«Сайгон ... Помню зашёл как-то днём
по пути с Моховой на репетицию к
Зэя, а там Мишка с каким –то
парнем в кепке у окна, мне
незнакомым ... Мишка стоит у
столика (ну, помнишь эти столики,
высокие, круглые на одной ножке), а
парень в плаще сидит на
подоконнике рядом и дымит почти в
открытую ... Мишка ко мне
бросился, не найдется ли лишних 7
копеек, мол, Бродскому на кофе ...
У Стеллы, без очереди.
Кому ... Да Бродскому, стихи
почитает ... Мне за семь ... Ну я
взял себе и Мишке одинарную, а
Бродскому двойную за 16 ... И стихи
были ...
Ну, давай, пока, рад был видеть ... »!
Короткий разговор у дверей в
гардероб в Доме Актера на
Невском. 7 февраля 2008 года.
по окончании
поэтического вечера Бродского в
Доме Актёра на Невском.
Зэя – Зиновий Яковлевич
Корогодский; Саша – режиссер
Александр Мексин, Мишка –
режиссёр и композитор Михаил
Богин, Бродский – Иосиф
Бродский.
« По реке плывёт матрос
полосатый как матрац ...»
Кот.Кузьминский
Зачин,
или дверь в эту историю
… а « Сайгон », да друзья мои, ленинградцы, вЕдомые и не -вЕедомые, тутошние и тамошние, сегодняшние и позавчерашние - от гранитных берегов Невы «до стен недвижного Китая») сделал меня тем, кто я сейчас…
То бишь писателем, историком литературы и преподавателем средней и самой высшей школы и литературоведом, исповедующим эвристический метод познания истины ( правда, каждым понемногу и в кавычках, но всё-таки больше «писателем»; да и звучит покруче, то есть человеком пишущим р а з н о е т а к о е, а именно - х у д о ж е с т в е н н о е ( вспомните, как Софья Андреевна записала однажды в своём «Дневнике», что вот, мол, Лёвочка опять начал писать «художественное»), но имеющим наглость этим вот с а м о д е л ь н ы м ч т и в о м с в о и м делиться не с двумя-тремя друзьями или в семейном кругу, под праздник, под зелёной лампой с абажуром пред ухмыляющимися в кулак взрослыми родителями, а аж со всем миром, даже если этот «мир» ограничивался населением проходного двора, родной улицы, кафетерия или пускай даже и таким целым городом, как наш, в котором писателей и таких и в кавычках хоть пруд пруди. Именно так объяснял, кто такие писатели (а заодно и суть их трепетного ремесла) давным-давно на уроках словесности в Тенишевском училище своим питомцам поэтоучитель Мандельштама, Жирмунского, Набокова., Владимира Адмони, Николая Чуковского, Иды Наппельбаум, Ольги Врасской - Василий Васильевич Гиппиус.
Правда, Валерий Попов, друг – приятель Довлатова, наш ленинградский писатель, мой почти ровесник, коего имя и писания знают «далеко – далёко», сказал мне смущённо-доверительно, что писателю для самоидентификации надо, чтоб так называться, всё-таки хоть пару-тройку раз напечататься и покрутиться среди этой ревнивой братии. А вот недавно в рукописи одной неопубликованной фантастической повести мне удалось обнаружить ещё одно довольно изящное определение слова «писатель», (цензурное разрешение 12 апреля, в мой день рождения 1840г., 99 лет назад по старому стилю!) принадлежащее перу некоего Василия Егоровича Семевского, проживавшего в Санкт-Петербурге на Невском проспекте в квартире на первом этаже у Голландской церкви: писатели это, мол, «рыцари чернильного креста, которые не теряя надежды доискаться в себе призванья к чему-то высшему, без милосердно тупят перья и марают бумагу, между тем как в них не доищешься ни одной идеи в голове и не дощупаешься сердца под жилетом ... »
Но всё-таки кое до чего в этом смысле и мне удалось дощупатьтся, но со «скрыпом», сомнениями и не так споро ( все потом, потом, потом найдут, или как говорил Хлебников «степь отпоёт …), да и нет времени, да и талант нужен особый: печататься, ходить, просить, обивать пороги, заглядывать в глаза редакторам, денежки ж однако. Что же касается другой ипостаси , то есть «эвристики», - здесь тоже все просто: с начала 60-х годов ( с перерывом на солдатчину) по сию пору я постоянный назойливый и н е п р е м е н н ы й читатель Рукописного Отдела Пушкинского дома и нашей Публички ( тут, как говорил, один известный петербургский философ и острослов – если надо объяснять, то не надо объяснять): эврика на каждом шагу. Скажу лишь, что первым моим персонажем, первым возбудителем спокойствия, с чем я пришел в Рукописный отдел Пушкинского дома, был Чаадаев, Петр Яковлевич; в одном их тонких летучих журналов 20-года ( про этот живительный источник нашей литературы и истории и про меня, смерда, у этого источника – будет целая отдельная глава, прямиком ведущая в «Сайгон») я вычитал, что с Чаадаевым вел дружбу Тургенев, Иван Сергеевич, и даже подарил ему в начале 50-х годов свою повесть «Постоялый двор» с теплым автографом. Я тогда писал сценарий для телека о Тургеневе, и это факт мне хотелось, как говорят нынче, раскрутить, а архивы П.Я. в Пушкинском доме…
