К своей заметке могу добавить, пожалуй, существенный факт, что М. Б. находилась в регулярной переписке с известным философом А.Ф. Лосевым.
Далее снабженная моим вступительным словом подборка стихов, подготовленная для антологии. Возможно, она еще пополнится.
МАГДАЛИНА ВЕРИГО (10(23).1.1891 г., Одесса — 1994 г., Москва). Родилась в семье крупного физиолога, профессора Новороссийского университета (в Одессе), позже Пермского университета, Бронислава Фортунатовича Вериго. Будучи гимназисткой в Одессе, участвовала в противодействии еврейским погромам, была заключена на месяц в тюрьму (февраль 1907) и гимназию окончила экстерном. Вся обстановка в высококультурной семье родителей способствовала тому, что интерес к литературе и искусству возник у В. еще в детские годы. Живописи она училась в студии Ф.Л. Соколовича), в парижской Академии Рансон, где преподавали П. Боннар, П. де Шаванн, К. ван Донген (1912–1913), по совету Н.К. Рериха — в Одесском императорском училище, затем в студиях И. Машкова, К. Юона (1915–1916). Уже с 1913 г. ее работы присутствовали на выставках. Литературные успехи были еще более впечатляющими. В 1912 г. В. стала лауреатом конкурса лирических стихотворений, в жюри которого входили В.Я. Брюсов, И.А. Бунин, В.В. Вересаев. К ноябрю 1915 г. относятся упоминания В. в записных книжках Блока. Любопытна запись от 7 ноября: «В семь часов вечера — Магдалина Брониславовна Вериго (о стихах) — до 1-го часу!». Блок содействовал публикации стихотворений В. в журнале Всеволода Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам» (1915, № 4–7). Непосредственно перед революцией и в 1917–1918 гг. В. публиковала свои стихи и прозу в петроградских журналах. В конце 1918 г. она вместе с мужем, писателем Феликсом Чудновским оказалась в Перми и в Томске и печаталась в изданиях администрации А.В. Колчака (1918–1919) — обстоятельство, помешавшее поэтессе издаваться в советское время и вообще круто повлиявшее на ее судьбу. В августе 1919 г. Чудновский умер от испанки, В. всю свою долгую жизнь сохраняла архив мужа.
В первые советские годы В. участвовала в художественной жизни Томска (1920–1921) и Перми (1923–1925): была заведующей секцией ИЗО Томского Губнаробраза, преподавала по собственной программе рисунок, историю западной живописи и другие курсы в Пермском художественном техникуме. Еще в 1920–1921 гг. ее собственные работы экспонировались в крупных городах Сибири, но позже В. уже не могла ни выставить своих картин, ни опубликовать стихов. В 1929 г. ее работы были отвергнуты жюри художественной выставки как формалистические (в то же время, жюри подчинившееся идеологической дисциплине, устно передало В. через А. Лентулова свой похвальный отзыв). В 1923 г. В. вышла замуж за биолога Б.В. Властова и в 1925 г. переселилась с ним в Москву, где и прожила до самой смерти (с перерывами, относящимися к пребыванию в волошинском Коктебеле, Абхазии, Одессе, Самарканде). Лишенная читателей и зрителей, В. всю жизнь писала стихи и прозу (художественную, мемуарную, искусствоведческую), переводила Бодлера, Верлена, Рильке, Кольриджа («Стихи о Старом Моряке»), Мильтона (первые главы «Потерянного Рая»), создала сотни живописных произведений. Но стихи ее знали немногие знатоки поэзии, а живопись вообще никому не была ведома. Интерес к творчеству В. пробудился только в самом конце перестройки, когда ее картины обрели свое место в музеях, одновременно последовали и публикации стихов, и страниц воспоминаний (самая примечательная — в журнале «Новый мир», № 5, 1991).
