрасные, но леденящие глаза Абсолютного Зла, выжигающего душу дотла.
Вован послушно дёрнулся выполнять приказ. Он подхватил и приподнял босые ноги девушки и поволок жертву на обочину, намереваясь спрятать за куст. Раздался неприятный шуршащий звук. Белая футболка бедняги собралась на гармошкой, задралась до подмышек. Вован, пыхтя и сопя, старался перевалить несчастную через бордюр, но это плохо получалось: тело словно запнулось обо что-то и не сдвигалось с места.
- Помоги! - приказал Питон новенькому члену нашей компании, имя которого я не знала.
Тот с готовностью метнулся на помощь Вовану: схватил левую ногу девушки, и рванул на себя.
Что-то треснуло и щёлкнуло: розовый гипюровый лифчик блондинки порвался на спине и сполз, обнажив небольшую грудь.
Димка нахмурился и отвернулся.
Наконец тело спрятали за куст.
- Поедем, ей ничем уже не поможешь, - Димка потянул меня за руку.
- Поезжай, я останусь.
Питон скверно выругался, схватил меня за руку.
- Кому сказал?! Садись на байк! – и швырнул к мотоциклу. – Ну! Быстро! По домам все!
Заурчали моторы. Кавалькада, набирая скорость, помчала в сторону Москвы. Я замыкала группу. И в какой-то момент, никем незамеченная, повернула обратно.
У куста кто-то был, старческий голос что-то бормотал. Я остановила байк и прислушалась:
- Лапонька ты наша, кровинушка! Кто же это тебя так? За что?! Горе ты горькое! Не уберегли! Не уберегли лапоньку!
Пожилой мужчина стоял на коленях рядом с безжизненным телом, странно раскачивался, тянул ворот рубашки, словно он душил его, хватался за голову и громко выл. И вой этот - страшный, тоскливый, исполненный неизбывного горя, заставлял сердце моё ныть от боли.
Старик поднялся на ноги, с трудом подхватил безжизненное тело, понёс было куда- то, но оступившись, зашатался и чуть не упал и осторожно положил ношу в траву.
Затрещал мотор. Я оглянулась – это приближался Димка. Он оставил байк в стороне, у дороги, и подошёл ко мне.
Старик увидел нас, но ничего не сказал. Взгляд его был потерянный и непонимающий.
Димка достал телефон, вызвал бригаду медиков, и мы подошли к старику: он снова опустился возле тела на колени, склонился над ним и беззвучно разрыдался. Мы молчали.
Наконец старик заговорил, гладя девушку по липким от крови волосам:
- Бабке моей плохо стало, вот внученька и вызвалась в аптеку сбегать. В соседнем селе круглосуточная. Ждём её, ждём, а нет и нет… Вышел встретить с Дружком. Собачка это наша, любимица Настёнки. Он её, бедняжечку, и нашёл… В кусте лежала… Ироды! Выродки! Кровинушку нашу! Единственную радость на склоне лет! За что?! Кто посмел тебя так, кто?!
Старик поднял голову и посмотрел на нас мутными, покрасневшими глазами. По морщинистым щекам его, припушённым седой щетиной, катились крупные зёрна слёз.
- Что же я теперь старухе скажу? Как же…
Мы стояли и молчали, не зная, чем помочь старику.
На траве остывала Настёнка. Распахнутые серые глаза её помутнели, застыли и словно смотрели сквозь пространство, внимательно выискивая что-то важное среди россыпи звёздных блёсток. Лицо её было серьёзным и казалось выточенным из кальцитового алебастра. Оно слабо и мягко сияло в свете фонаря. Пухлые губы были чуть приоткрыты, будто девушка хотела что-то сказать, но никак не могла собраться с мыслями.
Приехала машина с красным крестом. Врач быстро осмотрела девушку и констатировала смерть, тело накрыли одноразовой простынёй и принялись заполнять документы.
- Как звали погибшую? – спросила доктор старика.
- Настёнкой… Настёнкой зовут, - и, поняв, что от него ждут полного имени, сдерживая рыдания, пояснил. – Колесникова Анастасия Юрьевна. Сирота. Мы с бабкой её с трёх лет воспитывали. Отец у ней как ушёл после её рождения, так и пропал. А мамка, дочка наша, на работе погибла. На стройке. Упала с высоты, оступилась. Вот мы ей, Настёнке нашей, за папку и мамку со старухой были. Одна радость у нас… Одна… Институт на тот год должна закончить. Училась и работала. Денежки копила, всё хотела нас на море свозить… Мы его не видали ни разу, моря-то… Вот она и загорелась…
Питон отделался штрафом. Выплатил старикам компенсацию в сто тысяч. Столько, по мнению его родителей, стоила жизнь Настёнки…
Вот уже второе Рождество на имя стариков Колесниковых приходит денежный перевод от неизвестного отправителя. И второе лето - конверт с оплаченной путёвкой на море. Это всё, что я могу для них сделать….
Добавить комментарий