Шаталов. Из архива Валентины Синкевич

Опубликовано: 23 марта 2017 г.
Рубрики:

Вскоре после смерти Владимира Шаталова я получила от американской поэтессы и журналистки Руфи Деминг очерк “Shatalov”. Меня поразили настроение и тон ее строк, поэтому я решила опубликовать этот очерк, написанный человеком другой культуры, другой судьбы; она сумела почувствовать и понять многое в душе русского художника, долгие годы жившего вне своей творческой среды, вне привычного пейзажа и вне родного языка. Очерк Деминг, переведенный мною с английского, печатается с любезного разрешения автора.

Валентина Синкевич, Филадельфия

(Впервые опубликовано в поэтическом альманахе "Встречи")

  

ШАТАЛОВ

Умер мистер Шаталов.

За два месяца до его смерти я поставила машину и позвонила в дверь, которая, по моему предположению, была его. На ступеньках лежала сложенная газета. Был ли это его дом? Я обернулась, чтобы вспомнить: так ли выглядела улица, которую я видела много лет тому назад. Напротив стояло огромное запущенное здание школы с бетонными колоннами, напоминавшими былое величие; так, - подумала я, - выглядит Парфенон. Да, это его дом.

На окнах висели тяжелые занавеси. Я их запомнила. Ветер не шевелил их, они висели неподвижно. Я громко постучала.

Я должна была бы объяснить ему - кто я. Сейчас он был уже старым  человеком,  очень  старым,  восьмидесятипятилетним стариком, говорившим на ломаном английском языке, трудно поддавашемся пониманию.  Я пишу об этом, потому что он позвонил мне, кажется, год или два назад, однако по телефону я не смогла разобрать ни одного слова. Я боялась, что, судя по моему молчанию, он подумает, что я его забыла. Но забыть его? Это означало бы забыть луну на вечернем небе.

Однажды он приехал ко мне, привез печенье. Я хорошо помню это печенье, - он угощал меня им, когда я приезжала интервьюировать его для газеты по искусству. Кухня была единственной в доме комнатой, в которую проникал свет. Я представляла, что здесь его мать готовила для него русские деликатесы. Остальное было в полумраке опущенных жалюзи и задернутых занавесей. Быть может, так было в память тех двадцати лет, в течение которых он не мог писать. Он был художник. Он изображал вещи, которые нравились в Америке. Он носил ковбойские сапоги и джинсы.

Когда он приехал ко мне, я наблюдала за ним из окна второго этажа. На нем была голубая рубаха; он погасил сигарету, перед тем как подойти к входной двери. Он приехал посмотреть, как я живу. Я была его биографом. Кроме Шаталова - я не представляю себя ничьим биографом. Тот очерк, который я о нем написала, получился длинным и подробным. Я рассказала обо всем, что могло вместиться в газетные рамки, и мне пришлось сражаться за каждое слово, потому что очерк вышел сверх положенного размера.

Он не мог писать в течение двадцати лет. Можете вы себе это представить? Двадцать лет - срок чьей-то жизни. Он не мог окунуть кисть в краски. Позже я подумала, что он страдал от депрессии, от безнадежности. Он был человеком которого называли русским эмигрантом, приехавшим со своей матерью в Филадельфию, где он жил в одном из выстроившихся в ряд домов в обветшалом, но достойном районе.

 Россия. Знаете ли вы, что значит попрощаться с землей, носящей отпечатки ваших ног, с небом, любившим и защищавшим вас с колыбели? Он был художник. И он погибал.

Я рассказала обо всем этом. Обо всем, что вместилось в мой разлинованный желтый блокнот: смерть матери в сточетырехлетнем возрасте, отправка ее в старческий дом и возвращение отуда из-за его нестерпимого чувства вины. Он за ней ухаживал. Она, наверное, жила на первом этаже. Здесь должен был стоять переносной туалет, "волкер", инвалидное кресло. Единственный свет в доме, когда я приезжала, был в кухне, но мне казалось, что некогда мать поднимала жалюзи и раздвигала занавеси, чтобы впустить  дневной  свет.  Мне  запомнилась  темно-фиолетовая столовая со стульями, обитыми черным берхатом - цвет черного ириса. Я не могла дождаться, чтобы поехать к нему, и не могла дождаться, чтобы уехать. Но я ездила три дня подряд, то есть до тех пор, покуда уже не о чем было говорить.

