Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе.
А.С. Пушкин. Письмо Вяземскому,
Ноябрь 1825.
1.
«Остается непонятным, как же Лысенко без серьезных научных работ из младших агрономов превратился в академика трех академий — в 1934 году был избран тайным голосованием академиком Украинской АН, был назначен решением Советского правительства в 1935 году академиком Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ) и был избран академиком АН СССР в 1939 году? В двух академиях его избирали тайным голосованием. Значит, кто-то выдвигал его в члены этих академий, публично агитировал за него, и громко называл выдающимся ученым. Из ниоткуда, как черт из табакерки, он выскочить не мог, а, следовательно, прежде чем обвинять лично Лысенко в криминальных или аморальных действиях, нужно понять, каким был генезис его внедрения в ареопаг лучших ученых, и кто персонально ответственен за его продвижение в ученые. Ведь это факт, что при выдвижении малообразованного человека, ничем науку не обогатившего, а лишь занимавшегося обманом и саморекламой, ученые нарушили правила научной этики, отвергли моральные запреты и сами способствовали административному взлету шарлатана, каковым Лысенко несомненно был».
Это из статьи В. Сойфера в «Семи искусствах» в январе 2020 года (http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer1/sojfer/). Но о своем «непонимании» Сойфер пишет на разные лады более тридцати лет. Таков его риторический прием. На самом-то деле автор все «понимает», и его «понимание» сводится к одному имени: Николай Иванович Вавилов. Сойфер уличает Вавилова в «нарушениях научной этики», выразившихся в том, что тот рекомендовал Лысенко в академики Украинской Академии Наук, в членкоры большой Академии и т.п.
Да, Вавилов давал такие рекомендации. Но избран Лысенко был не Вавиловым. Кандидатуру номинанта обсуждало и утверждало Биологическое отделение Академии наук. Затем общее собрание. На нем за шарлатана было подано не меньше двух третей голосов. Почему? Академики доверились Вавилову? В это можно было бы поверить, если бы речь шла об ученом, малоизвестном за пределами своей узкой специальности. В таких случаях академики других специальностей полагаются на рекомендации и на решение Отделения. Лысенко – это другой случай. Он был на виду у всей страны, иллюзий на его счет ни у кого не было. О том, что он «от сохи», было хорошо известно, он сам этим бравировал. Президентом Академии Наук был В.Л. Комаров, ботаник, который не хуже Вавилова мог оценить, каков истинный вес Трофима Лысенко в науке. Более того, Комаров его ненавидел. И боялся. Потому делал все, чтобы тот был избран – сначала в членкоры, потом в академики, а потом и членом президиума Академии Наук.
В чем же дело?
В том, что Академия утратила свою девственность еще в 1929 году. Наседали на нее с 1917 года, а к 1929-му дожали, заставив принять в свои ряды десяток высокопоставленных партайгеноссе, включая тех, кто вообще не имел отношения к науке. Кто-то пытался возражать, но им сказали "цыц". Сильнее других сопротивлялся Иван Петрович Павлов. Он язвительно напомнил о Римский императоре Калигуле, который назначил сенатором своего жеребца. Так и Кремль может назначить, кого пожелает: своя рука владыка. Но заставлять самих академиков голосовать за жеребцов?! Это унизительно!
Павлова оберегала слава старейшины физиологов мира, единственного в СССР лауреата Нобелевской премии, а, главное, «охранная грамота Ильича»: тот в свое время распорядился не трогать «величайшую культурную ценность». Павлов был единственным академиком, наделенным такой привилегией. Когда непременный секретарь С.Ф. Ольденбург напомнил ему об этом, возмущенный Павлов ушел с заседания, хлопнув дверью.
Пролетарская власть не следовала императору Калигуле. Она не назначала своих ставленников академиками, ей нужно было, чтобы это делала сама Академия. Правила игры диктовал Кремль. Хотите заниматься своей наукой – делайте, что велят, а то окажетесь там, куда Макар телят не гонял. Даже Павлов, осознав, что играет с огнем, поднял тост «за великих социальных экспериментаторов». Опасался, что «кремлевские горцы» после его смерти отыграются на его семье[1].
Академия стала ручной. Партия сказала, что надо принять Лысенко, – комсомол ответил "есть". Даже при тайном голосовании не посмели сказать «нет».
Если бы Вавилов отказался давать рекомендации Трофиму Лысенко, то этим только бы подтвердил, что научная элита «зажимает» народного выдвиженца. Не только его самого, но и его институт с тысячью научных сотрудников стерли бы в порошок. Там только что арестовали 20 человек. Вавилов писал письма в НКВД, характеризовал "антисоветчиков" как выдающихся специалистов и полезных работников. Известно 44 таких письма – не только о тех двадцати, но и о многих других он хлопотал. Хотя уже был «невыездным». Хотя его гениальную теорию центров происхождение культурных растений третировали в печати как идеалистическую, реакционную и даже фашистскую. А его «институт благородных ботаников» обвиняли в поддержке кулачества и саботировании «социалистических преобразований в деревне». НКВД вербовал доносчиков из ближайшего окружения Вавилова, о чем он хорошо знал, но не мог знать, какой компромат на него готовят. В таких условиях Николай Иванович Вавилов должен был показать фигу с маслом колхозному орденоносцу? Не слишком ли многого требует от него Сойфер из безопасного далека?
2.