Глава первая. Я и Набоков
Но я и сам, задолго до Сайгона и до Валерия Георгиевича Попова, просто подобно миляге имярек писателя пушкинского времени « имеющий жительство» в приделе Голландской Церкви что Невском, 20, вблизи угла Мойки, где я родился и вырос и также, как и он, с юных лет мнил себя писателем ( вот они те «странные сближенья», которые так мучили Пушкин, а по мне-то в самый раз; а сколько их – впереди) размышлял об ипостаси писателя, таинственно марая своим корявым почерком бумагу в Публичке (вот святилище - то, братцы мои; бесконечный забитый до отказа юношеский читальный окнами на берега Фонтанки-реки; из года в год, по зимам, очередь в гардероб доходила до-нельзя, долго томишься в извилистом хвосте с пальтуганом своим наперевес и молишь, когда же кто-то наконец начитается, наболтается у стен с подружками и выйдет вон и ты его сменишь и с заветным номерком в кулаке бежишь занимать место – такие были времена) стыдливо прикрывая рукавом свои вирши от соседа то справа, то слева ...
Все мои тогдашние писания (сочинения) я дома старательно правил, чиркал, переписывал набело и потом с восторгом перечитывал вслух перед зеркалом (представляя толпу у радиоприёмников), а черновики, я, как Гоголь, сжигал в плите на кухне нашей бессмертной коммуналки на углу Улицы Желябова и Невского («бессмертной») ибо почти никто в нашей квартире № 17не умер в блокаду, благодаря Нобелевскому водопроводу – и моей Маме). Сколько-то лет прошло, как я вдруг после очередного переезда уже взрослым дядей, чуть ли не дедушкой, наткнулся на толстенный конверт с целым ворохом моих рукописей пером «уточкой»: рассказы и сказочки про себя, про старшего брата, про соседей, про жизнь за окном, про домашних насекомых и мышей - одно слово - м а т е р ь я л. Аховый, только знай, не ленись …
Ибо писатель – это конечно же сбор (вернее будет слово «набор», то есть цветные обручи и каменья, которыми была украшена рукоять финского ножичка из моего дворового детства) Получается, что я всегда это знал и этим «набором» впечатлений и встреч и живу - на три жизни хватит. И вот недавно нашел подтверждение этой простой истине и почти слово в слово (минуя конечно ту роскошную метафору про мой финский ножичек с набором из моего дворового детства, вот если б он мог говорить …) у самого Владимира Набокова. Так и было сказано – писатель, это сбор материала, все остальное – причуды фантазии и пера. Вот ведь недаром мы – земляки. Петербуржцы. Для меня, смерда, Набоков так просто – сосед, а моя мама, Линочка Кацнельсон из Бобруйска, и он, Володя – тенишевец – почти одногодки; его дом через дорогу от моего, родительского. Вот он сейчас стоит живехонький напротив «Вольфа и Беранже» (не жизнь – а сплошная « «биографика», кстати, еще одно поприще, освоенное мной за стойками в «Сайгоне»), а дом Набоковых - да рукой подать, на Большой Морской ( бывш. Улица Герцена – кстати, совсем даже не чуждое Набокову имя, как автора «Других берегов» вполне под стать «Былому и думам» Александра Ивановича). С Московского вокзала выходишь на Невский - и прямиком через Аничков мост в сторону Адмиралтейства, хоть пешим дралом или чем иным, потом поворот на Герцена и шпаришь до Исаакия через сквер, а там его Дом № 47; ныне – музей, к основанию и к открытию которого я, отвлекусь из скромности, в 93 году и к доске на фасаде его имел самое прямое отношение. Одного никак не возьму в толк, как это Пушкина угораздило родиться не там, где надо, но судьба решила за него и за нас, сделав его – заядлым и подлинным и светлым петербуржцем …
Добавить комментарий