Тайна Пикассо 

Дядя Миша, мой сосед, спросил у меня по телефону, имея, должно быть, на меня виды, что я буду делать завтра Я ответил, что собираюсь в музей Гуггенхайма: скоро закроется одна интересная выставка. И добавил: думаю, мол, что, живя в столице мира, стыдно и грешно не бывать в ее музеях.

-Грешно? – ответил дядя Миша. - Бога в последнее время так запутали, что вдруг Он наказывает и за музеи? Вы ни у кого об этом не спрашивали? А что за выставка?

-Картины старых мастеров от Эль Греко до Пикассо.

-Говорите человеческим языком, - попросил дядя Миша. - Кто такой Пикассо, я не знаю, но Гугген меня заинтересовал. У меня был сослуживец, Гугин. Правда, не Хаим, а Степан.

-Тогда почему бы вам не пойти со мной? - пришла мне в голову неожиданная мысль.

-Если я пойду на Пикассо, как вы его называете, моя Мария тоже придумает какое-нибудь слово. Так вы говорите - грех?

-Грех, грех, дядя Миша!

-Слушайте - берите меня с собой! Когда человеку столько лет, сколько мне, он старается уже не грешить.

Таким вот образом мы на следующий день отправились в музей Гуггенхайма.

Зная дядю Мишу и негаданные повороты его мысли, я надеялся, что наша экскурсия непременно чем-то интересным для меня обернется. Дело в том, что мой любимый одессит, в прошлом грузчик в продуктовом магазне и «завзятый» рыбак, направлялся в музей, может быть, второй раз в жизни. Случайно брошенное мною слово «грех», подействовало на него самым непредвиденным образом.

Признаться, с моей стороны это был даже эксперимент...

На Гуггенхайма старик оделся парадно: на нем был светлый макинтош производства, наверно, 50-х годов прошлого века, зеленая велюровая шляпа и пышный шарф. Я вспомнил, что в этом же парадном макинтоше он отправлялся в воскресенье на Староконный рынок в Одессе, в ту его часть, где торговали всем для рыбаков. Сегодня дядя Миша походил в своем наряде на пришельца, перепутавшего времена.

Когда мы шли от остановки сабвея по 86-й улице, старик спросил:

-А что представляет собой этот ваш Пикассо? Вы о нем говорили как о хорошем знакомом. Он похож на нашего Репина?

Я правильно думал, что мне будет интересно.

-Совсем нет, дядя Миша. На Репина он не похож. Ни на Шишкина, ни на Айвазовского. Он... я сбавил шаг: для меня начались трудности чисто творческого порядка. - Он... странный даже для нашего времени художник... Например, он однажды решил, что всё - и природу, и человека - нужно изображать с помощью шаров, цилиндров, конусов, кубиков, плоскостей, граней... Живопись с того времени, когда писал картины Репин, ушла далеко... - я недоговорил.

-Вы хотели, наверно, сказать: «далеко вперед»? - подсказал старик.

-Пожалуй, нет. - Я пошел еще медленнее. - «Вперед» у художников едва ли существует... Они... осваивают пространство вокруг себя, будто только что родились... Их движение - «вперед - назад», «вперед – в сторону», «вперед – черт знает куда»... Но куда именно ушла или уходит живопись, в какие дебри, никто вам не скажет. - Я понял, что запутался, и старик это тут же подтвердил:

-Вы заговорили сейчас, как ваш Пикассо - конусами, кубиками и цилиндрами. Так что же он все-же такое?

Тогда я решил идти простейшим путем:

-Пикассо - загадка, дядя Миша. Одни говорят, что он гений, другие - что сумасброд и шарлатан. Но его холсты стоят миллионы долларов. Десятки миллионов. Если б вы знали, какие лица он рисовал...

-Какие?

Тут мы подошли к парку и повернули направо. Вопрос дяди Миши остался без ответа.

Для начала мы посмотрели на музей снаружи, отойдя к забору Центрального парка.

-Внутри такое же? - только и спросил старик.

-Почище. Это ТАКОЙ музей.

Дядя Миша чуть заметно (про себя) покачал головой, как это он делал, когда встречался с чем-то непонятным ему или выглядящим сомнительно.