«Сегодня Трофима Денисовича Лысенко нередко представляют выдвиженцем Партии коммунистов и проводником чисто большевистских установок в науке. Также часто говорят о трагической роли, которую Лысенко сыграл в судьбе другого выходца из крестьянских кругов — академика Николая Ивановича Вавилова, тоже агронома по образованию, не защищавшего ни кандидатской, ни докторской диссертаций…»
Таков зачин статьи Валерия Сойфера в российском периодическом издании «Троицкий вариант»[2]. С первых строк автор давал понять: Вавилов и Лысенко – не антиподы в науке, они одного поля ягоды.
Заголовок той статьи еще круче ее зачина: «Нарушение научной морали, и торжество шарлатанов в науке». И смысл вполне ему соответствует. Тогда как видные ученые уличали «выходца из крестьянских кругов» и «агронома по образованию» Трофима Лысенко в шарлатанстве, другой «агроном по образованию» и «выходец из крестьянских кругов» Николай Вавилов стоял за него горой и продвигал к вершинам власти в биологической науке. Лысенко – выдвиженец не партии и правительства, а самого Вавилова. За это Вавилов поплатился жизнью, но произошло это по его собственной аморальности и глупости.
О статье Валерия Сойфера «Нарушение научной морали…» и о самом издании «Троицкий вариант» я узнал от трех возмущенных ученых, приславших мне ее из Москвы и Питера, независимо друг от друга. Один из них – Эдуард Израилевич Колчинский, видный историк науки, главный редактор журнала «Историко-биологические исследования», автор трудов о мрачных страницах в истории биологии, ознаменовавшихся торжеством Лысенко и гибелью многих его противников, прежде всего Николая Вавилова. Несколько лет мы с Колчинским общались заочно, а в ноябре 2017 года встретились на юбилейных вавиловских торжествах в Санкт-Петербурге, стали друзьями. К великому прискорбию, Эдуард Израилевич внезапно скончался в январе этого года. Большая утрата для всех, кто знает его труды и вдвойне для тех, кто знал его лично и сотрудничал с ним.
Колчинский активно противостоял тенденции неолысенкоизма. В последние годы растет число публикаций, «реабилитирующих» Т.Д. Лысенко. Он-де был крупным ученым, опередившим свое время, что якобы подтверждается новейшими открытиями молекулярной биологии и генетики. Противостояние ему со стороны Вавилова и других генетиков – это «спор двух научных школ». К тому, что власть одну школу поддерживала, а другую разгромила, Лысенко не причастен. Просто время было такое суровое. Лысенко был патриотом своей страны, стремился как можно быстрее поднять урожайность колхозных полей, а «гражданин мира» Вавилов (читай, «космополит») путешествовал по заграницам и больше заботился о своей международной репутации. Потому власть поддержала «патриота», а не «гражданина мира».
Более чем понятно, откуда пошла эта тенденция. В России возрождается культ Сталина: он был эффективным менеджером, зря никого не преследовал. Не мог «эффективный менеджер» опираться на фальсификатора и шарлатана[3].
Валерий Сойфер занимает противоположную позицию. Крайне противоположную. А крайности сходятся. С его точки зрения, Лысенко всегда и во всем был шарлатаном. Поскольку в литературном и научном наследии Вавилова имеются положительные высказывания о Лысенко, то он «выдвигал» шарлатана и тем способствовал его разбою.
3.
В статье «Хвала и хула: Вавилов, Лысенко и судьба генетики в СССР», опубликованной в том же «Троицком варианте»[4], я напомнил о том, что если Лысенко был сыном крестьянина, чем постоянно козырял, то Вавилов был внуком крестьянина, а сыном миллионера-капиталиста, бежавшего из Советской России. Если малограмотный Лысенко был заочником Киевского сельскохозяйственного института, то, Вавилов учился в одном из лучших учебных заведений России (в знаменитой Петровке), где его руководителями были крупнейшие ученые, такие как Прянишников, Фортунатов, Рудзинский… После окончания Петровки, Вавилов стажировался заграницей у одного из основоположников научной генетики Уильяма Бэтсона. А его выдающийся труд «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям» был диссертацией – не кандидатской, а магистерской. По своему значению она превосходила сотни докторских диссертаций, а защита не состоялась потому, что рабоче-крестьянская власть отменила такие буржуазные предрассудки, как ученые степени и диссертации[5].
Так как В. Сойфер считает, что Трофим Лысенко стал шарлатаном еще до своего рождения, видимо, в материнской утробе, то пришлось напомнить и о том, что шарлатанами не рождаются, а становятся. Научную работу агроном Лысенко начал на Азербайджанской опытной станции в Гандже в 1925 году, под руководством крупного ученого Н.Ф. Деревицкого. Ему была поставлена задача: выявить оптимальные сроки посева разных сортов некоторых культур – по методике еще более крупного ученого Г.С. Зайцева. Зайцев возглавлял селекционную станцию под Ташкентом, но наезжал в Ганджу, где у него был опорный пункт. В 1928 году была издана небольшая книга Трофима Лысенко. В ней, между прочим, выражалась благодарность Деревицкому и Зайцеву за помощь и поддержку. При всех недостатках ее никак нельзя назвать шарлатанской. Перерождение Лысенко из подающего надежды начинающего ученого в агрессивного шарлатана заняло несколько лет.
4.
Возможно, что первым толчком к перерождению послужила статья В. Федоровича в главной партийной газете «Правда» под названием «Поля зимой» (7.8. 1927). В то лето видный партийный журналист Федорович объезжал Кавказ и заглянул на Опытную станцию в Гандже. Его поразили не столько опыты «младшего специалиста» Лысенко, сколько его неотесанность и сермяжность.