Когда я стояла на ступеньках дома, стуча громче и громче, почти колотя в дверь, я потянулась к окну, попыталась заглянуть внутрь сквозь занавеси. Всё было в темноте. Но я разглядела лошадь и всадника, скульптуру его друга. Однако почему он не слышит моего стука? Может быть, у него ослабел слух? Или он включает днем телевизор? Или исступленно работает?

Я медленно спустилась вниз, оглядываясь, - а вдруг он, наконец, покажется в дверях. Я знала, что этого не будет, но всё же еще раз оглянулась.

Тогда, когда он приехал ко мне, я почему-то сидела на кровати в розовой комнате моей дочери Сарры. Она только что уехала в колледж. Стены и ковер в комнате были нежно-розового цвета. Мы с Шаталовым разговорились. Я всё еще была его биографом. Он мог рассказать мне всё. Мы не виделись девять лет. У него должна была быть выставка в одной из филадельфийских галерей. У него были выставки. И был небольшой круг почитателей, следивших за ним и расхватывавших его картины.

Я буду там, - сказала я ему. Я приду на прием. Он меня не пригласил, но я всё равно пообещала прийти. И он и я знали, что я там никогда не буду. Мое желание видеть его необычно благородное лицо, его крепкую большую мужскую фигуру, было нестерпимо интенсивным, с оттенком чего-то безутешного. Я не представляла себе, что увижу его снова. А было бы так легко спросить у него направление, сесть в машину, проехать по узким, односторонним улочкам, поставить машину, словом - найти его.

Этого не случилось. Такие вещи никогда не случаются. Я приходила к нему с желтым блокнотом и карандашами. То время прошло.

Он говорил мне, что спит при включенном электричестве, что телевизор бьет прямо в закрытые глаза. Я спросила, сколько ему лет. Исполнится восемьдесят четыре. Он боялся смерти, хотя не говорил этого, но об этом говорили другие вещи. Я спросила о женщине, которую он любил, - поэтессе, писавшей русские стихи. Помнится, ее звали Валентина.

Он не открыл дверь. Время приходит и уходит. Но я вернусь в другой раз, - говорю себе, - и спрашиваю, - правда ли это.

 

 

 

 

Комментарии

Аватар пользователя Anatoly Repetsky

Спасибо за интересную статью. Интересуюсь биографией В.М.Шаталова, где ее можно найти?
Если не трудно ответьте плз. Спасибо.

Аватар пользователя Ирина Чайковская

По моей просьбе, Валентина Алексеевна Синкевич сказала несколько слов о Вл. Шаталове.Он приехал в Америку в 1949-50 гг. До того был в Германии, в лагере. Когда туда попал, она не знает. Биографию художника  "американского периода" ищите в воспоминаниях - ее и его друга Сергея Голлербаха.

ИЧ

ИРИНА, обращаюсь к вам с просьбой - помогите найти Руфь Деминг и её публикацию в американской газете. Это очень важно для биографии Шаталова и Валентины Синкевич.
Хотя-бы для какой газеты она могла писать. Если она жила в Филадельфии, или где-то близко, то и газета в Ваших краях. С уважением Александр.

Аватар пользователя Ирина Чайковская

Дорогой Александр, в наш век интернета, если она жива, Вы сами сможете ее найти. Это не просто. Но попробуйте.  Мне спросить о ней, после смерти Валентины Алексеевны Синкевич, некого. Но помню, что и Валя говорила, что ничего о ней не знает.  

А я  обращаюсь к читателям ЧАЙКИ. Друзья, если у вас есть сведения о художнике Шаталове и его окружении, в частности, о Руфи Деминг, пожалуйста, отзовитесь!

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
To prevent automated spam submissions leave this field empty.
CAPTCHA
Введите код указанный на картинке в поле расположенное ниже
Image CAPTCHA
Цифры и буквы с картинки