О том, как скумбрия разрушила любовь к лётчику. Из цикла «Одуванчики Среднего Запада»

Пятница, ничем не примечательная обычная пятница: завтрак в девять, ланч в двенадцать, бассейн в три, ужин в шесть и никаких сюрпризов.

Сюрприз ждал Галю в коридоре. Рони подошёл к ней и обратился с вопросом: «Хава а ю?» Галя с испугу: «Гуд, Сенька, бери мяч». Хотела сказать: «Сенькью, вери мач», а получилось: «Сенька, бери мяч». Как зубрила, так и выскочило. Рони её английский не смутил, улыбнулся. Смотрит ласково, а у неё от этого взгляда аж мураши по спине побежали. Пришла в себя, сенькьюла как надо. На это Рони расцвёл и затарахтел, как майский жук. Достал из кармана знакомые талончики. На пиццу приглашает, сообразила Галя.

— Йес, — отвечает. — Ду-ду пицца, — в смысле приду на пиццу. Рони понял, что предложение его принято. Ещё раз улыбнулся, зачем-то козырнул и, пожелав хорошего дня, удалился.

И ведь денег не пожалел, пицца стоит три американских рубля. Деньги небольшие, но для пенсионера немалые. Много старух по коридору шарахается, а он ей предложил, может даже караулил, в дверь-то ещё рано стучать. 

Галя еле дождалась воскресенья. Подружкам великий секрет не открыла. Сглазят ещё. Рано сказки сказывать.

Накануне не спалось, в шесть утра поднялась и давай гардероб по десятому разу примерять.

Не зря столько времени потратила, наряд выбрала правильный; пока до столовой дошла, народ зенки наизнанку вывернул: Чой-то Галя сегодня вырядилась.

Ступала Галя, будто под ногами у неё Каннская, а не выцветшая, эконом класса дорожка; держала голову, как жирафа — никого не замечала. Высокомерно-каменное выражение лица сменила на кроткое, как только переступила порог буфета.

На Рони смотрел ангел, сущий ангел… поживший, но ангел.

Народ в зале шушукается, словно сухой лист под ногами шелестит, сверлит их глазами, и только Галины подружки делают вид, что не замечают.

Зачем смущать и компрометировать, ещё подумает ухажёр, что она со старухами дружбу водит. Галю сравнить с нами — совсем девушка.

Волнительно Гале… говорить что-то надо… слова застревают, а английские так вообще из головы вылетели. Чай горячий, обжигает. Хотела сей факт зафиксировать, сказать: чай горячий, а вышло — ты горячий, на что Рони заулыбался и добавил: «И ты тоже». Зарделась Галя, оценив комплимент.

Сухая, костистая клешня Рони с побитыми артритом суставами накрыла руку собеседницы. Этот телесный, казалось бы, невинный контакт, открыл потайную дверцу в сердце Рони. Ему захотелось рассказать о своей жизни этой русской женщине. И он не ошибся — Галя была идеальной собеседницей. Она не понимала, о чём говорит Рони, и потому не перебивала. Зачарованная его голосом, узнавала отдельные слова и дорисовывала картинку. То, что картинка, скорее всего, отлична от оригинала, не задумывалась.

С таким же успехом Рони мог поведать историю своей жизни шкафу, собаке или мухе, залетевшей в комнату.

Признаться, последние годы он часто разговаривал сам с собой. Сегодня его слушала женщина, готовая влюбиться в него по уши, и от этого Рони испытывал сильный прилив эмоций.

История несбитого американского лётчика Рони Ли.

… боевые вылеты, я потерял им счёт. Командование…, думаю, они мухлевали, поднимали нас в небо сверх нормы, но в отчётах всё было шито-крыто, никаких нарушений.

Я возвращался с очередного вылета, ложился спать, а в ушах у меня гудели двигатели, не останавливаясь ни на минуту.