«Босоногому профессору», сосредоточенному на том, как поскорее принести пользу простым трудягам, в очерке противопоставлен выдуманный персонаж – рафинированный интеллигент, всю жизнь измерявший длину хоботка у разных видов пчел и написавший никому не нужный трактат в 800 страниц, после чего он мирно почил, довольный собой. Противопоставление буржуазного трутня выходцу из народных низов было в духе времени. «Младшего специалиста» статья в «Правде» прославила на всю страну. Появилась она тогда, когда Вавилова не было в стране: он завершал экспедицию по странам Средиземноморья.
В 1929 году по всей советской прессе шквалом прокатилась куда более громкая сенсация – после того, как крестьянин Денис Лысенко явился в наркомат земледелия Украины с колосьями озимой пшеницы, высеянной весной. По совету сына Трофима, он обработал посевной материал холодом, закопав два мешка с зерном в снег и тем «превратил» озимую культуру в яровую. Новшество произвело ошеломляющее впечатление на наркома А.Г. Шлихтера. Трофима Лысенко вызвали для доклада из Ганджи, и туда он уже не вернулся. В Одесском селекционно-генетическом институте, в пожарном порядке, создали отдел яровизации, директору института, крупному генетику А.А. Сапегину было приказано всячески содействовать «новатору из народа». Президент только что созданной Академии сельхознаук (ВАСХНИЛ) Н.И. Вавилов снова был в экспедиции: Западный Китай, Япония, Корея, Тайвань.
В 1930 году, был создан Всесоюзный наркомат земледелия, наркомом стал видный партиец Я.А. Яковлев. Он сразу взял «колхозного ученого» под свое крыло. ВАСХНИЛ, первоначально созданная при совнаркоме, была передана новому наркомату, так что Вавилов оказался в прямом подчинении Яковлева. После возвращения из дальневосточной экспедиции, он, всегда загруженный сверх головы, был еще занят организацией институтов новой Академии. А затем отправился в очередную экспедицию: США, Мексика, Центральная Америка.
5.
Тем временем Т.Д. Лысенко, под патронажем двух наркомов, двинул яровизацию в широкую практику. Вскоре был награжден орденом, что было редким отличием: ни Вавилов, ни другие крупные ученые таких наград не получали. В научных кругах Трофима иронично называли «наш орденоносец». Власть делала ставку на «новатора из народа», который противостоял официальной науке, не спешившей «поворачиваться лицом к социалистическому строительству».
Еще в моей первой книге о Вавилове (ЖЗЛ, 1968, Стр. 286) я привел первое из публичных высказываний Вавилова о работах Лысенко. Оно относится к сентябрю 1931 года. В большом обзорном докладе Вавилова «Новые пути исследовательской работы по растениеводству» два абзаца посвящены Трофиму Лысенко. Теоретические аспекты яровизации в них оценены положительно, так как обработка посевного материала в лабораторных условиях по методу Лысенко позволяла ускорять вегетационное развитие ценных южных сортов, вовлекать их в скрещивания и тем расширять возможности селекционеров при выведении более продуктивных сортов. Тут же Вавилов высказался против поспешного введения яровизации в широкую практику: «Пока мы еще не знаем, с какими сортами надо практически оперировать в каких районах. Еще не разработана самая методика предпосевной обработки посадочного материала. Еще нет оснований с полной гарантией идти в широкий производственный опыт»[6].
Ничего оригинального в подходе Вавилова к яровизации не было. То же самое говорили параллельно с ним и раньше него, другие видные ученые, чьи высказывания задокументированы. В их числе профессора Тулайков, Сапегин, Максимов, Лисицын, Константинов: использовать в работе по выведению новых сортов – ДА, в широкой практике – НЕТ.
Но главным коньком Лысенко было именно внедрение яровизации на миллионах гектаров колхозных и совхозных полей, так как именно этого ждали от него партия и правительство. Он подготовил инструкцию по яровизации семенного материала на местах, в так называемых хатах-лабораториях. Это начинание и подхватила власть. Массовая яровизация стала политической кампанией, ее отождествляли с торжеством колхозного строя. Предостережения Вавилова и других «буржуазных» ученых Лысенко и его партийные покровители воспринимали, как зажим колхозного новатора.
Сойфер эффектно сталкивает позитивное высказывание Вавилова о яровизации с негативным высказыванием профессора П.Н. Константинова и тем якобы подтверждает, что Вавилов «выдвигал» Лысенко, тогда так Константинов и другие ученые этому противостояли. Он путает божий дар с яичницей, ибо в приводимых им высказываниях речь идет о совершенно разных значениях термина яровизация: в одном случае о полезности этого приема при выведении скороспелых сортов, в другом – о его непригодности для широкой практики. Много позднее, в июле 1948 года, профессор П.Н. Константинов напишет письмо Сталину, в котором продемонстрирует, насколько вредоносен диктат Лысенко для науки и практики. То была отчаянная попытка предотвратить «окончательный» разгром генетики, который произойдет через две недели, на августовской сессии ВАСХНИЛ. Более жесткую и беспощадную критику в адрес лысенковщины в мировой литературе трудно найти. Но и в том письме Константинов писал, что «яровизация может быть полезна при гибридизации резко отличных форм по вегетационному периоду»[7]. Так что никакого различия в оценке яровизации между Константиновым и Вавиловым не было.
6.
