Знаток балета, заслуженный деятель фотоискусства Нина Аловерт, глубоко уважаемая мной, с возмущением пишет на своей странице в Facebook о «следующем этапе охоты на ведьм» - отстранении от должности главного балетмейстера «Американского балета» Питера Мартинса «по анонимному доносу». «Мало того, - гневно пишет Нина, - в газете НЙТаймс появилась статья, где не просто обличают похождения Мартинса в труппе.., но рассказывают, какой он плохой муж, как он плохо себя ведет в семье.., смакуя детали». По мнению Нины, «НТаймс печатает статью для желтой прессы». «Фабрикуется донос», - считает она. Все это представляется ей «безнравственным публичным шельмованием».
Вместо Мартинса во главе театра поставлена комиссия из 4 человек, одному из которых, сообщает Нина, «Мартинс открыл дорогу хореографа». Намек прозрачен: этот протеже воспользовался травлей своего шефа, чтобы занять его место.
В многочисленых откликах на Нинин пост наши эмигранты разделяют ее возмущение. Все они видят в происходяшем «охоту на ведьм». «Сегодня, - пишет одна из них - можно легко обличить или оклеветать любого. Или быстро и безболезненно убрать соперника и конкурента». «Самое отвратительное, - пишет другая. – сперва осуждают, потом разбираются».
«Клевета все побеждает!», - утверждает Нина. Ее комментаторы поголовно согласны: все они считают гнусной клеветой обвинения женщин против Мартинса - да и вообще против всех деятелей культуры, обвиненных в сексуальных домогательствах. В основном, кстати, эти комментаторы - женщины. Некоторые из них даже увидели в сексобвинениях «политическую кампанию, в основе которой - стремление дискредитировать и убрать Трампа». Во как!
Я не согласен! С чем же? Ну, для начала, - с информацией, сообщенной Ниной, которая не совсем точна. Я прочитал все статьи НЙТаймс на эту тему. Во-первых, речь идет не об «Американском балете» (нет такой труппы), а о New York City Ballet – Нью-Йоркском балетном театре. Во-вторых, Мартинса – главного балетмейстера и художественного руководителя этого театра никто не отстранял; он сам подал в Совет директоров просьбу об уходе в отпуск (leave of absence) до окончания расследования. Просьба была удовлетворена. В-третьих, расследование было начато за три дня ДО ЭТОГО юридической фирмой, специально нанятой театром для расследования обвинений против Мартинса, изложенных в полученном театром анонимном письме. И в-четвертых, комиссию из четырех балетмейстеров для руководства театром и балетной школой во время отпуска Мартинса назначил тот же Совет директоров. Так что никто из них, влключая балетмейстера Джастина Пека, которого упоминает Нина, Мартинса не подсиживал.
Не согласен я и с Нининой характеристикой статьи в НЙТаймс как «желтой прессы». Газета (кстати, далеко не она одна!) сообщила о том, что произошло в одном из ведущих балетных театров страны. О фактах, которые я перечислил выше. Не более того! То есть газета выполняет свою прямую обязанность – оповещать читателей о новостях, в том числе о событиях культурной жизни Нью-Йорка. Никакого «смакования» при этом в статье нет и в помине. В ней действительно говорится о том, что жалобы на самоуправство, вздорность и прямое насилие Мартинса поступали и раньше, но бесправные балерины, карьера которых находится в полной зависимости от главного балетмейстера, не решались давать им огласку. Сообщает газета и об имевшем место судебном иске жены Мартинса о домашнем насилии и о его кратковременном аресте в этой связи. Я в этих сообщениях не вижу никакого «смакования». Чистый репортаж о фактах. Сухой и правдивый. Без всякого шельмования.
Почему же наши эмигранты в один голос протестуют против сообщений прессы об обвинениях видных деятелей культуры? Почему кричат, что нельзя сообщать в печати об этих обвинениях, если они не доказаны в суде, а тем более, если они анонимны? Почему считают подобные сообщения «шельмованием»?
Нашим эмигрантам видятся в анонимных обвинениях политические доносы советского прошлого. Они забывают, что мы живем в совсем другом, гораздо более порядочном и открытом обществе. Что у нас свободная пресса, которой нельзя зажать рот (хотя некоторые и пытаются). Что клеветой здесь можно заниматься только на свой страх и риск, потому что она чревата весьма неприятными юридическими последствиями. Что ни одного случая клеветы со стороны женщин-обвинительниц пока не вскрыто и ни одного судебного иска за клевету ни одним из обвиняемых не подано. И что никто из обвинительниц пока не занял, потирая руки, место уволенного по ее жалобе босса.
На этом фоне у меня возникает такой вопрос: почему такое недоверие среди нас, эмигрантов, к женщинам, осмелившимся заявить о сексуальных домогательствах и насилии на работе? Не потому ли, что на нашей родине такие домогательства были (и остаются) в порядке вещей? Что никто из подвергнутых грубым приставаниям или насилию женщин и подумать там, в России, не мог о жалобе на босса? И что мы привезли эти понятия сюда вместе с нашей ностальгией и нашими тараканами?
