Давняя традиция отмечать юбилеи русских знаменитых писателей: со дня рождения или памяти со дня смерти-ухода в изгнании восходит к истории первой эмиграции: чтили Газданова, Набокова, Поплавского, Берберову, Яновского, Зайцева, Мережковского, Гиппиус, и многих, многих других. К этой когорте Великих принадлежали и два лауреата Нобелевских премий Иван Бунин и Иосиф Бродский. В этом году исполняется 100 лет со дня рождения большого русского поэта Второй волны эмиграции Ивана Елагина*, с которым я был знаком – судьба благоволила ко мне. Приехав в Зарубежье в 1979 году, я ещё застал и познакомился с некоторыми яркими представителями, в основном второй волны, в том числе и с Елагиным.
Вообще, в жизни мне везло – вырос я в культурной семье, в доме у нас бывали писатели, журналисты, люди науки, актёры, режиссёры. Например, лекции по литературе мне индивидуально читала мамина подруга Евгения Семёновна Гинзбург (автор книги «Крутой маршрут», мать писателя Василия Аксёнова). Всё это было: круг интеллектуальной молодёжи, жаркие споры, капустники, студенческая среда, розыгрыши. Эти традиции перекочевали со мной и с выездом в эмиграцию, когда я попал сорок лет тому на постоянное место жительства в Филадельфию. Оглянулся, осмотрелся, и взялся за старое: организовывал встречи, литературные концерты и живое общение с людьми, позднее открыл издательство и литературно-художественный журнал «Побережье». Что было – то было…
Мне всегда были интересны люди неординарные, оригинальные, необычные. Поэтому, когда представлялась какая-то возможность познакомиться и пообщаться с этими людьми, я её не упускал. Так, в эмиграции, в поле моего зрения попал Иосиф Бродский, Наум Коржавин, Лев Лосев, Василий Аксёнов, Сергей Довлатов, Александр Генис, Борис Филиппов, Евгения Жиглевич, Валентина Синкевич, Татьяна Аист, Ираида Лёгкая… Этот список можно продолжать и продолжать… Но степень близости знакомства были разными: встречи, переписка, телефонные переговоры, смс сообщений по интернету, общие литературные проекты, издательские дела, славистские конференции, совместные писательские выступления и тому подобное.
Поэтому, когда в Зарубежье в этом году отмечают столетие со дня рождения поэта Ивана Елагина, я решил написать эссе-воспоминание о поэте, с которым встречался и печатал его переводы в журнале «Побережье». Кое-какие интересные детали общения с ним мне запомнились, а кое-что было отмечено в записных книжках (на память я не всегда полагаюсь). Поэтому часть дат я могу привести с точностью, так как они были зафиксированы.
В начале июня 1984 года состоялся творческий вечер поэтов альманаха «Встречи» в Вашингтоне. С чтением стихов выступили поэты Иван Елагин, Борис Филиппов, Виктор Урин, Нонна Белавина, Александр Рязановский, Валентина Синкевич, Татьяна Фисенко, Михаил Крепс и другие. Участвовал в этом мероприятии и ваш покорный слуга. Встреча проходила в пресвитерианской церкви. А девятого июня об этом доброжелательно написала главная эмигрантская газета Зарубежья того времени «Новое русское слово». Издание отметило: «Заключительным аккордом вечера явилось выступление поэта Ивана Елагина. Он прочитал несколько стихотворений – одно прекраснее другого. И по просьбе публики ещё одно, написанное давно, можно сказать, ставшее уже классикой – «Мне незнакома горечь ностальгии…».
Мне незнакома горечь ностальгии.
Мне нравится чужая сторона.
Из всей – давно оставленной – России
Мне не хватает русского окна.
Оно мне вспоминается доныне,
Когда в душе становится темно –
Окно с большим крестом посередине,
Вечернее горящее окно.