Поэзии В., никогда в советские годы не помышлявшей о возможных публикациях, свойственны открытость и высокая степень внутренней свободы. Иногда в ее доселе не изданной рукописи встречаются изысканные стилизации (например, в китайском духе, но для большей части стихов характерна непосредственность, почти детская. Наиболее близкий к В. автор — Велимир Хлебников, некоторое сходство с ее стихами можно найти и перелистывая книги Ксении Некрасовой, но поэзия старшей поэтессы более гармонична. В отдельных стихах посредством чуть затемненных иносказаний, античных аллегорий В. говорит о судьбе жертв гражданской войны и оплакивает павших ее героев.
Много кругом врагов
На пояс саблю вешай, солдат!
Много кругом врагов.
А крест у матери дома оставь:
С крестом не пускают в ад.
Зорко дорогой иди, солдат!
Много кругом врагов.
Полон каждый овраг ворон,
Смотреть берегися назад.
Слышишь грай за твоей спиной?
Много кругом врагов.
Дымен неба синий котел,
Полдень брагу льет через край.
В поле жатва шмелем гудит…
Много кругом врагов.
Только старый серп не готовь:
Ныне саблею жатву снимать.
Ах, богат настал урожай!
Много кругом врагов.
Будет, верно, вечер хорош,
Что вороны, грая, кружат.
Сядем брагу за здравье пить!
Дымен неба котел.
Крест у матери, сабля здесь,
Полон каждый овраг ворон!
Из цикла «Перед порогом» (1920–1922)
* * *
На смерть В. Хлебникова
Мой брат Стоян! Двенадцать ангелов
Твою качают люльку
В пустынных облаках.
А ты молчишь и куришь
И смотришь на поля.
И видишь: зеленая стоя
Махает тебе рукавом —
Вернися, вернися князь,
Докончим плести эту вязь,
Цветет еще темная память,
Еще зеленеют имена
И морем шумят времена.
Где ангелы твою раскачивают люльку
В высоких облаках,
Ты куришь и молчишь
И дымно смотришь вниз.
Там листьем на солнце блистая
Качает зеленая Стоя.
1922
Морока
Этот город такой темный.
Повалились от ветра заборы.
А скучнее всех Ярлыковская улица:
Она, лая, ведет на пустую гору,
На горе стоит деревянный дом —
В том дому живет мое горе.
В том дому высокая горенка,
На окне дырявая занавеска,
Под окном поломанная ветка,
На ветке стрекочет сорока,
За окошком — моя морока.
Сам не знаю, какая неволя
Меня водит под это окно.
Только в сумерках станет темно,
Затомлюсь я, как будто больной,
И бреду я глухими снегами,
И сердито свищу ей в окно.
Выбегает она горностайкою,
Обнимает меня на юру.
А метель ее косы таскает
И толкает локтями ей грудь.
Поднимусь я скрипучею лестницей,
Сяду гостем за крашеный стол.
Буду слушать, как злится и бесится
За окном ее родичей молвь.
Не товарищем, не любовником —
До глухой, до глубокой ночи
Буду горьким сидеть невольником
И угрюмо смотреть ей в очи.
Буду в очи смотреть ей темные,
Усмехаться нелюбой речи,
И повадки ее бездомные
Будут мне до тоски перечить.
Почему такая веселая!
Никогда ни о чем не заплачет…
Если слово скажу тяжелое,
Рукавом свое горе спрячет.
Чем гордится и чем она чванится,
Для кого зажигает свечи,
Для чего как с постылым пьяницей
Провожает со мною вечер?
Долго ль мне с ней губить свою душу?
Долго ль думать недобрую думу?
За какую вину быть в ответе?
Не видал я бледней ее личика,
Не знавал я темней этой улицы,
Не живал я скучнее на свете.
Из цикла «Провинциальный город» (1920–1925)
Влюбленная
Плакала люба, что лето,
Думу ломала любовь.
Желуди с темного дуба
Падали в синий подол.
Небо сквозь черную зелень
Горько пылало в глаза.
Через колючие зелья
Шли к водопою стада.
Шли голубые ребята
Мимо кручинного дня,
Как голубые кувшины
Песней поили поля.
Коктебель
