Немного отодвинулся день презентации книги Александра Цыбулевского, а все не могу оторваться от этого тома глубоких, психологично-философичных и всегда насыщенных поэзией, местами гениальных филологических исследований, а также и более чем замечательных записных книжек. Имеющего прямое отношение и к моей жизни и судьбе. Конечно, я некогда читал большую часть ныне напечатанного, держа в руках рукописи (стопа записных книжек, героически переписанных Тамарой Фрадкиной, достигала, лежа на полу, сиденья высокого стула). Но вот - книга, и - новые мое глаза жизнь спустя!
Выступал я, кажется, неудачно, нескромно. Упирал на свою особую близость с Цыбулевским в его последние годы, Это, вероятно, покоробило некоторых присутствующих, в течение десятилетий знавших писателя, о котором в итоге написано больше, чем он сам написал. А ныне даже не знавшие Цыбулевского лично люди, вдохновленные ахмадулинским стишком о Гии и Шуре, называют Цыбулевского, эту уже культово-легендарную фигуру "Шурой". Наше же с ним знакомство длилось всего четыре года и он всегда оставался для меня Александром Семеновичем (впрочем, я и всегда до последней возможности уклоняюсь в отношениях от обязывающего и после братания всякое разное позволяющего "ты"). У чтимых людей после их ухода сразу появляется множество друзей. Но у него было много приятелей и при жизни. Вообще его любили все, потому что нельзя было не любить, и такие люди встречаются в жизни единожды(мне жаль тех из современников, что имели возможность с ним познакомиться и упустили эту возможность).И все же, да, я знаю, что был наиболее близким к нему в эти четыре года, очевидно, все же счастливейшие в моей жизни. Потому что я был близок в наиболее важной для нас сфере - поэзии, ставшей последней опорой и прибежищем в мучении жизни. И так хороши были незабвенные эти прогулки с ним по старому Тифлису и эти блаженные вечерние чаепития и многочасовые разговоры о причудах поэтического слова ("По разуменью моему /Поэзия - вся ускользанье..." А.Ц.). И я так любил и люблю изящное благородство его ума, его умение, его способность видеть человека насквозь и при этом желать ему добра. Между тем мир был жесток, жизнь чрезвычайно жестоко обошлась с ним.
Конечно, я мог бы сказать о нем намного больше, чем со сбивчивым задором выпалил на презентации. Многое мог бы рассказать.Но моя причастность к этой книге выразилось лишь представлением нескольких собственных стихотворений о Цыбулевском (вместе с тем в своем выступлении я заявил, что можно было бы в книге обойтись без всех наших стихов, посвященных ему, зато увеличить количество его собственных неизвестных текстов - у меня есть ощущение, что кое-что из них по издательской строгости и тесноте тома было сокращено).
На протяжении нескольких десятилетий он остается моим любимым другом и нередким собеседником. Теперь он существенно моложе меня. И надеюсь, что, что он,находящийся ныне в областях "заочных",оценил протекшие во мне перемены.
Так случилось,что его потрясшая меня кончина (и столь внезапная, в день моего приезда в Грузию, и я знаю, что он ждал моего приезда!) оказалась первой (хотя, увы, далеко не последней для меня.потерей близкого человека - мне предстояло в недалеком будущем и родителей потерять.) И эта смерть на несколько дней лишила меня рассудка, стала незаживающей раной. И вместе с тем (!)что-то прорвала в груди и дала мощный импульс.
Теперь я вспоминаю свой предшествовавший приезд в Тбилиси. Цыбулевский был очень плох и был похож на умирающего (умирание и происходило, но с этим невозможно было согласиться). Все же он решился немного выпить со мной в духане - этому желанию невозможно было противостоять. Поздними вечерами, ночами мы выходили на балкон и он долго и безмолвно смотрел на звезды. Вдруг заговаривал о тщетности исторической тяжбы двух Заветов - Ветхого и Нового. Его волновала моя судьба. Мне кажется, он, уже перенесший клиническую смерть, видел мою дорогу до самого её конца. Он дал тогда мне, заметно находившемуся в тупике, бесценный совет: завести записную книжку. И вот этих книжек у меня скопились чемоданы, и всё в разных жанрах сочиненное мною в дальнейшем, отсюда и вышло.
Я помню многие его высказывания, значительность которых не всегда мог оценить немедленно...
Сейчас мне показалось, что не заслуживает забвения одна фраза уходящего Цыбулевского: "Бог для людей глупых Сам творит доказательства своего небытия".