Пока яровизацию с фанфарами двигали на колхозные поля, профессора П.И. Лисицын и П.Н. Константинов, при участии ближайшего сотрудника Н.И. Вавилова Дончо Костова, проводили сравнительные испытания, чтобы установить, что на самом деле дает практике этот агроприем. Его эффективность испытывали на разных сортах, в разных почвенно-климатических зонах страны. Делянки засевались яровизированными семенами, а соседние – обычными, для сопоставления и контроля. Опыты проводились пять лет (1932-1936). Они показали, что от яровизации гораздо больше вреда, чем пользы. Подтвердилось то, о чем Вавилов предупреждал в 1931 году. Результаты строго научных опытов Лисицына-Константинова-Костова были абсолютно ясными. Но Лысенко и его покровители во власти не могли этого признать. Кампания была свернута по-тихому, без признания того, что она провалилась. «Колхозный новатор» к тому времени выдвинул столько революционных нововведений, что его положение не пошатнулось.
7.
Пожалуй, наиболее примечательны в статье Валерия Сойфера такие строки:
«Писатель М.А. Поповский – первый исследователь жизни Вавилова – в своей книге “1000 дней академика Вавилова” высказал мнение, что русский ученый исполнял в своих поездках двоякие функции – исследователя и разведчика, собиравшего шпионскую информацию». (http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer1/sojfer/)
Первым исследователем жизни Вавилова М.А. Поповский может быть назван с таким же успехом, как первооткрывателем Америки. Достаточно заглянуть в любой библиографический справочник работ Вавилова и о нем, а такие справочники издавались многократно с 1962 года, чтобы в этом убедиться. Не касаясь десятков статей, очерков в газетах, журналах и другой периодике, назову только книжные издания. Повесть Александра Роскина «Караваны, дороги колосья» вышла в свет в 1932 году (переиздана в 2010-м). В 1946 году академик Л.С. Берг, в книге «Всесоюзное географическое общество за сто лет», посвятил Вавилову большую главу и категорически отказался ее удалить. Заявил, что без нее книгу выпускать не будет. Это в разгар сталинского террора, когда до так называемой реабилитации «врага народа» оставалось почти десять лет. Это был геройский ПОСТУПОК.[8]
После официальной реабилитации Н.И. Вавилова в 1955 году Лысенко еще долго пребывал на вершине власти, а классическая генетика оставалась «служанкой ведомства Геббельса». Но публикации о Вавилове пошли косяком. Назову опять только книги: А.Г. Грум-Гржимайло «В поисках растительных ресурсов мира (Некоторые научные итоги путешествий академика Н.И. Вавилова)», 1962; А.И. Ревенкова «Николай Иванович Вавилов», 1962; сборник воспоминаний «Рядом с Вавиловым» (составитель Ю.Н. Вавилов, 1963; второе издание – 1973). А самое главное: в самиздате широко расходился эпохальный труд Жореса Медведева «Биологическая наука и культ личности», в котором противостояние Н.И. Вавилова и Т.Д. Лысенко занимало одно из ключевых мест.
О том, насколько этот самиздатский труд был значим для общественного сознания начала 1960-х годов, многое говорит эпизод из воспоминаний Аси Берзер, сотрудницы редакции журнала «Новый мир». Она навещала в больнице умиравшего Василия Гроссмана и читала ему вслух фрагменты из ходившей по рукам работы Медведева.
«Сначала я читала по слепому экземпляру, сбиваясь иногда на специальных терминах, но Василий Семенович говорил, что ничего, что ему все понятно, ведь он химик, естественник, все хорошо знает.
И слушает, боясь кашлянуть. А если начинается у него этот страшный кашель и я перестаю читать, то тут же, когда может выдавить хоть слово, сразу просит продолжать, еще давясь кашлем.
-- У меня тоже об этом есть, -- сказал он.
И я понимаю, что речь идет о романе».
Речь шла о великом романе Гроссмана «Жизнь и судьба», который был не просто запрещен, но все экземпляры рукописи были конфискованы при обыске в 1961 году. Долгое время считалось, что роман уничтожен. Похоже, что сам Гроссман, пока был жив, поддерживал эту легенду, чтобы власти не искали экземпляр рукописи, спрятанный другом автора поэтом Семеном Липкиным. Роман «воскрес» во второй половине 1970-х годов, когда Владимир Войнович вывез на Запад микропленку, переданную ему Липкиным.
«Когда я прочитала страницы о последних днях Вавилова и о его гибели, –продолжает Ася Берзер, – то, на секунду оторвавшись от чтения, увидела, что глаза Василия Семеновича полны слез, а сказать от волнения он не может ни слова».
И чуть дальше:
«После страниц о гибели Вавилова пошел рассказ о тех, кто его погубил. Сначала о Презенте и его доносах.
И Василий Семенович сразу почувствовал несовместимость, что ли, этой части рядом с трагедией Вавилова, хотя они связаны между собой, как Яго и Отелло. И он прервал меня словами, что после голоса Вавилова ему трудно слушать голоса этих подлецов, что они невозможны рядом»[9].
Теперь, в исторической перспективе, можно с уверенностью сказать, что труд Жореса Медведева стал началом конца лысенковщины.
Что же касается книги Марка Поповского“1000 дней академика Вавилова”, то ее никогда не было. Повесть под таким названием была напечатана в двух номерах алма-атинского журнала «Простор» в 1966 году (№ 7, С. 4-27; № 8, С. 98-118). Жорес Медведев удостоил ее обстоятельной рецензии. Указал на грубые фактические ошибки, передержки и тенденциозный подбор цитат, что полностью искажало динамику отношений Н.И. Вавилова и Т.Д. Лысенко.
Ж.А. Медведев давно уже был персоной нон-грата, но А.Т. Твардовскому удалось прорваться через заслоны цензуры и опубликовать его рецензию, под названием «У истоков генетической дискуссии». («Новый мир», 1967, № 4, С. 226-234). Возражений на критику Ж. Медведева ни в России, ни в зарубежье, со стороны М.Поповского, В.Сойфера или кого-либо еще никогда не было.
