Должна сразу признаться, что в Тартуский Университет я поступала не потому, что хотела слушать лекции профессора Лотмана. Я поступала туда по двум очень важным для меня причинам.
Во-первых, в этом университете, называвшемся в те времена Дерптским, учился мой замечательный дедушка, военврач времен Первой Мировой войны, получивший за храбрость, за то, что выносил раненых из-под огня, именное оружие, офицерский чин и личное дворянство.
Во-вторых, я хотела учиться именно в университете, а не в педагогическом институте, где также имелся филологический факультет, потому что не хотела преподавать, а хотела изучать литературу и, что скрывать, заниматься литературным трудом. Я уже успела не пройти творческий конкурс в Литературный Институт и на факультет журналистики МГУ - по одной и той же причине, из-за «недостаточно выраженной гражданской позиции» в моих лирических стихах и эссе. Ну, а в Киевский Университет меня не приняли просто по причине «пятой графы».
В Тартуский Университет на русскую филологию принимали 25 человек из русских школ. Из них четверо, включая меня, были явными евреями, и еще пара человек - скрытыми. Мой папа на это сказал: «Ну, уж если возьмут еврея, то, скорее, мальчика». Мальчиков было трое.
Начались экзамены, и я отсылала домой телеграммы: «История - 5», «Сочинение - 5», «Английский - 5», «Устный по литературе -5»… «Боже мой, - сказала моя бабушка, - какой ужас, ее могут принять!». - А никто в семье не хотел, чтобы их 17-летняя домашняя девочка училась за 2000 километров от дома. Все думали - попробует, выпустит пар, успокоится, и пойдет учиться возле дома, на финансово-экономический факультет. Дудки! Приняли и всех трех мальчиков, и меня, и всех скрытых.
На первом торжественном собрании в роскошном 450-летнем актовом зале университета ректор сказал: «В нашем университете не было и нет процентной нормы для евреев!». - Клянусь, он так и сказал. А на робкий вопрос, на какой срок первокурсников отправляют в колхоз, он ответил: «Дело колхозников - работать в колхозе, дело студентов - учиться». И правда, за все годы учебы нас ни разу не отправляли «на картошку».
Но вот начались занятия. Лекция по древнерусской литературе. В аудиторию легкой походкой вбегает невысокий пожилой человек с пышной эйнштейновской шевелюрой и огромными вислыми запорожскими усами. «Представьте себе города-государства Древней Руси», - говорит он и рисует на доске виноградную гроздь. - «Вот так они выглядели, каждый город - сам по себе, а вместе - нечто качественно другое. Как ягоды в грозди».
Потом я привыкла к этой его изумительной манере снабжать каждую мысль ее графическим выражением, а вначале смотрела как на чудо. Наш выпуск был везучим: к нам на второй курс пришел из академического отпуска старший сын самого профессора - ЮрМиха, как называли Юрия Михайловича студенты. И профессор, желая лучшего образования для сына, читал нам и литературу XVIII века, и творчество Пушкина.
И как читал! Он говорил об известных людях каждой эпохи, как о своих знакомых, и быстрыми точными штрихами рисовал на доске их слегка шаржированные портреты. Он вставлял в лекции исторические анекдоты и отрывки из воспоминаний современников, превращая академический материал в яркий рассказ о живых людях, их страстях и творческих взлетах, и любая, самая сухая теория, - а он читал и спецкурс по структурализму и семиотике - становилась очевидной и понятной. Он парил перед доской, говорил и рисовал, рисовал и говорил. Иногда он на минуту замолкал и отворачивал лицо от публики, рисуя.. Мне рассказали старшекурсники, что профессор прошел войну, и в результате контузии у него развилось заикание, а из-за ранения была парализована верхняя губа. Но он виртуозно превозмогал эти свои физические слабости, отворачивался и рисовал, заполняя паузу, и был блистательным лектором - несмотря ни на что!