Вот там, в Вашингтоне, я впервые увидел и познакомился с Иваном Елагиным. Он отнёсся тогда ко мне довольно благосклонно. Сказал, что читал мои стихи во «Встречах». Он знал, что я с Украины, работал в Киеве в Союзе Писателей (сам он был киевлянином, очень любил этот город). Иван Елагин интересовался писательскими шутками-прибаутками, побасёнками. Смеялся моим россказням. Он хорошо выглядел: красивое лицо, высокий лоб, необычно большие глаза.
Вскоре, в том же году, 4 ноября, мы встретились ещё раз в собрании Литературного фонда, и уже в Нью-Йорке. Состав выступающих был почти тот же, но ещё дополнительно помню Владимира Шаталова, Елену Клюеву, Павла Бабича. Творческая встреча проходила в помещении нью-йоркского Св. Серафимовского фонда. На этот вечер приехала первая жена Елагина, Ольга Анстей (настоящее имя Ольга Николаевна Штейнберг 1912, Киев – 1985, Нью-Йорк) – русская и украинская поэтесса и переводчица «второй волны» эмиграции. Она была в госпитальной коляске. Я мог её рассмотреть, так как сидел недалеко: умное, спокойное выражение лица, но чувствовалась усталость и болезненность.
Иван Елагин читал своё знаменитое стихотворение:
На пустыре, забором огороженном,
Землечерпалки роют котлован.
А я хожу каким-то растревоженным,
Наверно люди думают, что пьян.
Уже закладка началась фундамента,
Подвоз цемента, балок, кирпича,
А я иду по улице, беспамятно
Какие-то обрывки бормоча.
А в центре пустыря начальство высшее
Стоит, над чертежами ворожа,
А вот для моего четверостишия
Никто мне не покажет чертежа.
Глядишь – и над цементною площадкою
Воздвигнут металлический каркас,
А у меня слова такие шаткие,
А стойких слов я в жизни не припас,
А у меня слова такие ломкие,
Что я не знаю, как их уберечь.
Эпохи ветер налетает комкая
Мою невразумительную речь.
Что будет в этом здании? Кузнечные
Цеха, или музей, или вокзал?
Векам на зависть балки поперечные
С продольными строитель увязал.
А я хочу, чтоб было долговечнее
То слово, что я шёпотом сказал...
Стихотворение было опубликовано: Иван Елагин, «Собрание сочинений в 2-х томах» (М.: «Согласие», 1998) под редакцией Евгения Витковского.
Была ещё одна довольно интересная встреча – обед в доме Валентины Синкевич, где мы были втроём: она, я и Иван Елагин. На следующий день Елагин должен был сольно выступать в местном клубе. Валентина Алексеевна приготовила свою традиционную запечённую в духовке курицу, картошку и салат. Я привёз соленья из русского магазина, в общем был «пир на весь мир». Мы вели довольно оживлённую и весёлую беседу, говорили о литературе, изданиях, друзьях... И вот наступил момент, когда Валентина Алексеевна должна была сказать Ивану Елагину немного неудобную новость. Встречу с ним организовал поэт-графоман, некий, назовём его С., который поставил условием, что перед выступлением нашего гостя прочитает четыре-пять своих стихотворений в его честь. Валентина Алексеевна осторожно преподнесла это Елагину. Он очень спокойно выслушал эту новость, улыбнулся и ответил категорическим отказом. Уговаривать было бесполезно и неловко. Мы же с Валентиной Алексеевной на следующий день на вечере выступили вместо нашего гостя, и как говорится, «отдувались» по полной программе, читали и стихи Елагина, хотя это и не принято делать. Вот такая была история. Думаю, что он был прав, во всяком случае, это было его право.
Были ещё встречи, но ничего такого особенного, кроме общих разговоров, я уже не помню. Единственное, что особенно всё-таки запомнилось – жадные расспросы о Киеве – уж очень он любил этот город. Его связывали с этим местом творчество и молодость. И мне это было приятно, потому что моя мама была до войны киевлянкой, а потом мы переехали жить во Львов.