Мы вошли в вестибюль. Мой спутник задрал голову к спирали музея, я на всякий случай поддерживал его за локоть.

-Наверх можно подняться на лифте, а потом потихоньку спускаться. Спуск пологий, удобный. Картины на стенах.

-Как, вы сказали, зовут владельца музея?

-Гуггенхайм.

-Откуда он знал, что я тоже приду сюда? На его пологий спуск?

Мы походили по вестибюлю, привыкая к помещению и его посетителям. Здесь были люди и постарше дяди Миши, кто, согнутый в дугу, ходил с палкой, а кого привезли в музей в коляске. Мой рыбак выглядел среди них молодцом.

Потом мы разделись. В маленькой очереди у кассы старик загляделся на полного мужчину в берете, с большим, красным и, главное, таким подвижным лицом, что не обратить на него внимание было нельзя. Он стоял вне очереди и разговаривал с полной женщиной, наверняка, женой. Оба были в очках, да и разъедаются обычно на пару, как и тощими ходят на пару.

-Похож на нашего клоуна Попова, - шепнул мне старик.

Когда я расплачивался, дядя Миша прокомментировал цену на билеты:

-Я же говорил, что этот Гуггенхайм не дурак.

Мы поднялись на лифте на шестой этаж и начали осмотр выставки. Пара полных вошла в лифт вместе с нами, за нами она и шла по выставке, и дядя Миша скашивал время от времени глаза на красное подвижное лицо, что возникало то слева от нас, то справа.

Я думал, что старик в Гуггенхайме, среди великих и величайших, оробеет, сникнет - ничего подобного! Он выпятил грудь, он смотрел на холсты, за которые дерутся самые богатые люди планеты, как... и тут я вспомнил, где он выглядел точно так же, где в его взгляде прочитывалось чисто одесское: ты меня не проведешь, ты меня так просто не купишь! На том же Староконном рынке в Одессе, куда дядя Миша однажды пригласил и меня, его гостя! В рядах, где торгуют всем для рыбаков, на прилавки выложены удилища-спиннинги, зарубежные месины (лески) всех цветов и оттенков, крючки всех размеров и даже золоченые, рукодельные ладные кадолы (якоря для шлюпок), грузила, поплавки, блесны, искуственная наживка... Дядя Миша шел вдоль ряда и оглядывал эти богатства... да, точно так же, как сегодня он скользил снисходительным взглядом по бесценным холстам. «Меня не проведешь...»

Я на всякий случай стал называть имена художников:

-Веласкес, у него много портретов. Знаток монашеских одеяний Зурбаран, 17-й век... Эль Греко, удлиненные лица и синие, как ни у кого, краски... Знаменитый испанец Франциско Гойя... Мурильо... Дали - наше время, чудак из чудаков... 

-С вами хорошо заполнять кроссворды, - бросил мне дядя Миша и я заткнулся.

И вот мы увидели первую работу Пикассо.

Я предупредил:

-Вот он.

-Вижу, - отозвался дядя Миша.

На холсте была женщина в профиль, один глаз у нее был вроде на месте, зато второй - на месте уха. А ухо было внизу, на шее.

-Портрет Марии-Терезы Вальтер, - сказал я.

Дядя Миша кивнул, ничем не показав удивления по поводу второго глаза. Мы пошли дальше, но старик вдруг подозвал меня чуть заметным движением пальца. Вернее, предложил наклониться к нему. Шепотом спросил:

-А кто кому платил за портрет?

-Э-э-э... Ну не художник же. Наверно, Мария-Тереза.

Старик опять кивнул.

Вот остановились напротив «Мушкетера» того же Пикассо.

-Стоит на аукционе «Сотбис» 3 миллиона долларов.

Снова молчаливый кивок и едва заметное поднятое правое плечо. Я знаком с этим его жестом: «Я знаю... Пусть будет три миллиона. Им есть чем кидаться, так они кидаются; если бы я имел лишнее, мне было бы куда его употребить».

Пара полных о чем-то шепталась за нашими спинами.