Мы сжигали напалмом их деревни… алкоголь помогал заглушать совесть, но не шум моторов, непрерывно ревущих в моей голове. Я нажирался до потери сознания… очередной вылет, а я ещё бухой… Бухому лететь хорошо — не страшно, паришь, словно дьявол, да мы и были этими дьяволами. Нам, мне, доставляло удовольствие убивать… власть над людьми, над их жизнями. Чем больше убиваешь, тем больше хочется убивать … один, второй… десятый - и ты уже подсел, как на наркотик — смерть врагам, смерть гукам[1]* — мы их так звали. Легче убивать гуков, вроде они и не люди, а гуки… мы их сжигали, крошили на куски… Выполнив задание, возвращались на базу, но не все возвращались. Мне везло — я в рубашке родился, самый молодой старослужащий; пополнения прибывали и погибали, а я оставался… «Заколдованный» звали меня. И я поверил, что я сверхчеловек, что мне дано больше, чем всем остальным… у меня определённо съехала крыша.

Тыловая крыса, он спорил со мной, а потом стал отчитывать за непропорциональный ответ, типа там, в джунглях, погибло много женщин и детей… Они посылали нас на войну и при этом хотели остаться не замаранными… Что на меня нашло? Я прострелил ему ногу, меня отдали под суд; решили, что я сумасшедший, а я-то знал, что это не так. Доказывать им — значило сесть в тюрьму, решил, что с психами лучше. Потом понял, что лучше бы сел в тюрьму к простым смертным, а то в психушке оказалось слишком много сверхчеловеков на квадратный фут. Я был там лишним, и мне пришлось признать, что я обычный, свихнувшийся на войне лётчик, и это меня спасло. Я выздоровел, насколько это возможно. Прошёл полный курс реабилитации, десятки комиссий осматривали меня, изучали, и в конце концов выпустили.

Как обычному психу мне дали пособие… И полный запрет на полёты… Я подумал тогда, что лучше обгоревшим трупом геройски лежать в джунглях, чем прозябать на обочине.

— Ты, бэби, как думаешь?

Светло-голубые глаза Рони слезились.

Галя улыбалась, рассказ тронул её. Она была уверена, что Рони рассказывает ей романтическую историю своей любви: Вьетнам, война, любовь американского солдата к бедной вьетнамской девушке, которая погибла. Как это трогательно! Галя готова была заплакать, но удержалась.

Рони прочёл понимание в Галиных глазах и продолжил…

Позже, после войны, пройдя бесконечное количество освидетельствований психиатров, психологов и бюрократов в авиационной комиссии, мне немыслимым образом удалось устроиться пилотом на гражданку. Да, поначалу, дело не двигалось, оно было безнадёжным. Пока за него не взялся адвокат. Мне повезло, судья — авиатор-любитель - проникся ко мне сочувствием и я получил возможность летать.

Жизнь наладилась … Большой дом, трое детей, летаю туда-сюда. Прилетаю, и чувствую, Хелен ждёт, когда я улечу снова. Понимаешь, большой дом, жена, дети … это всё непросто… Вот ты меня слушаешь, а Хелен никогда не слушала, она перехватывала инициативу и начинала говорить сама. Ей было неинтересно, что я думаю, ей была интересна только её точка зрения. И я привык, замолчал, её это очень устроило. Дети выросли, я не заметил, как они повзрослели — я летал туда-сюда. У меня накапливались отпускные, много отпусков, я не использовал их. Люди летают в отпуск, а я и без отпусков летал туда-сюда, а потом меня списали по возрасту. Дети устроили свои семьи…

Без неба, без любимой работы меня поглотила пустота. Я стал регулярно закладывать, не мог уснуть трезвым, утром похмелялся. Кроме выпивки ничего, понимаешь? Ничего… Моя жизнь с Хелен была, как пруд, затянутый ряской — не шелохнётся. Пока беда не нарушила эту тишь да гладь. Хелен заболела и скоро умерла. Я похоронил её. Одиночество и скука, наступившие после смерти Хелен, навели меня на мысль, что мы жили не так уж и плохо. У многих жизнь скучнее и труднее нашей — убеждал я себя. Пруд намертво затянуло тиной — я продал дом, отдал деньги в фонд ветеранов. Зачем они мне, если я не научился их тратить? Но главное, что меня спасло — я вступил в общество анонимных алкоголиков. И вот, я – Рони Ли, алкоголик, два года четыре месяца и одиннадцать дней трезвости — здесь… У меня хорошая пенсия, мы можем кутнуть. Ты умеешь это делать?