А вот отрывок из статьи Валентины Синкевич об одной интересной истории, связанной с Иваном Елагиным:
«Умиравший от неизлечимого рака (поджелудочная железа) Елагин с дочерью Лилей, ухаживавшей за больным, нуждался в спокойном помещении на время между лечебными процедурами, проходившими в филадельфийской больнице. (Денег на отели у семьи не было.) Шаталов сразу же предложил свой дом. Там, слушая тихо игравшую классическую музыку и любуясь шаталовским портретом Гоголя, который он попросил поставить на мольберт у своей постели, умиравший поэт провёл много дней. Накануне возвращения домой в Питтсбург он написал своё последнее стихотворение. Может быть, оно не самое лучшее елагинское стихотворение. Но, бодрое по духу, оно было написано, когда Ивану Елагину невероятно тяжело было думать, писать и жить. Вот оно:
ГОГОЛЬ
Владимиру Шаталову
Пока что не было и нет
Похожего, подобного,
Вот этот Гоголя портрет –
Он и плита надгробная.
Портрет, что Гоголю под стать,
Он – Гоголева исповедь,
Его в душе воссоздавать
А не в музее выставить,
Его не только теплота
Высокой кисти трогала,
Но угнездились в нем места
Из переписки Гоголя.
И Гоголь тут – такой как есть,
Извечный Гоголь, подлинный,
Как птица, насторожен весь,
Как птица, весь нахохленный.
И это Гоголь наших бед,
За ним толпятся избы ведь!
О Русь, какой ты дашь ответ
На Гоголеву исповедь?
Иль у тебя ответа нет,
Кто грешник, а кто праведник
Есть только Гоголя портрет.
Он и портрет, и памятник.
Перед посадкой на самолёт из Филадельфии в Питтсбург, Иван Елагин сказал Владимиру Шаталову слабым, еле слышным голосом: «Я рад, что кончаю жизнь не плачем о себе, а стихотворением о Гоголе».
Как-то у меня зашёл разговор с художником Владимиром Шаталовым о Иване Елагине, и он мне принёс и подарил копию-фотопортрет оригинала картины, где написано: «В Шаталов. 1984. Дарственная подпись и дата: вресень 1999». Из архива Игоря Михалевича-Каплана.
Хочется к его столетию со дня рождения, хотя бы коротко остановиться на некоторых фактах биографии. Иван Венедиктович Елагин (1 декабря 1918, Владивосток – 8 февраля 1987, Питтсбург, штат Пенсильвания, США). Знаменитый русский поэт второй волны эмиграции. Елагин – псевдоним, настоящая фамилия Матвеев. Его дед Николай – поэт, журналист, прозаик, издатель, редактор, известный в литературных кругах под псевдонимом Амурский. Отец Ивана Венедикт Матвеев (творческий псевдоним Венедикт Март), был поэтом-футуристом. Мать, Сима Лесохина, была фельдшером.
Дальше идёт довольно пёстрая и яркая биография. После 1918 года семья Матвеевых переехала жить в Киев. В скором времени родители Елагина разошлись, мальчик остался с отцом, вместе с которым в 1919 году переехал в Харбин. Спустя некоторое время они вернулись и поселились в одном из подмосковных городков. Вместе с отцом Иван прожил недолго – отца арестовали и отправили в ссылку в Саратов. Елагин попал в круг беспризорников. Скитаясь, он наконец снова встретился с отцом. На Украине отец пытался продолжать свою творческую деятельность, но в 1937 году был опять арестован, осуждён и казнён.
После смерти отца Иван остался в Киеве, женился на поэтессе Ольге Анстей и начал литературную деятельность. Ему всячески помогал близкий друг его отца, знаменитый украинский поэт Максим Рыльский.