8.
В «Ответе С. Резнику», подверстанному в «Троицком варианте» к моей статье «Хвала и хула»[10], Валерий Сойфер сообщил, что был другом «талантливого писателя Марка Александровича Поповского». Верность старой дружбе делает ему честь. А поскольку «с кем поведешься, от того и наберешься», нам придется потревожить тень его почившего друга.
В моем архиве есть толстая папка обменов «любезностями» с Марком Поповским в разных изданиях русского зарубежья. Удовольствия мне эти обмены не доставляли, но приходилось парировать наскоки на тех, кто сам ответить не мог. К примеру, в одной из статей Марка Поповского было написано: «Ученик Вавилова академик Жуковский послал на меня донос: “дескать, Поповский собирает материалы, компрометирующие нашу родину”»[11]. О том, сколько в этих словах правды, можно судить по другому пассажу из той же статьи:
«Помнит ли С. Резник, как дважды, в 1962 и 1963 г. я приходил в его кабинет в издательстве “Молодая гвардия” (редакция «Жизнь замечательных людей») и приносил творческую заявку на книгу о Николае Вавилове? “Сейчас не время издавать такие книги”, -- ответил мне редактор Резник».[12]
Особенность литературного стиля Марка Поповского состояла в том, что чем сказочнее были его измышления, тем сильнее он насыщал их конкретикой, дабы текст выглядел как сама правда. Тут-то его и подстерегала беда. Написал бы он просто, что приходил с заявкой к редактору ЖЗЛ Резнику, что бы тогда стоило мое ответное «не было этого»? Не больше, чем его «было»!
Но подробности ведут в западню. В 1962 году я в редакции ЖЗЛ не работал[13]. А когда стал работать, своего кабинета у меня не было. Мое рабочее место было в комнате 40 на пятом этаже, я делил ее с тремя другими редакторами: Г.Е. Померанцевой, Е.И. Любушкиной и М.А. Брухновым. Кабинет был только у заведующего редакцией Ю.Н. Короткова (комната 31). К нему обычно и обращались авторы с новыми предложениями, а если кто-то обращался ко мне, я отводил или отсылал его к заву, ибо решать такие вопросы рядовому редактору было не по рангу. Приходил ли к Короткову М. Поповский с заявкой на книгу о Вавилове, я не знаю. В мой кабинет, коего не было, он не приходил.
Что же до П. М. Жуковского, то он всю жизнь страдал от доносов, а не писал их. Я имел честь быть с ним знакомым, поддерживал контакты с ним до конца его жизни (он умер в 1975 году). Он помогал мне в работе над книгой о Н.И. Вавилове (ЖЗЛ, 1968) и затем о сподвижнике Вавилова Г.С. Зайцеве (Сборник «Земледельцы», ЖЗЛ, 1975; «Детская литература», 1981). Классический труд П.М. Жуковского «Культурные растения и их сородичи», подаренный автором, был для меня настольной книгой.
Марк Поповский отошел в мир иной в 2004 году. Вспомнить о нем в этом мире мне пришлось годы спустя, когда Ж.А. Медведев подготовил к печати письмо своего учителя П.М. Жуковского, а предисловие и комментарии попросил написать меня.
Письмо датировано 4 декабря 1967 года. В том году впервые присуждалась премия имени Н.И. Вавилова, ею был удостоен П.М. Жуковский – крупнейший представитель вавиловской школы. Затем он получил другой подарок: «поздравительное» письмо Марка Поповского с требованием отказаться от премии, так как, по мнению автора письма, Жуковский ее недостоин.
Несколькими годами раньше Марк Поповский заключил договор с издательством «Советская Россия» на книгу об академике Жуковском и с этой благой вестью приехал к нему в Ленинград. Петр Михайлович отказался иметь с ним дело. В письме в издательство он протестовал против того, чтобы книгу о нем писал данный автор, в результате чего издательский договор был расторгнут. Не реакцией ли на этот «донос» П.М. Жуковского стало то смердяковское «поздравление»?
Надо было знать Петра Михайловича, интеллигента старой закваски, чтобы почувствовать меру его негодования, когда он писал Жоресу Медведеву о выходке М. Поповского. Так как Ж.А. Медведев просил меня написать к нему комментарии, то это наша совместная публикация[14]. Вот два отрывка из этого письма, пояснения в квадратных скобках мои:
1. «Дорогой Жорес Александрович, Вы просили прислать Вам письма прохвоста Марка Поповского. Помимо того, что он дерьмо, он, несомненно, психопат (как Вы писали). Это явление генетическое, — отец и сын имеют зловещий “спутник на хромосоме”» [Отец Марка Поповского, писатель и журналист Александр Поповский, автор восторженной биографии Лысенко, выдержавшей рекордное число изданий].
2. «На второе письмо я отправил ему ответ весьма резкий, назвав его клеветником, наглецом, гангстером. Он в своем втором письме сообщает, что восхвалял Лысенко, когда был “журналистом-первогодкой”, не подозревая, что мне от Вас известны его пресмыкания перед Бошьяном и Лепешинской, и его кощунство над гением Пастера». [Старая большевичка О.Б. Лепешинская, а вслед за ней микробиолог Бошьян «диалектически» превращали «доклеточное вещество» в живые клетки, а те, кто скептически относился к этим достижениям передовой марксистско-ленинской науки, подвергались остракизму как идеалисты и мракобесы.]