Несмотря на диковинную, в общем-то, обстановку, я знал, что дядя Миша не просто глазеет, он «варит» какой-то свой вывод, как это делал в любой ситуации, и в конце концов я буду вознагражден за свой эксперимент, да простит меня Господь за него. Но уж слишком дядя Миша неожидан...

Мой спутник задерживался в нишах ненадолго. Ни Веласкес, ни Гойя, ни даже Эль Греко, ни даже Дали его не «впечатляли». 

Но перед «Портретом Джейма Сабартеса» дядя Миша застыл. Если помните, он в черном подобии шляпы, в разбитых, кажется, очках, с носом на щеке и еще одним над дамскими губами, скорее, даже намеком на нос, с одной круглой щекой, зато с тройным подбородком и в жабо... Старик подошел к холсту поближе и не сводил с портрета глаз - как бывает только с искушенными знатоками живописи, которые проникают в такие минуты в самую суть картины гения; ради таких знатоков живет, дышит и сходит с ума художник...

Потом старик оглянулся - но не на меня, я проследил его взгляд, а на того господина с большим красным лицом и его жену - полные сопровождали нас по всей выставке. Дядя Миша оглянулся и, заметил я, брови его дернулись вверх. Потом он снова уставился на холст, словно что-то проверяя. Опять оглянулся... И двинулся к бортику и перилам, что тянулись вдоль всей спирали Гуггенхайма. Я последовал за ним.

-Устали, дядя Миша?

-А вы как думали. Конечно, устал. Но было ради чего. Было!

Дядя Миша глянул на меня. На лице его воцарилось сейчас точно такое выражение, как тогда, когда он уличил продавца на Староконном рынке в обмане: тот утверждал, что торгует японской (дорогой) месиной, а дядя Миша в минуту установил, что он красил леску дома

-Вы говорили, что Пикассо - загадка? - спросил меня старик. - Что одни считают его гением, а другие - сумасбродом и обе стороны не могут сойтись в цене? Так вы говорили?

-Так...

-Подойдите снова к вашему Пикассо и незаметно оглянитесь оттуда на этого «Попова». Пока он не ушел. Да поспешите же! И знайте - я разгадал вашего Пикассо!

Я послушался. Джейм Сабартес меня больше не интересовал, но я еще раз глянул на него. Потом оглянулся на «Попова». И оторопел. На лице «клоуна», то смотрящего на портрет, то обращающегося к жене, творилось что-то невообразимое. Нос его с широкими, как у Сабартеса, ноздрями прыгал на лице с места на место, круглая щека возникала то справа, то слева, подбородки двоились, троились, четверились, а дамские губы можно было остановить только кистью художника.

В Америке ни на кого нельзя смотреть дольше секунды. В ответ на твой взгляд тебе либо изобразят начало улыбки (покажут скобочки по краям рта, улыбку, так сказать, в скобках), либо скривят губы. Я мгновенно зафиксировал то, что происходило на лице «Попова», и поспешил к дяде Мише.

-Видели? - спросил он. - Теперь я вам скажу, кто такой ваш Пикассо.

Дядя Миша проверил взглядом, готов ли я к неожиданости.

-Этот ваш то ли гений, то ли сумасброд, рисовал не только портрет заказчика, - объявил дядя Миша. - Как вы думаете, кого еще? - Тут была чисто актерская пауза и испытующие глаза на мне. - Я вам скажу... Он рисовал... еще и того зрителя, который будет смотреть на портрет! Каждый зритель может увидеть в нем себя, себя, изображенного великим Пикассо! Думаете, за что люди платят 15 долларов за вход? За то, чтобы увидеть себя как в зеркале! Смотрите, как расплылся в улыбках наш провожатый! Он уходит с выставки самым счастливым человеком. Он только что видел себя! Ведь все было правда, когда он смотрел на портрет: глаза у него были на лбу, нос на месте уха, щека всего одна, ухо на шее, почему-то разбитые очки и даже шикарный испанский воротник... Ну, как я раскрыл хитрость вашего сумасброда? Что вы молчите? Можете сказать наконец ваше «да» или «нет»? 

Спорить я не был готов: с таким неожиданным взглядом на Пикассо я еще не сталкивался. Я в ответ только рассмеялся, и в моем смехе было, конечно, безусловное «да!».