В начале Великой Отечественной войны Иван Елагин не эвакуировался и находился на оккупированной территории, что было опасно, поскольку его мать была еврейкой. Уже в конце 1943 года Иван Елагин с супругой, оказавшись среди «перемещённых лиц», перебрались в Чехословакию, Польшу, а затем в Германию. Окончание войны застало их в лагере под Мюнхеном. В 1945 году у них родилась дочь, которую назвали Еленой. Позднее девочка пополнила ряды поэтов семейства Матвеевых, с пяти лет начав писать стихи. Будучи в Германии, Елагин, издал в Мюнхене свои первые сборники стихотворений: «По дороге оттуда», 1947 и «Ты, моё столетие», 1948. Иван Бунин, который получил в подарок оба первых сборника Елагина, по достоинству оценил талант поэта.
Прибыв в Америку, Матвеевы сразу же официально развелись, но их дружеская и творческая связь сохранилась до конца жизни. Дальнейшая судьба этих одарённых, талантливых людей была более - менее, можно сказать, благополучной. Следует отметить, что обустроиться в Штатах Елагину было намного труднее, чем Анстей, которая была филологом, владела европейскими языками, устроилась работать в отдел перевода при ООН. В Америке Елагин опубликовал свои главные книги. Сборник «Тяжёлые звезды» (Tenafly, NJ, «Эрмитаж», 1986). Скорейшему выпуску сборника помогали друзья Елагина, желавшие порадовать уже умирающего поэта. А в начале 1987 года, сразу же после его смерти, вышел сборник «Курган», Франкфурт-на-Майне, в который были включены выбранные самим Елагиным стихотворения о годах террора.
В Америке Ивану Елагину пришлось пройти знакомый эмигрантский путь «перемещённого лица». Он работал в ресторане, затем рабочим на фабрике, и только позже в отделе объявлений газеты «Новое русское слово». В 1970 году Иван Елагин защитил докторскую диссертацию и начал работать в Питтсбургском университете, где преподавал русскую литературу.
Иван Елагин умер на 68 году жизни от тяжёлой болезни – рака поджелудочной железы. Он мужественно выдерживал смертельную болезнь. Последним произведением поэта стало стихотворение «Гоголь», посвящённое филадельфийскому художнику Владимиру Шаталову, написавшему портрет великого русского писателя. Стихи Елагина начали печататься в России уже после его смерти: в «Новом мире», «Неве», «Огоньке» и других изданиях.
Как писал сам Иван Елагин:
Полетать мне по свету осколком,
Нагуляться мне по миру всласть
Перед тем, как на русскую полку
Мне когда-нибудь звёздно упасть.
У меня сохранились несколько писем из архива Эдуарда Штейна. Это письма Ивана Елагина, адресованные к нему.
Составитель подборки Игорь Михалевич-Каплан
Печатается из архива Эдуарда Штейна с разрешения Ольги Штейн
Письма Ивана Елагина к Эдуарду Штейну
Письмо 1
Дорогой Эдуард!
Я говорил о Бетаки – можно устроить его выступление во второй половине февраля. Кстати, в русском клубе есть интерес к Вашей персоне. Меня спросили – «а если Бетаки приедет со Штейном, можно задавать вопросы Штейну» (вероятно, Ваше шахматное творчество повинно в Вашей известности). Я взял на себя смелость и сказал: «Да». Обещают $ 100, а м. б. и больше за выступление Бетаки.
Одновременно высылаю Вам последний свободный экземпляр «Тело Джона Брауна» (цените!) и «В зале вселенной», которых у меня очень мало.
Сейчас я написал большую вещь и там есть [...] строчек, связанных с шахматами.
Всех благ в Наступающем Новом Году!
Ваш Иван Елагин.
18 декабря, 1982. [Дата на конверте].
Письмо 2
Дорогой Штейн!
Спасибо за письмо. «Нового Колокола» не видел. Заранее могу сказать, что дело «зряшное». Нельзя жить чужим пафосом. Человек 70-х годов 20 века ничего не создаст пафосом Герцена. Надо создавать своё. А если своего нет, то лучше стать обывателем, чем повторять чужие зады. Большевики сильны пафосом прошлого, но они реакционеры, охранители. А новые эмигранты претендуют на революционность, идут по чужим следам. Думаю, что секрет прост: богатые дяди дают деньги на «Колокол» и Герцена, потому что представляют Россию по учебникам кабинетных мудрецов с устаревшей схемой. Впрочем, говорить об этом лишнее, дяди через несколько номеров перестанут давать деньги и колокол замолкнет.