Во вступительной статье к письму П.М. Жуковского я привел два фрагмента из творений Марка Поповского, 1950 и 1960 годов (здесь их даю в сокращении):
1950 г. («Знание – сила», № 6, С. 31): “… Продолжая дело Мичурина, Лысенко и его ученики распространили его опыт на огородные культуры и злаки… Это средства мичуринско-лысенковской науки, помноженной на энергию миллионов энтузиастов, воспитанных партией Ленина-Сталина”.
1960 г. (М. Поповский. «Второе сотворение мира», М., «Молодая гвардия», С. 94-95):“Ученик Лысенко, он [Ф.Г. Кириченко] в рождение своих сортов внес новый, “лысенковский” стиль… Государственный подход, присущий школе академика Лысенко, подсказал одесскому ученому путь, совершенно новый, неожиданный и смелый”.
Как видим, «журналистом-первогодкой» М.Поповский был никак не меньше десяти лет.
Воспевал он и «кукурузный скачек на Север» Никиты Сергеевича Хрущева, а как только Хрущева и Лысенко сковырнули с верхотуры власти, он осмеял «кукурузный скачок» и акробатическим прыжком перескочил в другое кресло, занявшись биографией Н.И. Вавилова.
Что ж, то был прыжок в правильном направлении. Каждый, в конце концов, имеет право на второй шанс. При журналистской поднатарелости М. Поповского он мог бы написать книгу, которая способствовала бы прочищению мозгов широкой читающей публике. Но для начала ему следовало разобраться с журналистом-первогодкой, устыдиться (не обязательно публично) «ста томов своих партийных книжек», сделать выводы из своих прошлых «ошибок» (назовем это так). Пороху на это у Марка Поповского не было. Вместо того, чтобы тщательно восстанавливать по документам реальную динамику отношений Вавилова и Лысенко, он надергал вырванные из контекста фразы и прокричал, злорадно потирая руки:
-- Смотрите, смотрите!! Он мал, как мы, он мерзок, как мы!..
9.
По словам Валерия Сойфера, в моей статье «Хвала и хула» его «особенно возмутили… выпады против умершего талантливого писателя Поповского». «Выпадами» он назвал напоминание о том, что, изображая Лысенко «выдвиженцем» Вавилова, он лишь озвучивает давний навет Поповского.
В главах, опубликованных в январском номере «Семи искусств», Сойфер возрождает другое «нарушение научной морали» Н.И. Вавиловым, теперь уже прямо ссылаясь на Марка Поповского. В повести «1000 дней академика Вавилова» тот «высказал мнение», что Вавилов «исполнял в своих поездках двоякие функции — исследователя и разведчика, собиравшего шпионскую информацию». Сойфер находит это мнение вполне основательным, а в подтверждение приводит выписку из эмигрантской газеты (http://7i.7iskusstv.com/y2020/nomer1/sojfer/).
Что сказать по этому поводу?
Валерий Сойфер больше тридцати лет занимается вавиловской темой, а тут – как с неба упал. Ему неизвестно, что подобные обвинения сопровождали Вавилова почти во всех его зарубежных экспедициях, начиная с самой первой, иранской, в 1916 году?
Мировая война в разгаре, значительная часть Ирана занята русскими войсками, всюду сторожевые посты… То, что ученый в прифронтовой полосе ищет персидскую пшеницу и собирает образцы дикого льна, в мозгах казачьего есаула не укладывалось. Его бдительность стимулировалась и тем, что за пойманного шпиона щедро вознаграждали. Продержав Вавилова и его проводника три дня в вонючем клоповнике, он должен был их отпустить, ибо документы путешественника оказались в полном порядке.
Каких усилий стоило Вавилову пробивание виз в Афганистан, а потом в ходе путешествия по странам Средиземноморья в 1926-27 годах, известно из его многочисленных писем, а также из книги «Пять континентов».
Кстати, об этой поразительной книге. Закончить ее Вавилов не успел. Рукопись была изъята при обыске и долгие годы считалась утерянной. Но нашлась. Экземпляр сберегла стенографистка. Тайно хранила, с большим риском для себя. В 1962 году книга была издана. А в 1997 вышла в переводе на английский. К этому изданию я имел прямое отношение – как соредактор перевода и соавтор вступительного очерка. Валерий Сойфер опубликовал на это издание рецензию в научном журнале Nature, в 1994 году, о чем сообщил в «Ответе С. Резнику». Когда я это прочитал, то долго протирал глаза от изумления. Чудо из чудес! Рецензия появилась в журнале за три года до выхода книги в свет?!
Точной ссылки в статье Сойфера не было, но его публикацию в Nature 1994 года я отыскал. Не про «Five continents» там речь, а про сборник научных работ Н.И. Вавилова «Origin and Geography of Cultivated Plants», 1992[15]. Никакого чуда, увы: книга издана на два года раньше, а не на три года позже рецензии.
Ну да велика ли разница: 1992-й год или 1997-й? «Пять континентов» или двадцать пять? Книга М. Поповского или журнальная публикация? Первым исследователем жизни и деятельности Вавилова был «талантливый писатель» или тридцать восьмым? Две функции выполнял Вавилов в своих экспедициях или двадцать две…
Подозрения, слежка, нападки в печати, недоверие чиновников сильно досаждали Вавилову-путешественнику, так как мешали ему делать то, что для него было делом жизни. В Египет он попасть так и не смог. В Абиссинию ворвался без визы. В Испании за ним следовали два шпика, которых он поначалу не замечал. Вымотанные темпом его перемещений, они, через парламентера, предложили ему сделку. Они-де убедились, что ничем запретным он не занимается, потому следовать за ним по пятам не будут; но чтобы не потерять его из вида, просят заранее сообщать о своих передвижениях; в ответ на такую любезность они будут резервировать для него места в гостиницах, отправлять почту и т.п. Такое вот «сотрудничество» с иностранной разведкой!