Мы привыкли к тому, что на некоторые лекции в аудиторию набивалась масса постороннего народу - студенты с других курсов и факультетов, приезжие из других городов. Они сидели на подоконниках и на полу, если не хватало стульев. Иногда сам профессор задерживался у входа, пропуская вперед дам и придерживая дверь для мужчин - он был образцом вежливости и галантности, - и лекция начиналась чуть позже из-за наплыва желающих ее послушать.
Однажды профессор Лотман и его супруга, доцент кафедры русской литературы Зара Григорьевна Минц, возвращались домой через старинный университетский парк. На мостике между холмами группа пьяненьких студентов сидела, свесив ножки, и горланила песни. «Погляди на этих юных идиотов, они свалятся с моста!», - сказала близорукая Зара Григорьевна. «Один из этих юных идиотов - наш сын», - спокойно отметил Юрий Михайлович.
На следующий день он начал лекцию словами: «Меня не вызывали в КГБ еще только из-за того, что мои студенты обрушивают в городе мосты!», - юным идиотам стало стыдно… Вышеупомянутая организация постоянно пасла нашего профессора и ни разу не позволила ему выехать за рубеж, несмотря на многочисленные приглашения на конференции, симпозиумы и семинары, и просто почитать лекции. ЮрМих стал выездным только после перестройки.
Как-то раз я готовила курсовую работу, для которой мне требовалось изучить материалы из архива Института Русской Литературы в Ленинграде, называемого Пушкинский Дом. На кафедре мне выдали официальное письмо в Пушкинский Дом с просьбой выслать студентке такой-то копию документа такого-то. Я отправила это письмо и получила отказ. Расстроенная, я пришла на кафедру пожаловаться своей приятельнице - секретарше. ЮрМих находился в своем кабинете. Вдруг он вышел и попросил секретаршу напечатать письмо. Я немедленно направилась к дверям, но он меня остановил. «Пишите, - сказал он секретарше, - профессор Лотман, и тут упомяните все мои регалии, просит руководство Пушкинского Дома выслать копию документа… какого, вам скажет коллега», - тут он указал на меня, а он нас всех с первого дня называл коллегами, и добавил: «Мне-то они не смогут отказать!» - и вышел.
Тогда секретарша сказала: «Какое счастье, что наш любимый профессор не чужд артистических жестов!», - и документ мне таки прислали!
У меня были очень счастливые студенческие годы. И образование, которое я тогда получила, много раз выручало меня в жизни.
Светлая память Юрию Михайловичу Лотману!
Комментарии
замечательные ученые!
спасибо за Ваши теплые воспоминания!
Ю. М. Лотман на фотографии несколько похож на Марка Твена, что ввело в заблуждение довольно недавно ленинградских (пардон, петербургских) функционеров... а я с удовольствием читаю-перечитываю издание стихотворений Вл. Соловьева, подготовленное его супругой - З. Г. Минц!
Великий Филолог!
И очень добрые воспоминания о нем, жалко что такие короткие. Хотя я никакой не филолог, но его книга "Анализ поэтического текста" многие годы была буквально моей настольной. Читал и буквально наслаждался его анализом самых замечательных стихотворений русских Поэтов, который был таким резким контрастом по сравнению с тем, что нам долбили на уроках все эти совковые лит. учителки, отбивая на всю жизнь своими "образами лишнего человека и поместного крестьянства" желание, хоть когда-нибудь снова перечитать все эти настоящие шедевры русской и мировой литературы. Спасибо ему и Вам Огромное!
Лотман
Изумительный человек и учёный!!
Лотмат - величина!
Вы заинтриговали, захотелось еще раз послушать Лотмана. Я когда-то слушал на YouTube несколько его лекций. Надо еще послушать.
Приятно, что вы и Тарту вспомнили. В студенческие годы дважды ездил в Таллин. Один раз съездил в Тарту. Разумеется, и в университет заходил.
Пользуясь случаем, должен сказать, что местные русские очень уважительно относились к Таллину, гордились им. Так что политика эстонских властей по отношению к русским была очень несправедливой. Не говоря уже о том, что у Шведов Таллин (Ревель) русские отвоевали, а не эстонцы. Впрочем, это иная тема разговора.
А Лотмат, действительно, величина.
Добавить комментарий