О Фишере и Спасском судить не могу и думаю, что Фишер явление очень значительное.
Буду благодарен, если Вы пришлёте мне стихотворение «Шахматисты» Лозины Лозинского, я его не знаю.
Жму руки.
И. Елагин 12 июня, 1972. [Дата на конверте].
Отдельных слов заслуживает Елагин как переводчик. Он успешно переводил для литературных изданий, в число которых вошли журнал «Диалог – США» и газета «Новое русское слово». Для получения докторской степени Елагин сделал перевод поэмы Стивена Винсента Бене «Тело Джона Брауна».
*****
Переводы ИВАНА ЕЛАГИНА
ПОЛЬ ВЕРЛЕН (Paul-Marie Verlaine, 1844-1896)
Из французской поэзии
Небеса над крышей
Синева. Покой.
Дерево над крышей
Шелестит листвой.
Благовест я слышу
Мирный вдалеке.
Жалобу я слышу
Птицы на сучке.
Боже мой, кругом он
Мир спокойный Твой.
Безмятежный гомон
Жизни городской.
Что же ты наделал,
Плачь теперь о ней,
Что ж ты с нею сделал,
С юностью своей.
Переводы с английского
МАРИАННА МУР (1887 – 1972)
ЛИЦО
Нет, не ветрена я, не свирепа,
не надменна и не язвительна,
не ревнива, не суеверна, и не полностью отвратительна.
Изучаешь, и все изучаешь лица выраженье,
но, с отчаянья и раздраженья,
хоть в тупик не зашла,
а разбила бы все зеркала!
А ведь только к порядку любовь,
только пыл с простотою без грима,
при пытливом вниманье в лице —
вот и все, что необходимо!
Есть немногие лица — одно или два, — иль одно,
то, что памятью закреплено, —
что должны для души и для взгляда
оставаться отрадой!
МОЛЧАНИЕ
Отец мой говорил: "Большие люди
всегда приходят в гости ненадолго",
и потому нет надобности им
показывать лонгфеллову могилу
иль Харварда стеклянные цветы.
Они уверены в себе, как кошка,
добычу уносящая свою
в укромный уголок; а хвост мышиный,
как обувной шнурок, висит из пасти.
Порою одиночество им любо.
Порою, речью восхитясь, они
лишиться могут сами дара речи.
Глубоким чувствам свойственно молчанье.
Нет, не молчанье, сдержанность скорее.
Он не кривил душою, говоря —
"Ко мне домой входите, как в трактир!"
Трактиры не являются жильём.
ЭДУАРД ФИЛД (1924 - )
НЬЮ-ЙОРК
Я живу в прекрасном месте, в городе —
люди приходят в изумление,
когда им говоришь, что ты там живёшь.
Люди говорят о наркоманах, нападениях, грязи, шуме,
полностью забывая о самом главном.
Я говорю им, что ад — там, где они живут,
в краю замороженных людей.
Они никогда не думают о людях.
Дом мой, я изумлён тем, что меня окружает,
это тоже одна из форм природы,
как те парадизы из деревьев и трав,
но это человеческий рай,
населённый преимущественно нами, людьми, —
хотя благодарение Богу
за собак, кошек, воробьёв и тараканов.
Это вертикальное место столь же не случайно,
как Гималаи.
Городу нужны все эти высокие дома,
чтобы вместить туда гигантскую энергию.
Ландшафт гармонически распределяется.
Знаем ли мы об этом иль нет,
но мы выполняем Божью волю —
где я живу — улицы впадают в реку из солнечных лучей.
Ни в одном месте страны — люди
так не показывают, что они чувствуют:
мы ни в чем не притворяемся.
Посмотрите, как ньюйоркцы
идут по улице. Их походка говорит:
мне все равно. Надо иметь немало нахальства,
чтобы, не стесняясь, жить своей мечтой,
своим кошмаром.