Причину слежки за Вавиловым в разных странах можно понять. Советская агентура, тайная и явная, действовала по всему свету, а у него был «серпастый молоткастый советский паспорт». Он снова и снова объяснял, что охотится за растениями, а не за государственными секретами, но поди разбери…
Последняя из экспедиций по пяти континентам была в 1932-1933 гг.: Америка, на сей раз в основном Южная. После этого его за рубеж не пускали, хотя до ареста оставалось больше семи лет. Одним этим фактом отметаются все подозрения. Для власти шпионская информация была куда важнее, чем пополнение генофонда растений. Были бы у него «двоякие функции», ему не стали бы раньше времени перекрывать кислород.
Каков же генезис ЭТОГО навета Марка Поповского, снова озвученного Сойфером?
9.
Следователь НКВД А.Г. Хват усердно выбивал из «врага народа» признания в шпионской деятельности. Этого он добивался с особым упорством. Не добился. Но «шпионскую работу в пользу иностранных разведок» включил в обвинительное заключение. Суд обвинение утвердил. Приговор – к высшей мере[16].
Об этом стало достоверно известно после краха советского строя. Пока он не рухнул, документы следствия и суда над Вавиловым были строго засекречены. Ни сына Вавилова Юрий Николаевич, ни других его родственников, ни академиков и докторов наук – членов Комиссии Академии Наук по сохранению и разработке научного наследия Н.И. Вавилова, к ним не допускали. Никого – за исключением одного человека.
В 1965 году «талантливый писатель Марк Поповский» получил доступ к делу № 1500. Как и почему ему была дана такая привилегия, он потом объяснял по-разному, одно объяснение нелепее другого. Я предположений не строю, только констатирую факт: больше 30 лет Поповский монопольно владел этой информацией и манипулировал ею по своему усмотрению. Проверить никто не мог.
Когда тайное стало явным, оказалось, что в сочинениях М. Поповского о Вавилове наворочены глыбы небылиц. В книге «Дело академика Вавилова», изданной им в 1983 году, в эмиграции, без оглядок на цензуру, можно прочитать странные вещи. К примеру:
«Признав себя вредителем и врагом народа, Николай Иванович обрел покой. С сентября 1940 года по март 1941 года Хват его не вызывал на допросы. Вавилов остался один в камере и мог, наконец, отдохнуть»[17].
В таблице вызовов на допросы, помещенной в книге следственных материалов «Суд палача», на эти шесть месяцев «отдыха» приходится около 150-ти многочасовых, преимущественно ночных, допросов[18]. Комментарии излишни.
Для оживления сухих архивных материалов, «талантливый писатель» использовал свидетельства очевидцев. Они насыщены конкретикой. Читаем:
«О том, как проходил второй этап следствия, рассказывает ныне здравствующий художник-иллюстратор, член Союза художников СССР, Григорий Георгиевич Филлиповский. Весной 1941 года он провел несколько месяцев в Бутырках в двадцать седьмой камере, на втором этаже старого тюремного корпуса. В камере, рассчитанной на двадцать пять человек, сидело более двухсот арестантов. … Среди старожилов выделялись прославленный командарм времен Гражданской войны Кожевников, строитель Мончегорского горнорудного комбината Бжезинской. Когда Филипповского втолкнули в камеру, то среди сидящих, лежащих и стоящих заключенных, он сразу заметил странную фигуру: пожилой человек, лежа на нарах, задирал кверху опухшие ноги. Это был академик Вавилов. Он лишь недавно вернулся после ночного допроса, где следователь продержал его стоя более десяти часов. Лицо ученого было отечным, под глазами, как у сердечного больного, обозначились мешки, ступни вздулись и показались Филипповскому огромными, сизыми. Каждую ночь Вавилова уводили на допрос. На рассвете стража волокла его назад и бросала у порога. Стоять Николай Иванович уже не мог, до своего места на нарах добирался ползком. Там соседи кое-как стаскивали с его неестественно громадных ног ботинки и на несколько часов он застывал на спине в своей страшной позе»[19].
Однако «старожил» двадцать седьмой камеры В.Л. Кожевников (не командарм, а командир лётной дивизии) был расстрелян в августе 1938 года. Сам «очевидец» Григорий Георгиевич Филипповский был арестован 7 мая 1938 года, а 29 июля того же года приговорен к пяти годам лагерей, срок отбывал в Котласе. Значит, весной 1941 года в Бутырской тюрьме его быть не могло. Не было там и Вавилова. Следствие по его делу длилось 11 месяцев, с августа 1940-го по июль 1941-го. Все это время, включая весенние месяцы 1941 года, он был во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Даже бериевские волшебники не умели держать одного заключенного сразу в двух тюрьмах.
В Бутырскую тюрьму Вавилов поступил после вынесения приговора, то есть в июле 1941 г. Так как он уже был осужден, то на допросы его там не водили – допрашивать было не о чем. Сам ли Поповский настругал эти художества, или лапшу на уши ему навесил «очевидец» Филипповский, не суть важно. В моей книге «Эта короткая жизнь» приведены другие примеры такой же лапши[20].
10.
Вернемся в середину 1960-х.