Если бы Галя понимала Рони, то смогла бы многое рассказать — как она шиковала напропалую после аварии на деньги страховой компании.

Но сейчас Галю клонило в сон. Она перенервничала, устала, — и голос у него божественный, так и хочется закрыть глаза и слушать, слушать…

Она кивнула: «Да», но Рони подумал, что «Нет», её голова склонилась набок, и он увидел, что Галя спит.

«Сейчас захрапит», — подумал Рони. Он заметил, что Галя в парике, который молодил её, бодрствующую, и старил спящую, морщины и обвисшая кожа резко контрастировали с искусственными локонами. И как я не заметил этого раньше?

Галя проснулась от наступившей тишины. Уснула на первом свидании. Что же он подумает обо мне? Её бросило в краску.

«Время летать, время любить…», — подумал Ронни.

Улыбнулся, помог Гале встать и проводил по коридору до развилки: ей — в корпус «B», ему — в «D».

Неделя у Галины Ивановны Долгополовой прошла в эмоциональном раздрае. Первые дни она парила, не чувствуя болей в коленках, чаще обычного выходила в коридор в надежде повстречать Рони. Со среды настроение начало портиться.

Ну не мог же он улететь?! Четверг, а от него ни слуху, ни духу. Слышала про любовь-морковь у тех, кому за семьдесят, — не верила. Скоро воскресенье — пицца-день, а ухажёр так и не объявился.

Последний раз на свидание звали… Это когда ж было? Лет двадцать назад. Не пошла, а мужик был справный, в меру пьющий. Сходила бы, может, и в Америку бы не поехала. Да что тут гадать: было б, да не было б — важно то, что сегодня. Куда мой лётчик подевался? Что делать? Ждать? Самой не набиваться… Легко сказать — трудно сделать.

В пятницу принесли Гале продукты, среди привычного набора оказалась скумбрия горячего копчения — свежая, жирная. Любила Галя рыбку с картошечкой отварной и с укропчиком. Что может быть вкусней? Вряд ли что и сравнится. Не знает Рони нашей русской вкуснотищи. Угощу-ка я его. Гостинец отнесу и заодно узнаю, в чём дело, может, приболел мой лётчик.

В кастрюльке — картошечка в маслице, укропчиком присыпанная, в отдельном контейнере — скумбрия жирненькая. Пальчики оближешь.

Рони дома оказался — никуда не улетел. Галя уговорила его взять приготовленные ею дары. Порцию положила двойную. Ну так, на всякий случай, вдруг пригласит… Не пригласил. А пригласил бы, так она ещё и за пивом бы сгоняла — пару бутылочек заготовила.

Как положено женщине мужчину привечать Галя знала. Зачем что-то придумывать, да комедию ломать. Но не вышло… Расстроилась, конечно, что приглашения не получила, но надежды на любовь и дружбу не теряла. 

В печальном одиночестве доела оставшийся хвост скумбрии и, чтоб не воняло, решила выбросить кости. Сунула в пакет и пошла на «помойку». Зашла в помещение, где баки с мусором да отходами располагались. Открыла крышку, знакомый рыбный запах так и обдал её. Ковырнула пакет, что сверху лежал, а в нём вся её рыбка копчёная.

Выкинул, подлец!

От обиды недавно зародившееся чувство любви вмиг умерло.

Вечером, собрав волю в кулак, пошла к подружкам в Руми Кю играть. Тех любопытство разбирает, как там Галин лямур-амур.

— Галя, что у тебя с Рони? — не утерпела Мила.

— Девочки, он — лётчик, а я лётчиков не люблю, моряков люблю.

— При чем тут лётчики и моряки?

— А притом, что моряки скумбрию любят, а лётчики нет.

Ответ поверг подружек в полное недоумение. Но одно им было ясно — романа не вышло.

[1] Оскорбительное выражение по отношению к выходцам из Кореи и Вьетнама, использовалось американскими военными во время Корейской и Вьетнамской войн.