Но никому нет дела, никто не смотрит!
ЮДЖИН ФИЛД (1850-1895)
КОГДА ГОД СТАРЕЕТ
Когда приходят зимы
И старятся года,
О как невыносимы
Ей были холода.
И ласточек, бывало,
Следит она полет,
И тяжело вздохнувши
От окон отойдёт.
Когда ж ложился ломко
На землю бурый лист,
И слышен в дымоходе
Тоскливый ветра свист,
Так озиралась дико,
Что лучше б не смотреть,
Испуганная птица,
Попавшаяся в сеть!
О прелесть голых веток,
Что сплошь в снегу ночном
Касаются друг друга
И ходят ходуном!
Но шум огня в камине,
Но шубы теплый мех,
Ее душе казались
Прекрасней веток всех.
Когда приходят зимы
И старятся года,
О как невыносимы
Ей были холода.
RECUERDO
Мы были очень усталые, нам было очень приятно —
Мы целую ночь на пароме катались туда и обратно.
Было светло и голо, и пахло, как пахнет в конюшне —
Но мы над столом склонялись,
в огонь мы смотрели дружно,
Лежали под лунным светом высоко на косогоре...
А свистки над водой раздавались, и стало светать уже вскоре.
Мы были очень усталые, нам было очень приятно —
Мы целую ночь на пароме катались туда и обратно.
Ты закусывал яблоком, я — грушей жёлтой и сладкой,
Мы по дороге где-то купили их два десятка.
А небо серело, и ветра ворвалась струя ледяная.
А солнце — ведёрко с золотом — всходило, капли роняя.
Мы были очень усталые, нам было очень приятно —
Мы целую ночь на пароме катались туда и обратно.
«Доброе утро, мамаша!» — мы сказали старухе в шали.
Утреннюю газету мы купили, но не читали.
Взяв груши, она всплакнула: «Господь сохрани вас, детки!»
И мы все деньги отдали ей, зажав на метро по монетке.
АРЧИБАЛД МАК-ЛИШ (1892-1982)
АМЕРИКАНСКОЕ ПИСЬМО
Вот, вот она — наша страна, вот — наш народ…
Вот она — ни страна, ни раса. Здесь должны мы собрать
Урожай для души, пожиная ветер в траве:
Здесь должны мы есть нашу соль, не то наши кости зачахнут.
Здесь нам жить, если стать не хотим мы тенями.
Это наш род, хоть без роду и племени мы, хотя
Не окружают нас древние стены и голоса.
Вот она — наша страна, древняя наша земля,
Почва сырая, пришлые люди, смешенье кровей,
Ветер, чужие глаза, переменчивость сердца.
Этого мы не оставим, хотя старики нас зовут.
Это — наша страна и земля, наша кровь, наша плоть.
ДОПОЗДНА В ПОСТЕЛИ
Ах, если бы хорошую жену!
Подолгу б в тёплой нежиться постели
(её теплом согретой) как струну
звенящую, жизнь ощущая в теле.
К её шагам внизу прислушаться порой,
когда она метёт сосновый пол метлой.
Вот стукнула окном на солнечный восход,
вот открывает — вот закрыла краны,
вот блюдцем брякнула, вот в чашку кофе льёт...
Лежать, вдыхая кофе запах пряный,
не думать ни о чем, а время пусть идёт...
То там, то тут её шаги,
там, где она тебя поцеловала — ещё болит твой рот.
Ты помнишь на краю постели блеск ноги,
потом с одеждой началась возня…
Лежишь и слушаешь — она снуёт как тень,
свой дом для нового приготовляя дня,
и для своей любви готовит новый день...
А ты лежишь,
ты ни о чем не думаешь,
глядишь на небо...
«НЕИСТОВЫЙ ГРЕШНЫЙ СТАРИК»
Любить, когда любовь уж не под стать годам!
Таков удел и мой, и Ейтса, и всех нас.
Но хорохорится стареющий Адам
И непристойный пыл выносит напоказ.