Когда Марк Поповский писал повесть «1000 дней академика Вавилова», о Николае Ивановиче было известно в десятки раз меньше, чем теперь, а о том, что с ним творили в Кощеевом зазеркалье, вообще не было известно. Только один Марк Поповский знал, с каким упорством следователь А.Г. Хват выдавливал из Вавилова признания в шпионаже против Советской власти. Перевернуть песочные часы, приписав ему шпионство в пользу Советской власти, для тренированного эквилибриста было парой пустяков. Всего-то дела – поменять плюсы на минусы. Пустячок, а приятно: Он мал как мы, он мерзок, как мы.
Таким предстает в сказочном мире М. Поповского великий ученый ХХ века, который вел неравную борьбу против лысенковско-сталинской инквизиции, до конца отстаивал достоинство науки, знал, что обречен, но не сдавался. Он говорил с трибун, что пойдет на костер, и пошел на костер.
11.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…
Это Анна Ахматова. Она из сора растила бриллианты.
А Марк Поповский, получивший доступ к «Делу Вавилова», из алмазных россыпей архивных документов бесстыдно творил второе «Дело Вавилова». Его и перелопачивает Сойфер последние тридцать лет, снова и снова создавая третье «Дело Вавилова».
Со стыдом он это делает или, не ведая стыда, я не знаю. Считаю то и другое одинаково непристойным.
[1] Подробнее об этом см. в моей книге «Против течения: академик Ухтомский и его биограф», С.
[3] Подробнее см.: С.Резник: Трофим Лысенко – второе пришествие?? // «Мосты», 2016, С. 148-181.
[5] Восстановили их в середине тридцатых годов. При этом «буржуазные» слово магистр было заменено на «пролетарское» кандидат, потому и диссертации стали кандидатскими.
[6] «Социалистическое земледелие», 13.9.1931. С. 2 // Цит. по: Семен Резник. Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время / М., «Захаров», 2017, С. 725.
[7] П.Н. Константинов. Письмо И.В. Сталину от 16 июля 1948 года // Цит. по: В.И. Глазко, В.Ф. Чешко. Август-48: Феномен «пролетарской науки» / М., 2013, С. 261-267.
[8] Интересно было бы исследовать вопрос о том, в какой мере выходу книги Л.С. Берга способствовало то, что годом раньше, по капризу Сталина, президентом Академии Наук стал Сергей Иванович Вавилов – брат уничтоженного Николая Ивановича.
[9] Семён Липкин ЖИЗНЬ И СУДЬБА ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА. Анна Берзер ПРОЩАНИЕ. М.: «КНИГА» 1990 http://www.belousenko.com/books/Lipkin/lipkin_berzer_grossman.htm
Сердечная благодарность Игорю Рейфу, приславшему мне фрагмент из этой книги.
[11] “Страна и мир”, 1986, № 10, С. 119.
[12] Там же.
[13] Официально был зачислен 29 декабря 1962 года, то есть под самый Новый Год.
[14] «Известия ТСХА», 2012, № 4, С. 212-217. Публикация Ж.А.Медведева и С.Е. Резника. ТСХА – Тимирязевская сельскохозяйственная академия.
[15] Cambridge University Press, 1992.
[16] Суд палача. Николай Вавилов в застенках НКВД. Биографический очерк. Документы. Составители Я.Г. Рокитянский, Ю.Н. Вавилов и В.А. Гончаров // М. Academia, 1999, С. 509-511.
[17] М. Поповский. Дело академика Вавилова. Эн Арбор, США, 1983, С. 172
[18] СПРАВКА о вызовах на допросы заключенного Вавилова Николая Ивановича…. // Суд палача: Николай Вавилов в застенках НКВД. Болграфический очерк. Документы, М., Academia, 1999, С. 462-468.
[19] М. Поповский. Дело академика Вавилова, С. 175
[20] С. 503-504, 921-922 и др.
Комментарии
Не ведая стыда
Статья замечательная и, как мне кажется, закрывающая эту надуманную проблему. Хотелось бы, чтобы ее прочло как можно больше специалистов
Публикация Семёна Резника "Не ведая стыда"
Было ли у Марка Поповского и есть ли у Валерия Сойфера хотя бы одно документально подтверждённое свидетельство о работе Н.И. Вавилова на советскую разведку?
...Хотел бы согласиться с предыдущим комментатором о том, что публикация Семёна Резника закроет надуманную проблему. Но не могу. Ибо проблема здесь Геростратова. А эта проблема неизбывна. Так что ещё "порадует" читателей г-н Сойфер своими "находками" в вавилововедении. Любыми путями, через очернение, через небылицы, но остаться в библиографии великого учёного.
Ещё раз о Марке Поповском
Глубоко уважаемый Семен Ефимович Резник, глубоко уважаемые коллеги-комментаторы !
Мне кажется, что Вы не совсем справедливы к Марку Поповскому.
Не говорю про Вавилова (тут я дилетант), но книга Марка Александровича "Последователи Л. Н. Толстого в Советском Союзе. 1918-1977" это шедевр.
От автора
Я признателен всем, кто прочитал эту статью и вдвойне тем, кто на нее откликнулся. Книгу М. Поповского о толстовцах я ее не читал, но я читал некоторые другие его произведения, этого более чем достаточно. Есть, например, у Марка Поповского небольшая книжка о «королеве полей», смело продвигаемой на север крупнейшим кукурузоводом всех времен и народов Никитой Сергеевичем Хрущевым. После падения Н.С. Хрущева была переиздана, но «королева полей» была лишена царских почестей, а Хрущев из нее вообще испарился. В другой книге воспевался «государственный подход академика Лысенко», а в третьей Лысенко низвергался, а вина за его взлет возлагалась на Николая Вавилова. Надеюсь, Вы поймете, почему у меня нет желания читать другие труды этого автора.
Добавить комментарий