День убийства Жан-Поля Марата (1743- 1793), самого кровожадного из вождей французской революции, кумира санкюлотов. Убийца, двадцатичетырехлетняя девица Шарлотта Корде, правнучка великого драматурга Корнеля, на суде держалась доблестно. Разумеется, была гильотинирована. И ее роковой поступок и ее поведение в трибунале вызвали восхищение Андре Шенье, который и сам вскоре взошел на эшафот. Порыв вдохновения у лучшего французского поэта той эпохи, любившего в революции лишь свободу, отнятую якобинцами. Посвятившего казненной Шарлотте оду, имевшую долговечный успех у противников террора. Повлиявшую и на нашего Пушкина, который развил тему в известном стихотворении "Андре Шенье"... В последнее время появились новые русские переводы "Оды Шарлотте Корде". Все же же предпочитаю старый, принадлежащий моему учителю Михаилу Александровичу Зенкевичу, акмеисту первого призыва. И потому, что считаю это переложение наиболее выразительным, и оттого, что требовалась большая отвага для такой работы в 1934 году. В вышедшей тогда антологии "Песни первой французской революции" нашлось некоторое место и для контреволюционных стихов. Как бы для вящей полноты. Я-то предполагаю, что Л.Б. Каменев ( по настоянию уважавшего его Горького, назначенный директором издательством "AСADEMIA") публикацией этой оды хотел несколько уязвить старого товарища по руководству партией, забравшего всю власть. И напомнить ему о возможных последствиях уже безудержного государственного террора. Тов. Сталин чрезвычайно много читал и уж эту-то книгу не мог пропустить... Представляю себе, с каким чувством, с каким гневным пылом Зенкевич, близкий друг расстрелянного Гумилева, переводил эти стихи, вдруг ставшие вновь актуальными. Я знал Михаила Александровича в последние четыре года его жизни (мои воспоминания о нем опубликованы в журнале "Юность"). Постепенно, осторожный и недоверчивый, он стал со мною совершенно откровенен и поведал, как, привлеченный к разбирательству по делу о книге революционных и контрреволюционных стихов, изображая простака, разводил руками и говорил, что просто выполнял заказ издательства. Отпустили. А уж в незабываемом 1937 году М.А. недоумевал: почему в большом доме на Остоженке арестовали всех(!) жильцов, кроме него. Разные были удивительные гипотезы. Но истина обнаружилась через три с лишним десятилетия: перепутали с соименником и однофамильцем, и погиб другой человек, тоже имевший некоторое отношение к словесности. Всезрящего и чёткого электронного слежения тогда не было. Хаос... Когда Зенкевич умер, вдова поэта Александра Николаевна призвала меня, единственного его почитателя и приятеля из тогдашних молодых, для разборки архива и переговоров с Литературным музеем. Разбирая огромный ящик массивного письменного стола и поднимая разные запылившиеся бумаги, в том числе, письма и стихи выдающихся поэтов, я на самом дне обнаружил старую (такую старую, что шрифт местами сбился в шерстку) петроградскую газету, раскрытую на внутреннем развороте. Занятом списком расстрелянных по "таганцевскому" делу. Фамилий около двухсот (как помнится; можно и уточнить). Полтора десятка из них М.А. подчеркнул карандашом. Я понял, что это были его знакомые. Фамилия Гумилева была отмечена красной"птичкой"...Как однако переплелись времена!
А картина Давида "Смерть Марата" является безусловно лучшим произведением великого художника и шедевром мировой живописи. Ну, отвлечемся от мыслей о гильотине! Краски и колорит просто восхитительны. И,конечно, трагическое полотно создано с любовью к зарезанному в ванне кровоточивому другу-единомышленнику. Давид сам был пламенный якобинец. Но в день 18-го брюмера сказал: "Мы были недостаточно добродетельны для республики!" Вскоре он стал придворным живописцем Наполеона. Который (что за человек!) во время быстро пролетевших "Ста Дней" нашел еще время, чтобы принять Давида и вручить ему орден Почётного Легиона.
Андре ШЕНЬЕ
ОДА ШАРЛОТТЕ КОРДЭ, КАЗНЕННОЙ
18 ИЮЛЯ 1793 ГОДА
(Перевод М.Зенкевича)
В то время, как одни, притворствуя со страхом,
Другие ж в бешенстве склоняются над прахом
Марата, возводя тирана в божество,
И Одуэн, как жрец, в честь крови и насилий
С Парнаса грязного, подобием рептилий,
Отрыгивает гимн пред алтарем его,—
Лишь истина молчит, Не расточая данй
Похвал заслуженных, как будто бы к гортани
От ужаса прилип ее немой язык.
Иль жизнь так дорога и жить и в рабстве стоит,
Когда народ в ярме позорном праздно ноет
И мысли лучшие таить в душе привык?
Я не молчу, как все, и посвящаю оду
Тебе, о, девушка. Во Франции свободу
Ты смертию своей мечтала воскресить.
Как мстящей молнией, оружием владея,
Ты поразила в грудь чудовище-злодея,
Лик человеческий посмевшего носить.
Раздавлена тобой, еще колебля жало,
Очковая змея извив колец разжала,
Не в силах продолжать губительный свой путь.
Велела тигру ты из плотоядной пасти
Людскую кровь и жертв растерзанные части,
Как жвачку красную, пред смертью отрыгнуть.
И наблюдала ты агонию Марата.
Твой взгляд ему сказал: «Кровавая расплата.
Всегда тиранов ждет. Сходи ж в подземный край,
В Аид, сообщникам твоим обетованный.
Ты кровь чужую лил, так наслаждайся ванной
Из крови собственной и гнев богов познай».
О, девушка, алтарь из мрамора построив,
Тебя бы Греция прияла в сонм героев,
Воздвигла б статуи тебе на площадях
И пела б гимны в честь священной Немезиды,
Отмщающей всегда народные обиды
И повергающей тиранов в красный прах.
Но тризной чествуя чудовища кончину,
Возводит Франция тебя на гильотину.
Услышать думали твои мольбы и плач,
А ты, не дрогнувши душой не-жевски твердой,
С улыбкой слушала, презрительной и гордой,
Как смертный приговор произносил палач.
Смутиться бы должны сенаторы и судьи,
Насилующие закон и правосудье,
Ты посрамила их свирепый трибунал.
Ответы смелые твои и вид невинный
Им доказал, что нож не властен гильотинный
Над .тем, кто жизнь свою за родину отдал»
В глуши, в провинции, в беспечности притворной
Скрывалась долго ты и волею упорной
Свой героический подготовляла план.
Так в ясный летний день в безоблачной лазури
Таинственно растет и копит силы буря,
Чтоб горы сокрушить и вздыбить океан.
Когда тебя везли на казнь в повозке мрачной,
Ты в блеске юности казалась новобрачной,
Как будто Гименей тебя на ложе вел.
И шла на эшафот, по ступеням ступая,
А вкруг него, толпясь, глумилась чернь тупая,
Свободу превратя в кровавый произвол.
Бессмертна будешь ты. Твой подвиг величавый
Останется в веках и станет нашей славой.
Ты посрамила им бессилие мужчин.
Мы хуже женщины,—так много жалких жалоб,
Но дряблая рука клинка не удержала б,
И на насильников не встал бы ни один.
О, девушка, прими как дар венок лавровый
От добродетели торжественной, суровой.
Тобой поверженный тиран лежит в крови.
О, мститель золотой,—коль нет у неба молний,
Тогда взлетай кинжал и долг святой исполни
И правосудие земле восстанови!