И все же в сумерках, в кустарнике сухом,
Где птица птицу кличет (о услышь
Крик горлинки!) — Есть что-то в крике том,
Чего вовеки ты ничем не утолишь.
Вот завершился день, и время ветру спать,
И ветр ни веткой, ни листвой не шелохнул —
И все ж какая-то грохочет в море страсть,
Грохочет без конца!
(О слушай моря гул!)
Быть старым для любви — и все ж хотеть... Чего?
Ещё польстить себе и снова доказать,
Что зверь ещё силен, что плоть жива его,
На пульсе стук копыт почувствовать опять?
Иль все-таки есть то, о чем и птичий крик,
И вечный моря гул, и похоть старика?
Все знают, но ничей не выразит язык.
Бывает ли любовь,
Которую никак
Ничем не завершить? И понимает тот,
Кто страсть знавал, — что страсть вовеки не поймёт?
За невозможностью погнавшись, ни на миг
Не забывать о ней — вот твой триумф, старик?
ДЕНИЗ ЛЕВЕРТОВ (1923-1997)
ТРЕТЬЕ ИЗМЕРЕНИЕ
Кто мне поверит,
если скажу я: «Меня
взяли и вскрыли
от скальпа до паха,
а я осталась живой,
брожу, наслаждаюсь
солнцем и щедростью
всею земною». Быть честной
не так уже просто:
честность простая
ни что иное как ложь.
Разве деревья
в листве своей,
ветер упрятав,
не говорят шепотком?
Так измерение третье
прячет себя самое.
Если дорожный рабочий
камни ломает,
то камни есть камни.
Но любовь
ломая, вскрывает меня,
и живу я,
чтоб вымысел мой рассказать,
но не точно:
слова
все изменяют. Так пусть это будет
- под ласковым солнцем -
вымыслом только,
пока я дышу
и поступь меняю мою.
СТЕНЛИ КУНИЦ (1905-2006)
ПОДСЧЁТ
Хвастливо начертал я на моей стене:
Любви, Имущества и Платы сторонись!
Всё ж в годы юности они достались мне
Почти что за гроши - ценою ста страниц!
И вот я в зрелости без приводных ремней,
Разбиты и потеряны трофеи.
Я лозунг мой опять пишу на стыке дней:
Изменчивость – Пускай, любой ценой, черт с нею!
Поэтические переводы были переданы автору статьи вдовой поэта Ириной Ивановной Матвеевой, которой Игорь Михалевич-Каплан выражает благодарность за предоставленные материалы. В 2020 году Еленой Ивановной Матвеевой, дочерью поэта, внесены некоторые уточнения.
--------
* Статья написана в 2018 году, к столетию со дня рождения Ивана Елагина (1918-1987). По просьбе редакции, автор специально отредактировал и дополнил статью для публикации в ЧАЙКЕ и в Альманахе ЧАЙКА за 2021 год.
Комментарии
Спасибо!
Спасибо, очень интересная, хорошая статья.
Типичный Советский Бездельник
В статье о молодёжи - бездарях и лентяях на страницах этого выпуска Чайки, Я. Фрумкин, получается, пишет о таких, как Елагин - ничего не умеющих делать мечаттелях и поэтах. Проживая в Питтсбурге (я преподаю в местном колледже КарнегиМелон), я знаю нескольких "наших бывших", которые знавали его лично (сама я слишком молода для этого, да и не было меня тут тогда). - Они все единдушно негативны в своих воспоминаниях о нём. Понятно, об умерших либо хорошо либо ничего... Но Елагин не зря неизвестен: ни его поэзия не впечатляет (и не задевает струн души), ни его человечские качества... Его ждали зрительский зал (заплативший бабло за это, кстати), но мэтру видете-ли конферансье не покатил и Большой Человек не изволили выступать-с. Во селезень, а?!
Чего это такое вообще? А вот
Чего это такое вообще?
А вот фотография хороша. Можно ещё парочку? Впрочем, она не Ваша.
Добавить комментарий